и толкнул пташку навстречу ветерку.
Ласточка (хотя и не из русской бумаги) туренскую заклиналку поняла. Пошла, пошла вверх, а затем саженях в трех над камнями и черным песком, описала широкий и плавный круг. И еще один. И еще… И наконец легко опустилась к ногам Томаша.
Тот вполголоса сказал что-то по-своему (то ли «аваха», то ли «виваха»), осторожно-осторожно поднял ласточку, покачал на ладони. Глянул на Гришу блестящими глазами – благодарно и вопросительно.
Гриша понял:
– Сейчас покажу…
На камне он развернул птичку и медленно сложил опять. Затем из другого куска газеты сложил еще одну – учитесь, мол, как надо. И мальчишки из поселка Понта Дельгада начали старательно учиться у мальчишки из Турени. Складывали и рвали бумагу, расправляли острые крылышки, поглядывали через плечо на Гришу: правильно? Он кивал: молодцы…
Они и правда оказались молодцы! Сделали все точно, и у каждого ласточка совершила над берегом долгие круговые полеты. А лучше всех – у младшего. Правда, подхваченная ветерком, его птичка улетела от берега и села на торчащий из воды камень. И мальчонка прямо в штанах кинулся в мелкие волны и вынес на сушу свое сокровище. Они все трое, кстати, пока мастерили ласточек, успели натянуть штаны – возможно, из уважения к иностранцам. Не только к Грише, но и к гардемарину Невзорову. Митя некоторое время назад появился поблизости и стоял в нескольких шагах, ни во что не вмешиваясь. С этаким взрослым снисходительным видом. Гриша покосился и отвернулся, чтобы показать ребятам: этот парень здесь просто так, случайно, а вовсе не караулит его, Гришу…
Все еще несколько раз запустили ласточек. И все полеты были удачны. Все мальчишки (и Гриша) прыгали и вопили. Азорские ребята – что-то вроде «вива!», а Гриша – «ура!».
Из-за дальнего камня показались малыш и девочка. Она – в безрукавке и юбке, а он – голый и блестящий. Наверно, оттуда, из воды, они видели, как летали бумажные птахи. И теперь смотрели на них с понятным восхищением и ожиданием: «Мы тоже хотим таких…»
Гриша сразу отдал свою ласточку девочке. А для малыша тут же, за полминуты, смастерил новую. Тот запрыгал от счастья…
И снова кружились над берегом газетные ласточки. А у девочки блестели карие глаза, и она то и дело поглядывала на Гришу… А выше бумажных птичек, над берегом и бухтой, проносились иногда живые острокрылые птицы – небольшие, серые, быстрые.
– Азоритош… – с быстрой улыбкой сказала девочка, когда снова на миг оказалась рядом с Гришей (от нее пахло солью и водорослями – от волос, которые были мокрые и отяжелевшие; она мотнула головой, и кончики волос задели Гришу по голому плечу).
Гриша догадался, что этим словом здешние рябята называют маленьких ястребов, которые водятся на островах. Вообще-то ястреб по-португальски – «азор». Отсюда и название островов – «Азорские» (доктор недавно рассказывал об этом)… Интересно, девочка так про настоящих птиц сказала или про «ласточек»?… Ай, да не все ли равно! Сказала, улыбнулась – и хорошо. Вообще, здесь хорошо! Всё!..
– Жоао! – окликнул Гриша.
Жоао подбежал – с ласточкой в пальцах, с искрами в глазах. Гриша аккуратно ткнул его пальцем в грудь:
– Жоао… – Потом ткнул себя: – Гри-ша… – Затем показал на Томаша: – То-маш… – И поочередно вытягивая палец к остальным, спросил: – А он? А он? А… она?
Жоао понятливо закивал:
– Энрике, – сказал он про того, что ростом с Агейку. Потом про малыша: – Кри-сто-баль… – И наконец (с чуть лукавой улыбкой) про девочку: – Анна…
Та услышала свое имя. Подошла (тоже с птичкой в руках). Встала перед Гришей, чуть наклонив к плечу голову. Будто о чем-то спрашивала глазами. Что-то сказала вполголоса. Гриша виновато засопел и опустил глаза. И зачем Господь придумал, чтобы у людей были разные языки? Говорят, захотел перессорить каких-то дерзких строителей, которые вздумали выстроить высоченную башню и забраться на небо… И вот теперь из-за этих дураков должны страдать Анна и Гриша!..
Она сказала еще что-то, вдруг повернулась и побежала прочь. Гриша невольно качнулся за ней. Похожие друг на друга Томаш и Жоао что-то наперебой заговорили – быстро и успокоительно. Гриша понял: не бойся, скоро вернется…
Митя (он сидел теперь на песке, прислонившись к камню, достал из кармашка у пояса часы-луковицу и выразительно помахал ими).
– Успеешь, – сумрачно сказал Гриша.
– Петр Афанасьевич ждет. Он хочет своим ящиком запечатлеть нас для потомков. На Азорских островах. Берег и бухту острова он уже запечатлел… Зови своих приятелей, их тоже можно будет с-фо-то-гар… тьфу! Запечатлеть.
Эта была замечательная мысль! Такая останется память! Но…
– Подожди…
Он стеснялся сказать, что ждать надо девочку. Анну! Что без нее картинка получится неполной. Даже какой-то… обидно пустой…
– Некогда ждать, у нас все рассчитано, доктор спешит…
– Ну, сходи тогда к нему, скажи, чтобы пришел с ящиком сюда!
– Юнга Булатов, вы невоспитанный мальчишка! Пожилой человек, член академии, должен ради вас тащиться сюда с тяжеленным сундуком?
– Ну, матросы же помогут!
– Они ушли в кабак.
– Ну, сам помоги! Или тоже спешишь в кабак?
– Сейчас надеру тебе уши!
– Нельзя устраивать ссоры на иностранном берегу! Забыл, что говорил капитан?
– Надеру в каюте, когда вернемся…
– К тому времени ты поумнеешь.
– Кажется, мое терпение сейчас лопнет…
Но оно не лопнуло, потому что снова появилась Анна.
Она несла в двух ладонях большущую завитую раковину – бугристо-серую снаружи и удивительно розовую внутри. Все притихли.
Анна подошла к замершему Грише. С полуулыбкой протянула раковину ему. Он вмиг понял – это подарок. Тихонько сказал:
– Ой…
Анна улыбнулась чуть смелее: бери, мол. И он принял раковину в ладони – тяжелую, с розовым светом в глубине.
Придвинул ее – твердую, колючую – к груди.
Анна тонкими пальцами, которые сплелись с Гришиными, приподняла ее, прислонила к мальчишкиному уху. Гул океана мягко и упруго толкнулся внутри раковины… Гриша и раньше знал про такое свойство морских раковин, однако слышал этот шум впервые. Перестал дышать. А через несколько толчков сердца выговорил шепотом:
– Ой… спасибо… – Потом вспомнил уроки французского (а португальский чуть-чуть похож на французский): – Мерси… – И вдруг сообразил, как благодарят по-испански (доктор рассказывал и говорил, что испанский язык очень похож на португальский): – Грасиас… Анна…
Все обрадованно удивились. Анна же смутилась, опустила лицо, быстро кивнула два раза.
«Но ведь надо же что-то подарить в ответ!» – толкнулась догадка.
А что? Ну, не жестяной же ножик!
В карманах были только два ценных предмета: в правом – серебряный рубль (подарок Николая Константиновича), в левом – зеленый осколок, Агейкино стеклышко. Гришина душа заметалась в сомненьях: «Что отдать? Что?» Он зажал раковину под мышкой и… будто разрывая нити липкой смолы, потянулся к левому карману.
Почему не отдал рубль? Пожалел такую красивую, увесистую монету из чистого серебра?
Да нет же, нет! Дело в том, что она была именно монета. И могло показаться, что он платит за подарок. А это было бы обидно. А зеленое стеклышко… оно было, конечно, пустяком по сравнению с серебряной «деньгой». Но пустяком лишь на первый взгляд. Анна подарила Грише звук моря, а он подарит ей "цвет туренского лета".
Он вынул осколок, поднес его к лицу Анны, к ее коричневому с искорками глазу. Ничего не сказал. И так все было ясно. Он представил, как и бухта, и берег, и небо, и птицы окрасились в изумрудные тона. И даже солнце стало зеленоватым – таким, каким оно кажется, когда ныряешь и смотришь на него через толщу воды…
Анна тихонько дышала, зажав стеклышко двумя пальцами.
…Никто не счел подарок Гриши мелочью или мусором. По очереди смотрели сквозь стекло, быстро переговаривались, кивали, словно увидели что-то знакомое и хорошее. Быстро и благодарно оглядывались на Гришу. А он в это время смастерил из оставшейся газеты треугольную шапку и нахлобучил на малыша Кристобаля. А ножик подарил Энрике (ростом своим похожему на Агейку).
– Господа, я вижу, здесь у вас замечательная компания! – вдруг услышали все.
Это появился доктор. Тащить лакированный сундук ему помогали два местных жителя – мужчины со щетинистыми щеками, в обвисших шляпах и вязаных безрукавках. Еще несколько мужчин и женщин шли чуть в отдалении. Они были молчаливы и любопытны без навязчивости. Улыбались чуть виновато. Мол, простите, что глазеем, но очень уж интересно.
– Гриша! Приглашай своих друзей для съемки! Пусть примут непринужденные позы! И надо им объяснить, что с минуту придется сохранять неподвижность…
Здесь автор этой повести (или сказки, если хотите) должен сделать отступление. Неизвестно, получился ли снимок. Если и получился, отпечатки, видимо, не дожили до наших дней… Но три года назад автор приехал (не первый уже раз) в свой любимый город Севастополь и пошел там на «Горку» – место, где торгуют иностранными и древними монетами, осколками эллинской посуды, потрепанными лоциями, старинными открытками и фотографиями. И увидел там твердый, серо-коричневый, с обломанными углами и царапинами снимок.
На берегу среди темных и светлых камней, за которыми блестит море с двухмачтовым судном без парусов, расположились ребятишки. Впереди – мальчик и длинноволосая девочка. Девочка держит у лица, пониже глаза, что-то маленькое – камешек или осколок. А мальчик прижимает к голой груди раковину. Рядом – еще несколько мальчишек, в руках у них что-то белеет. Приглядишься – и похоже, что бумажные голубк и. Выше всех, на двухметровый камень, забрался самый маленький – пацаненок лет четырех. Этакая фигурка для фонтана! Совсем голый, если не считать треугольной газетной шапки. Очень серьезный…
На исцарапанном обороте снимка было написано карандашом: «Дhти крымской деревни. 19 векъ».
Автор пригляделся. Крым ли это? Почему такой темный (даже черный) песок? И почему буквы на газетной шапке малыша – иностранные. Присмотришься, и видно: PORTUG… JOU…
Не ошибся ли давний коллекционер, делавший надпись?
А впрочем, иностранные газеты в Крыму даже в те времена – разве редкость? Могли, например, завезти союзники, осаждавшие Севастополь… А черный песок – просто дефект съемки…
Автор в то время уже знал про бриг «Артемиду» и Гришу Булатова. Он купил снимок – с надеждой и всякими догадками. Но, когда он возвращался домой, на Урал, портфель с купленными в Крыму сувенирами у него украли в вагоне – прямо из-под подушки. И что было делать? Проклинать всех воров на свете. Автор так и делал (и порой делает это до сих пор). Но…
А может, еще и найдется такая карточка…
Попрощались быстро. Гришу окликнули от вельбота, и он побежал, оборачиваясь и махая рукой с зажатой раковиной. И ему махали вслед. Малыш – растрепавшейся на ветру треуголкой. Анна смотрела сквозь стеклышко. Гриша был рад, что все происходит так спешно. Потому что… ну, если по правде говорить, то мог бы и разреветься.
Вельбот удалялся быстро. С него Гриша махал еще, но Анна и мальчишки на берегу делались все меньше, и наконец он перестал смотреть на берег.
Гриша думал, что всё – распрощался он с островом Флореш и вряд ли когда-нибудь в жизни еще ступит на берег бухты Понта Дельгада. Если даже и вправду станет моряком, то едва ли океанские пути снова приведут его в этот крохотный рыбачий порт…
А еще подумал он: кто-нибудь будет помнить, что делать бумажных «азоритош» научил здешних ребят мальчик с русского брига? Если и будут, то, наверно, недолго. Дольше других – может быть, Анна.
Трюмаши́ и кнопы
1
Гриша ошибся, подумав, что больше не ступит на остров Флореш.
Оказалось, что вечером – ужин у старосты.
Командир брига побывал в гостях у дона Жоао днем и теперь остался на вахте – вместе с половиной команды, которая уже отгуляла свое в поселковой таверне. Другая половина все еще опустошала погреба этого скромного заведения, которое не помнило такого нашествия гостей. А все господа офицеры и господин гардемарин отправились к старосте, в его большущий приземистый дом, в котором уютно светились окна.
И Гриша отправился. Он был не офицер и даже не матрос, а всего лишь юнга, но в то же время – воспитанник капитана, значит, принадлежал к «сословию кают-компании». Надо было соблюдать этикет. Пришлось натягивать белую рубашку с черным галстуком-косынкой, тесную курточку с хлястиками, узкие длинные штаны и кожаные башмаки. Гриша давно отвык от всего от этого, а тут – нате вам!
Идти не хотелось, клонило в сон. К тому же Гриша догадывался, что там, у «кабеза де сидаде», будет скукотища. Так оно и случилось. Взрослые за длинным столом со свечами поднимали тосты, о чем-то шумно говорили на смеси французского, испанского и английского (хозяин понемногу знал все эти языки: видать, бывал в разных странах, когда служил во флоте). Грише тоже дали вина – сильно разбавленного водой, а потом – какого-то сладкого сока. Он глотал жидкости, жевал жареную рыбу, приправленную незнакомыми плодами и сильно пахнувшими травами. Потом – такое же пахучее мясо. Скоро у него совсем стали слипаться глаза, и он шепотом спросил у сидевшего рядом доктора:
– Можно я выйду на крыльцо? А то сейчас усну…
– Конечно, конечно, голубчик… – Доктор сам проводил его до двери, что-то негромко сказав старосте (тот понимающе покивал).
Гриша сел на теплую каменную ступень. Прилетел ветерок, отогнал сонливость. В зеленоватом небе с большими звездами висела над бухтой раздутая луна (сразу видно, что шар!). От нее размоталась к берегу широкая золотистая полоса. Вот, садись на Конька-Горбунка и скачи в сказочные страны… Хотя ведь и здесь сказочная страна. «Заморская». Одна из тех, о которых Гриша мечтал в Турени. И столько уже всего было! И паруса, и океан, и налетевшая буря, и радужный айсберг, и киты с дельфинами, и летучие рыбы… И встреча с островитянами (такими славными!), и даже… не то русалка, не то морская принцесса, подарившая чудесную раковину. Ну и что же, что босая и без жемчугов? Все равно принцесса…
Когда он собирался на ужин, то надеялся: вдруг снова встретит Анну на берегу. Хотя бы на минутку. Чтобы просто улыбнуться ей. Но никто из ребят не встретился…
А может, вдруг подойдет и сядет рядом?
Ну, а если и так, то зачем? Все равно утром он уйдет на «Артемиде» в дальние края.
Было тихо, только из дома доносились голоса, да где-то гавкала собака (совсем как в Турени). Да еще стрекотали какие-то кузнечики или сверчки. Наверно, громадные – вон как громко стрекочут! И незнакомо пахло здешними, «азорскими», травами. А еще – теплыми камнями и океанской солью. И… было грустно.
И если бы просто грустно! А то ведь еще и тревожно…
Причин у тревоги было много. Это и прежние («А как там дома?», «А что, если опять случится такой сокрушительный шквал?», «А вдруг опять привяжется этот проклятый призрак Ансу? Хотя и не было его на свете, а все равно помнится…»). И еще какое-то непонятное сосание под сердцем – наверно, от неизвестности: что будет впереди?) А была и новая, вполне четкая причина: «Зачем я отдал стеклышко?»
Нет, он не жалел зеленый осколок. Но теперь казалось, что он обидел Агейку: отказался от его подарка ради чужой, незнакомой Агейке, девочки. Она – хорошая, но ведь Агейка-то… он – как одна из ниточек, которые связывали Гришу с родными местами. А теперь Гриша эту ниточку будто оборвал.
Но здесь пришла к нему спасительная мысль: «Я не оборвал! Я… подарю ему раковину! Ту самую. Я успею наиграться ей, пока плаваю, а когда вернусь, отдам Агейке. Пусть он слушает океанский шум и смотрит в розовую глубину! А я буду рассказывать ему про все, что видел. И про ребят, и про Анну…»
Теперь, когда раковина как бы сделалась уже Агейкиной, совесть перестала царапать Гришу. И этот дурак Ансу убрался из мыслей. И печаль поулеглась. Гриша улыбнулся и стал смотреть на луну. На ней четко рисовались пятна пепельного цвета. Правое пятно было похоже на громадного кузнечика. Может быть, это он стрекотал над бухтой – вместе с теми, что жили в травах острова Флореш?
В каюте Гриша, проталкиваясь сквозь сонливость, стащил с себя парадную одежду и бросил на стул, привязанный спинкой к пиллерсу койки.
– Сложи платье как следует, ты на военном судне, а не в дядюшкином доме, – ворчливо сказал гардемарин Невзоров.
Гриша так устал, что не было сил отругиваться. Он сложил. А сверху бросил старые штаны, которые валялись возле койки. Из кармана упал и звякнул тяжелый белый рубль, сверкнул в свете каютного фонаря. Гриша поднял. И беспокойство царапнулось опять: «Надо, наверно, было и его подарить. Кому-нибудь из мальчиков… Тогда бы не думалось так прилипчиво, что пожалел…»
И вправду, надо было. Это избавило бы Гришу от многих горестей. Но ведь никто не знает, что его ждет впереди…
2
Через три дня бриг «Артемида» был уже в таких широтах, где его встретила настоящая южная погода – во всем ее тропическом блеске. Гриша, как и раньше, подолгу стоял на фор-марсе, оглядывая горизонты. Ветер был – «ну прямо подарок от батюшки Нептуна», как говорили пожилые матросы. Бриг бежал на зюйд-вест курсом крутой бакштаг левого галса, догоняя гребни синей шипучей зыби – нестрашной, привычной. Все теперь снова стало привычным: и качка вместо неуклюжей неподвижности суши, и летучие рыбы, и стаи дельфинов, и размеренная жизнь судна, и ровный шелест ветра в такелаже…
А в ночной тропической тьме (ночь наступала рано) часто светилось море. Огненные зигзаги разбегались от брига до горизонта, беззвучное фосфорическое пламя заливало вселенную. Ущербная, постаревшая луна стыдливо пряталась в волокнистых облаках, поскольку соперничать с морским свечением была не в силах…
Доктор объяснял, что это светится в воде неисчислимое количество крохотных морских организмов. Они называются «планктон». Днем Петр Афанасьевич вылавливал планктон из-за борта узкими стеклянными стаканчиками, привязанными к шнуркам. Он, кстати говоря, и отправился в плавание главным образом для изучения планктона. Несколько раз у себя в каюте доктор показывал Грише крохотных планктонных существ в маленький микроскоп. От разнообразия этих живых организмов кружилась голова. Малюсенькие крабы, рыбешки, креветки, какие-то шевелящиеся многоножки, глазастые головастики и совсем непонятные создания. Иной, неведомый мир…