Гриша думал, как это глупо и несправедливо: Росита Линда – невольница. То есть рабыня. Если захотят, могут ее продать, а то и загубить до смерти!.. Ну, пока что ей такая участь не грозила, да и мать Роситы Линды, тетушка Исабель, вела себя в доме вдовца Санчеса не как робкая прислуга, а по-хозяйски. Шумно командовала, иногда покрикивала на хозяина, а юному Пако однажды влепила крепкого шлепка… Да, но что будет дальше? Женитьба белого сеньора на рабыне (да и на свободной, но черной девушке) была немыслима. Это не поймут, этого не простят… А Пако и Росита Линда давно уже поклялись друг другу стать мужем и женой, когда вырастут. Иное даже не обсуждалось. И, чтобы им не помешали, решено было – едва подрастут, бежать на остров Гваделупа, где пять лет назад отменили рабство. Их-то, Пако и Роситу Линду, этот остров ничем не пугал, до злобного духа Матубы им не было дела…
Гриша и Павлушка уже знали об этих планах. И очень даже сочувствовали. Понятно же – здесь взрослые равнодушные люди хотели устроить еще одну разлуку для ребят, и надо было сопротивляться!
…Кстати, у автора этой повести есть сведения (правда, не очень точные, «косвенные»), что план Пако и Роситы Линды удался и они жили в Пуэнт-а-Питре долго и счастливо, народив полдюжины ребятишек… А почему бы и нет? Ведь не обязательно же всякая история о ранней любви должна кончаться, как у Ромео с Джульеттой. Бывают счастливые исключения…
Пако предложил искупаться. Гриша заволновался (внутри, конечно). Подумал: а будет ли купаться с ними Росита Линда? Если будет, то не в платье же, конечно… И не то чтобы его одолевало какое-то запретное любопытство, а просто было интересно: она вся такая черная или все же есть места посветлее. Застыдившись самого себя, он стал казаться очень беззаботным… и зря старался. Росита Линда купаться отказалась, пошла наводить порядок в логове бестолковых мальчишек (ла мадригуэра дель мучачос торпес). Стали бултыхаться втроем…
Наконец Пако и Росита Линда ушли, пообещав навестить беглецов завтра. А если случится что-то важное, то и раньше…
4
Видимо, ничего важного не случилось, поскольку в тот день друзья не появились. Гриша старался не беспокоиться (чего волноваться – ведь жизнь шла, как задумано). А Павлушка – тот и вообще был как беззаботная пичуга. «Г’ри-ша» рядом, солнце светит, никто не грозит пленом и разлукой… К тому же он нашел занятие: приносил из чащи толстые сухие ветки, ломал их на кусочки и вырезал из этих кругляшек разные фигурки: головастых человечков, зверьков непонятной породы – смешных и добродушных, птичек со сложенными крыльями и даже головки длинных, полураспустившихся цветов.
– Г’ри-ша… Смо-три…
– Молодец, – вздыхал Гриша. Павлушка и в самом деле был молодец…
И опять пришла ночь. Еще более темная, чем накануне, без светляков. И душная. А потом грянула гроза.
Ну, надо знать, что такое тропические грозы. Гриша, хотя и хлебнувший урагана, все равно корчился от страха. Даже сквозь лавину ливня видно было из-под моста, как рубят пространство многожильные синие молнии. А грохот стоял такой, будто рушится… нет, не только этот мост, а все мосты на свете…
Они сидели, закутавшись в лоскутное одеяло, и казалось, что Павлушка старается не просто прилепиться к Грише, а как бы слиться с ним воедино – и тогда будет не страшно. Ведь если Гриша и боится безобидных «серпент» (потому что не знает), то больше-то ничего не боится. Вон как старается прикрыть его, Поля, всем телом от чудовищного грохота проснувшегося Матубы…
Надо было как-то подтвердить эту Павлушкину уверенность, сделать что-то более сильное, чем страх. И Гриша… стал читать «Конька-горбунка».
…Вот въезжают на поляну
Прямо к морю-окияну;
Посреди его лежит
Чудо-юдо рыба-кит…
Похоже, что Матуба опешил от такой дерзости. Или его заворожила ритмика незнакомой русской сказки. Или просто начал выдыхаться. Грохот ослаб, ливень приутих, сверкать стало слабее. И наконец гроза откатилась куда-то за границу ночи…
Гриша замолчал.
– Г’ри-ша… ищо…
– Горюшко ты мое, – сказал он совсем как Арина в доме на Ляминской. – Ну еще так еще…
Утро было сверкающее от миллионов повисших капель. Свистели и картаво кричали какие-то птицы. Утренний поезд уронил с моста в траву клочья тяжелого пара… Пако и Росита Линда пришли мокрые – пробирались через сырые заросли. Впрочем, скоро солнце высушило и ребят, и ветви…
Новостей друзья не принесли. По их словам, сеньор Педро вел себя спокойно, вопросами не досаждал и надолго уходил из дома. А бриг по-прежнему стоял на рейде.
«Когда же это кончится?» – с растущей досадой думал Гриша.
Кончилось, когда миновали еще трое суток.
Ясным, свистящим сотнями птиц утром Пако разбудил мальчишек раньше обычного. Не толчками, как прежде, а громким криком снаружи, от ручья:
– Грегорьо! Паулито!
Они сунулись наружу, и… Между Пако и Роситой Линдой стоял доктор. Он был похож на путешественника – в твердой шляпе, с футляром подзорной трубы через плечо, в крагах и широком ремне поверх белой куртки. Пако и Росита Линда выглядели слегка виновато, а доктор сказал, блестя очками:
– Выходите, бездельники. Бриг «Артемида» ушел из Гаваны. Никто не станет вас разлучать.
Это была радость. Но смешанная с недоверием.
– А вы? – сказал Гриша издалека.
Доктор сказал в ответ:
– По-твоему, я окончательный злодей?
Нет, Гриша так не думал. И все же…
– А… что теперь будет? – спросил он, делая к доктору несколько шагов.
Тот, видимо, понимал, что важно сразу рассеять все тревоги. И отвечал кратко:
– Через десять дней в Европу пойдет испанский пакетбот. Отправимся на нем. В Германию. Оттуда сушей в Петербург. Но уже сегодня ты напишешь в Турень письмо, оно уйдет завтра с американским пароходом – для того, чтобы мы как можно скорее дождались в Петербурге ответа. Захотят Максаровы принять мальчика – слава Богу. Не захотят – я позабочусь о нем. По крайней мере, все равно будете в одной стране, сможете иногда видеться…
– Петр Афанасьевич!.. – Гриша чуть не крикнул «родненький мой», но сдержался. – Они захотят! Я знаю! Ну, не прогонят же!..
– Муй бьен, как говорят наши друзья… Однако поспешим, «Артемида» еще недалеко, и ты сможешь хотя бы издалека помахать ей рукой. Николай Константинович, кстати, просил передать, что не держит обиды…
Гора с плеч!
– Петр Афанасьич, а как он узнал, где мы? И вы… как узнали?
– Благодаря твоим друзьям. Они выложили секрет в первый же вечер… Не вздумай обвинять их в измене! Пако рассказал про ваши планы лишь тогда, когда я обещал, что не стану стараться разлучать вас, а наоборот… Я поклялся в этом перед испанской гравюрой, изображающей снятие Иисуса с креста…
Гриша и не думал обвинять. Он обнял Пако и, если был бы девчонкой, расцеловал бы! А Павлушка обнял Роситу Линду – конечно, он обо всем догадался! И Росита Линда чмокнула его в щеку…
Дорога к дому
1
Бриг уходил. Он был уже далеко за маяком крепости эль Морро, но еще не у горизонта. Дуло с берега, и стояли все паруса. Белый с косым синим крестом флаг был различим под гафелем. Не простым глазом, конечно, а в трубу.
Доктор и ребята стояли на каменной площадке набережной и передавали трубу друг другу. Гриша держал ее дольше всех (его не торопили). Он поставил локти на парапет, чтобы изображение не прыгало в объективе. В трубу казалось, что судно совсем недалеко. Можно было даже различить на корме, под окнами надстройки фигурные буквы: «Артемида».
На кормовой палубе, на юте, видны были люди. Один из них – в треуголке. Ясно, что капитан. Он тоже держал трубу. Поднял ее к глазу, глянул назад, на гавань… На берег… Видимо, поймал в объектив каменную площадку. Две трубы как бы столкнулись объективами… Гриша… он не выдержал, робко поднял ладонь, помахал над плечом. Капитан, не опуская трубу, встал очень прямо и помахал треуголкой.
У Гриши в горле застрял комок, в один миг. Он отдал трубу Пако, положил локти на парапет и лег на них щекой.
– Г’ри-ша… ты че-во?
Господи, как же хорошо, что он есть…
– Павлушка, все в порядке… Муй бьен…
Гриша еще раз, уже без трубы, глянул на белые пятнышки парусов.
«Вот и все…»
Теперь – признание автора. Он увлекся и слегка приврал. Ну, хотелось сочинить поинтереснее. На самом же деле Гриша и Павлушка провели под мостом только сутки. На следующее утро, после купания, Пако и Росита Линда привели их обратно в город, на окраину, которая называлась Ведадо. То есть «Запретная». До недавнего времени власти не разрешали строить здесь никаких домов, и лишь недавно город не удержался в прежних границах, они «лопнули». Сейчас на западном краю Гаваны, у моря, рос поселок из рыбачьих домиков и хибар, а кое-где уже вставали респектабельные особняки.
Пако поселил беглецов у знакомого старика, который в силу преклонных лет смотрел на все в жизни без удивления. Устроили гнездо над шатким потолком, под черепичной крышей. Помещение называлось «эль десван», что на русский переводилось очень просто – «чердак». А жить в джунглях, под мостом, было все-таки рискованно. Не всякая змея такая безобидная, как те, которых безбоязненно хватал Павлушка. Да и всякие там «лос бичос мордедорос» (кусачие козявки) и «эскорпионос»…
Пако поселил беглецов у знакомого старика, который в силу преклонных лет смотрел на все в жизни без удивления. Устроили гнездо над шатким потолком, под черепичной крышей. Помещение называлось «эль десван», что на русский переводилось очень просто – «чердак». А жить в джунглях, под мостом, было все-таки рискованно. Не всякая змея такая безобидная, как те, которых безбоязненно хватал Павлушка. Да и всякие там «лос бичос мордедорос» (кусачие козявки) и «эскорпионос»…
Здесь они и провели несколько суток, здесь и пережили ночную грозу. Ну а дальше – почти все, как написано прежде. Только доктор появился перед мальчишками не в одежде путешественника, а в обычном белом костюме. Правда, все же с трубой…
После, уже днем, доктор изложил по порядку все прошлые события.
Он принес письмо Гарцунову, и тот совсем не по-капитански, а как-то по-женски схватился за голову:
– Мне теперь одно: ядро за пазуху – и с борта…
– Да полноте, Николай Константинович. Мальчишки никуда не денутся, они у меня почти что на глазах. Вам надлежит лишь одно. Дать мне бумагу с судовой печатью и примерно таким содержанием. «Я, командир брига „Артемида“, в силу изменившихся обстоятельств поставлен перед необходимостью передать попечительству российского подданного, профессора Санкт-Петербургского университета… и прочая, прочая… своего воспитанника Григория Булатова и уроженца Малых Антильских островов Поля… фамилия неизвестна? Придумаете сами… оказавшегося на судне в силу неожиданных военных обстоятельств…»
Я, в свою очередь, дам вам письменное подтверждение, что беру на себя всю ответственность за мальчиков в дороге и за судьбу Поля, если ему будет отказано в приеме со стороны Максаровых… Я холостяк, Николай Константинович, и забота о мальчике скрасит мое существование… Не терзайте себя, мой капитан, ваша совесть чиста. Военные обстоятельства оправдывают многое. Вы же сами говорите – корвет…
Британский корвет был не в пример сильнее российского брига, и, сойдись они в море, исход боя не вызывал сомнений. Англичанин спешил уйти первым, чтобы дождаться «Артемиду» в нейтральных водах. Но военный комендант порта оказался хорошо настроен к русским. Он обещал выпустить бриг первым, если он поспешит. А британец будет задержан на сутки, поскольку суда воюющих держав могут покидать нейтральные гавани с интервалом не менее чем в двадцать четыре часа. А через это время легонькую «Артемиду» ищи-свищи…
Такой выход был наиболее разумным. И все же прежде, чем принять решение, капитан Гарцунов сказал со стоном:
– Но как я посмотрю в глаза Платону и Полине, когда вернемся?
– Так и посмотрите. Время все сглаживает и успокаивает. И объясняет… К тому же… давайте начистоту… вернетесь вы не скоро, не так ли?
Бриг «Артемида» не вернулся вообще.
Судьба его не совсем ясна. Известно, что он не успел к берегам Камчатки, чтобы принять участие в обороне Петропавловска, которая развернулась в августе. Когда «Артемида» появилась в Авачинской бухте, все было кончено: проигравшие битву англичане убрались прочь, зализывая раны и латая пробоины. Разгром был полный… Но было понятно и то, что в будущем году, когда британская эскадра появится здесь с возросшими во много раз силами, Петропавловску не выстоять. Военный комендант генерал-майор Замойко принял решение готовить порт и гарнизон к эвакуации в Николаевск-на-Амуре. Видимо, в этих обстоятельствах «Артемиде» там делать было нечего. Капитан принял решение (похоже, что опять на основе каких-то инструкций) идти в Ново-Архангельск, к Аляске, поскольку у него были какие-то обязательства перед Российско-Американской компанией. Возможно, бригу предстояло войти в число судов, занятых охраной российских поселений.
Но и на этот раз «Артемиде» не повезло. Нет официальных известий, но в ту пору промелькнули сообщения, что вблизи Ново-Архангельска на бриге случился пожар и судно сгорело на виду у других кораблей. Люди спаслись (по крайней мере, о жертвах ничего не говорилось).
Гарцунов объявился в России лишь через несколько лет. С Максаровыми он изредка переписывался, но не встречался. А с Григорием Булатовым, говорят, виделся однажды в Петербурге, но в те времена, когда герой нашей повести стал уже взрослым.
Мелькало в сообщениях о флотской жизни имя капитана первого ранга Дмитрия Невзорова. В семидесятых годах он служил в Севастополе и принимал участие в восстановлении Черноморского флота.
О других моряках брига Григорий Булатов ничего больше не слышал.
…Надо сказать, что судьба «Артемиды» была явно несчастливой. Никаких свершений и полезных дел на счету у брига не оказалось (возможно, поэтому его имя и не найти в судовых списках тех времен). Миссия на Кубу была чьей-то неудачной фантазией, рожденной среди не самых умных чиновников морского ведомства. Канал через Панамский перешеек был открыт лишь через шестьдесят лет и без всякого участия Российско-Американской компании, которая в то время уже не существовала, поскольку Аляску продали Америке. Никаких отношений между Россией и Кубой тогда завязать тоже не удалось…
Конечно же, немалым достижением в мореплавании было прохождение брига через коварный пролив Ривьер-Сале. Однако событие это осталось неизвестным географической науке, поскольку судовые журналы и документы сгорели при пожаре. А без письменных и заверенных свидетельств – кому какая вера?
Может быть, для науки что-то дали исследования планктона, которые проводил на бриге доктор? Но сам Петр Афанасьевич откровенно говорил, что это была «рутинная работа», которая в естествознании «не сделала погоды».
Возможно, и сами моряки были в чем-то виноваты? Будучи уже взрослым и заново перебирая события в Атлантике, Григорий Булатов признавался себе, что экипаж мог желать лучшего. Наспех подобранные матросы, не служившие раньше друг с другом офицеры… Ну, с матросов какой спрос, а командирский состав… Конечно, сам капитан, да еще пожилой штурман Иван Данилович Евдохов были деловыми и знающими людьми. А остальные… да, безусловно, храбрые и готовые к сражениям и штормам моряки, но их склонность спорить и рассуждать, когда необходимы немедленные решения… Недаром это свойство сослуживцев вызывало у капитана Гарцунова болезненную досаду…
Ну и все-таки, все-таки! Не будь такого плавания, никогда не оказались бы вместе два мальчика – из сибирского города Турени и с антильского острова Гваделупа. А то, что оказались – это уже полностью оправдывало и постройку брига, и его путешествие, и все затраты, и все трудности. Так, по крайней мере, считал Гриша Булатов – и в детские годы, и когда вырос…
Но об этом – потом. А пока – щелк! – перевернем картинку волшебного ящика назад и снова окажемся в Гаване.
2
Эти десять дней оказались самыми счастливыми в Гришином путешествии. Главное, что Павлушка был рядом. И были рядом хорошие друзья. А вокруг был чудесный белый город – с маяками и бастионами, с похожими на кружевные дворцы зданиями, с фонтанами, громадными цветами среди буйной зелени и густыми запахами тропического лета.
Синело море, звенели гитары, громадные перья пальмовых листьев устилали зеленой тенью мозаику тротуаров и мостовых. Солнце нагревало старинные пушки, по которым лазала ребятня – и светлая, и темнокожая. И Гриша с Полем (и Пако с Роситой Линдой, конечно) тоже лазали. А Петр Афанасьевич расставлял треногу лакированного сундука и махал перед объективом кожаной крышкой.
Кто знает, где теперь эти снимки? Кажется, даже Гриша не видел их, потому что, пока были вместе, доктор не управился с проявкой пластин…
Поль радовался жизни не меньше Гриши. И лишь один раз он насупился и глянул на всех тревожно. За старой площадью со старинным громадным собором (где, про слухам, лежал в саркофаге сам Кристофор Колумб), в узкой, как щель, прохладной улице они впятером зашли в лавку с антильскими сувенирами: веерами, вазами из раковин, светильниками из украшенных орнаментом тыкв, какими-то погремушками и масками. Да, масками… На одну из этих масок – с зубастым ртом и злыми вертикальными глазами – Поль посмотрел со страхом и отвращением:
– Матуба… – И, как в первые дни знакомства, боязливо вцепился в Гришин рукав.
– Пошли отсюда, – быстро и понятливо сказал Гриша. И они пошли. Но Поль не стал веселее. Оглядывался и ежился. Тогда… доктор вернулся в лавку и купил маску. Наверно, она стоила недешево, но они окраинными улицами отнесли ее на берег, стеклом Пако разожгли костер из сухих водорослей и щепок и торжественно обратили «Матубу» в пепел.
– Всё, – сказал доктор, отряхивая от пепла белые брюки. – Конец Матубе. Фин…
– Пур тужур, – добавил Гриша, что означало «навсегда».
– Пур тужур? – переспросил Павлушка недоверчиво, но и радостно.
– Да, – сказал Гриша твердое русское слово, которое уже было известно Павлушке.