Но я тут же осаживаю сама себя: это даже хорошо, что Ларса целый день не будет, я смогу поговорить со Свеном, с Жаном, Мари и может еще с кем-то, кто бы подтвердил, что Ларс был дома в день убийства девушки.
Некоторое время сижу в библиотеке, якобы занимаясь викингами, а в действительности пытаясь придумать повод, который позволит мне разузнать как можно больше обо всем происходящем в этом замке. Повод находится сам собой. Свен, который решил подложить дров в камин, со вздохом замечает:
— Испугалась ночью? Ларс сказал, что Жаклин тебя перепугала. Не стоило выходить из своей комнаты без надобности.
Конечно, мне страшно хочется спросить, кто такая Жаклин, но я задаю другой вопрос, возможно странный для того же Свена:
— Что за человек Ларс Юханссон?
Свен некоторое время молча смотрит на меня. Потом вздыхает:
— Не бойся его, тебе он не сделает ничего плохого.
— А есть те, кому может сделать?
— О, да! Есть те, кому Ларс мог бы свернуть шею, не задумавшись.
— Что останавливает?
— Только то, что у него есть голова.
Теперь уже я некоторое время смотрю на Свена, пытаясь понять, что можно спросить, а что нет.
— Ларс настолько разный, что я не могу понять, какой же он в действительности.
— Так просто не поймешь, нужно узнать его получше… Но он хороший.
— Вы его любите?
— Его любят все, кто знает больше пяти минут. — Вдруг Свен усмехается. — Нет, не все. Есть и те, кто ненавидит. Это взаимно.
— Чем больше слушаю, тем больше загадок.
— Хочешь посмотреть фотографии?
— Да…
— Сиди, сейчас принесу.
Увидеть семейные снимки — один из лучших способов понять человека. Детские лица открыты, дети не умеют прятать душу за подходящей маской, перед объективом чаще всего они такие, как есть. И хотя с детских лет человек может сильно измениться, что-нибудь подскажет, что именно у человека глубоко внутри.
Свен принес несколько толстенных альбомов.
— Смотри, это дед Ларса. Это его родители, они погибли, когда он был совсем мальчишкой. Воспитал дед, который ему и мама, и папа, и учитель, и наставник, и нянька. А еще настоящий друг.
Ларс действительно везде с дедом. На лошади… играют в снежки… Оба со скрипками… Ларс со скрипкой, дед за фортепиано… с мечами… Снимков очень много. Ларс взрослеет…
Он всегда был красивым, от первых детских снимков, лет семи-восьми, более ранних нет.
Мы добираемся до снимков где-то пяти-семилетней давности. Ларс уже красивый молодой человек. Рядом с ним девушки, тоже красивые… Ларс на горных лыжах. Ларс выходящий из моря. Ларс за роялем. Ларс у штурвала яхты… на лошади… на мотоцикле… со скрипкой, лицо не просто задумчиво, он парит где-то в своем собственном небе…
Господи, что же это за человек?!
И вдруг одна из фотографий заставляет меня буквально замереть. На снимке Ларс и, если я не путаю, Оскар и три девушки. Две стоят лицом к камере, одна почти спиной, но именно ее легко обняла сильная рука Ларса. Но не это объятие поражает меня. Одна из стоящих лицом девушек — та самая погибшая Кайса! Она рядом с Оскаром, и парень держит девушку рукой за шею, словно пытаясь согнуть, подчинить себе. Это явно шутка, потому что она смеется.
Свен замечает мой интерес, замер в ожидании. Хорошо, что в кадре Оскар, это дает мне возможность ткнуть в него пальцем:
— Это Оскар?
— Ты знаешь Оскара?
— Не знаю, просто видела в кафе, когда нас с Ларсом познакомили. Он так представился.
— Да, это Оскар, Кайса, Бригитта и Паула. И, конечно, Ларс.
— Друзья?
Свен вздыхает:
— Нет, они уже давно не дружат. И слава богу.
— Почему, они же с Оскаром общались вполне по-дружески.
— С Оскаром — да, а с остальными… У Ларса немало грехов на душе, только, знаешь, ты его не расспрашивай, он хороший, но замкнутый, можно годами общаться и не узнать, что у него на душе. Если захочет, сам расскажет.
— Я ничего не спрашивала… Только то, что вы сами показали, — я киваю на альбомы с фотографиями.
— Вот и не спрашивай. А за альбомы мне попадет.
Да что же все его так боятся?! Я слегка натянуто смеюсь:
— Ларс такой страшный и кровожадный? А мы не скажем, что я что-то видела.
— Ты врать не умеешь, на лице все написано. И то, что он тебе нравится, и то, что интересует куда больше твоих викингов, тоже.
Я мысленно ахаю и нелепо бормочу:
— Что, так видно?
Свен как-то очень по-доброму смеется:
— Линн, это хорошо, что он тебе нравится. Ты не такая, как эти, — теперь уже кивает на альбомы. — И у Ларса что-то щелкнуло. Не разочаруй.
— Кого?
— Хотя бы меня. Есть в тебе что-то настоящее, — в глазах Свена хитринка, заставляющая меня улыбнуться.
— Ну, спасибо…
— Ты слышала, как он играет?
— Да, нечаянно. Играет он великолепно.
— Дед хотел, чтобы он стал музыкантом, но это не для Ларса. Вот так изводить себя скрипкой или роялем — это, пожалуйста, а для кого-то играть нет. Только сам для себя.
Я снова натянуто смеюсь:
— А девушкам?
— Какие девушки, он никого к себе не подпускает после того случая…
И Свен замолкает, явно сказав что-то лишнее. Я не настаиваю. Лучше постепенно, иначе вообще перестанет рассказывать.
— Ему трудно, наверное, если допустить, то и рукава оторвут, каждая в свою сторону перетягивая.
Свен смотрит на меня с легким изумлением, потом смеется:
— Ты права. Знаешь, я, кажется, понимаю, почему он тебя привез.
— И почему?
— Ты… настоящая какая-то. Не пытаешься на его шее повиснуть, не завлекаешь.
Я чуть не ору, что мне бы этого так хотелось, но я не могу!
— Оставайся самой собой, не пытайся его завоевать.
Мое лицо заливает краска:
— А почему вы решили, что я его хочу завоевать?
— Плохо, если не хочешь. Но, может, оно и к лучшему.
— Вы его очень любите?
— Люблю. Он мне как сын. — Свен поднимается, забирая альбомы.
Мне очень хочется поговорить о Ларсе еще, просто поговорить, ничего не выспрашивая, но Свен вдруг приглашает:
— Ты в малой гостиной не была?
— Нет.
— Пойдем, покажу, где этот маньяк терзает себя по ночам.
Мамочки! Чем же можно терзать себя по ночам в гостиной?
Мы идем в малую гостиную, где Свен прячет альбомы в шкаф. Приспособлений для пыток там нет, хотя со мной не согласилось бы немало детей, которых силой заставляют играть на рояле или скрипке. Папа рассказывал, что его друг из музыкальной школы так и играл — с лежащим рядом на стуле ремнем и пустым углом, в который полагалось вставать на горох после неудачно отбарабаненных гамм. Конечно, для этого мальчишки рояль был орудием пытки.
— Пыточная?
— Это? — Свен смеется. — Для кого как.
Кроме рояля, нескольких шкафов, небольшого стола и кресел в комнате столик, на котором две скрипки в футлярах. Оба футляра открыты. При виде двух скрипок я вспоминаю Бритт. Наши скрипки так же сиротливо лежат рядышком. Мы уже несколько дней не играли, и мне этого явно не хватает…
Осторожно касаюсь пальцами скрипки.
— Играешь?
— Есть немного…
— Пока Ларса нет, сыграй что-нибудь?
Свен подает мне скрипку. Я принимаю, как зачарованная. Тихонько провожу смычком, понимая, что инструмент принял мои руки. Скрипка послушна. Не знаю почему, но начинаю играть «Адажио» Марчелло, которое Ларсу вчера вечером не удалось доиграть. Я очень люблю эту нежную, грустную мелодию.
Свен присаживается к роялю и начинает тихонько аккомпанировать. В этом доме слуги играют на рояле… Вчера аккомпанемента не было, Ларс играл один. Я подхожу со скрипкой к окну. Снаружи дождь, его капли сползают по стеклу, добавляя настроения. Ничего не хочется, только эти капли и мелодия…
Когда замирают последние звуки, Свен тихонько прокашливается и вдруг:
— А вот это, Линн?
По первым аккордам я понимаю, что он играет мелодию Рольфа Ловланда. Это тоже в числе любимых, это мы можем… это мы играли с папой…
Скрипка снова плачет, замирает, словно вспоминая чьи-то ласковые прикосновения, тоскуя по несбывшемуся. Свен хорошо играет на рояле, откуда? Но думать об этом не хочется, мелодия снова уводит за собой…
Когда затихают последние звуки, я замечаю быстрый взгляд Свена в сторону входа, поворачиваюсь и встречаюсь глазами с Ларсом. Он явно стоит уже давно, замер, потрясенный, даже не сняв куртку. Подозреваю, что слышал и «Адажио» тоже, слишком уж Свен старался, чтобы я играла спиной к двери. Ах, так? Сговорились?!
Я с вызовом вскидываю смычок и… Первые аккорды «Зимы» Вивальди словно призывают Ларса к действию, он сбрасывает куртку и берет в руки вторую скрипку. Узнал мелодию. Мгновение, и он уже поддерживает мои аккорды, а когда приходит время вступать солирующей скрипке, кивает мне. Его глаза не отрываются от моего лица, Ларс словно умоляет не останавливаться. Ну уж нет, это мы играли с Бритт не раз, я не собьюсь, моя скрипка поет, как надо. На лице Ларса появляется улыбка. Я победно смотрю на него. Дуэт получился даже без репетиций! Вау! — сказала бы Бритт. Жаль, что она не слышит.
Мы тянем последний аккорд, глядя друг на дружку с вопросом: что же дальше? И я вдруг понимаю что. Смычок опускается только на пару мгновений, потом взлетает снова.
А «Шторм» вы поиграть не желаете?
Желает! Ларс подхватывает, мы не просто играем, мы соревнуемся, кивком передавая друг другу партию ведущей скрипки. Я бросаю вызов всему: штормящему морю, музыке и Ларсу. Он вызов принимает. Так я еще никогда не играла, мы стоим, буквально впившись друг в друга глазами, кажется, смычки летают по струнам без нашего участия или отправляемые только вот этими бешеными взорами.
Музыка доходит до верхнего предела и замирает. Мы тоже замираем на мгновение, скрипки со смычками невольно опускаются в обессиленных руках. А потом Ларс прижимает меня к себе:
— Молодец, девочка!
Свен не выдерживает:
— Ну, вы даете!
Я с трудом перевожу дыхание, уткнувшись носом Ларсу в грудь. Такое впечатление, что бегом добралась до Бюле и обратно. Ларс тоже дышит, как после физической нагрузки. Эмоциональные нагрузки не менее тяжелы.
Вдруг я слышу его тихий смешок:
— Вот и соблазни такую.
Ха! Это я только с виду простушка. Ты меня еще не знаешь.
— Ты серьезно занималась музыкой?
— Серьезно? Нет. У меня папа музыкант.
— Концертирует?
— Сейчас нет, сменил скрипку на фотоаппарат. Ездит по всему миру, снимает, немыслимые уголки планеты.
— Но ты играешь на уровне виртуоза. Для такого надо репетировать каждый день. — Бережность, с которой Ларс укладывает скрипку в футляр, выдает в нем настоящего музыканта, такой не оставит инструмент просто на столе, проявляя тем самым неуважение.
— Не каждый, но играю. У нас с подругой хобби такое — развлекать прохожих концертами. — Я также бережно подаю свою скрипку.
— Завидую.
— Кому, мне?
Хочется спросить, кто ему мешает вот так играть каждый день?
— Нет, прохожим.
Его глаза снова изучают мое лицо так, словно он желает понять еще что-то, что я пока скрываю. А вот это фигушки, я тоже не так проста. Ты можешь целовать мою грудь, доводя меня до умопомрачения, можешь поить каким угодно вином, можешь играть на скрипке, делать, что угодно, но главного — зачем я здесь, я тебе не скажу.
И почему-то от вот этой решимости и этой возможности оставить хоть маленькую тайну от Ларса в обмен на ряды скелетов в его шкафах мне становится легко. Я даже способна бросить ему вызов не только со скрипкой в руках, но и полуобнаженной.
— Поиграешь еще?
— Не сейчас.
— Хорошо. Тебе надо чаще играть «Шторм», ты неотразима, когда бросаешь вызов.
— Вызова желаете?
Его глаза блестят.
— Да.
Я собираю все свое самообладание, которое от этих стальных глаз прямо-таки расползлось по углам и закоулкам души, и спокойно пожимаю плечами:
— Да ради бога!
Ларс поднимает мою голову за подбородок, с изумлением вглядывается в лицо:
— Ишь как заговорила. Пора принимать меры.
Боковым зрением я замечаю, что Свен выскальзывает из комнаты и плотно прикрывает дверь. Вовремя, потому что мерой, конечно, оказывается поцелуй. Ларс знает, чем меня взять, знает, в чем я не смогу сопротивляться. Одна рука охватывает спину, вторая затылок, чтобы не убрала голову. Но я и не собираюсь этого делать. Губы ласковые и настойчивые одновременно. А в голове мелодия, но вовсе не «Шторма», а «Таинственного сада» Ловланда.
— Чем ты сегодня занималась?
И я вдруг действительно бросаю вызов:
— Пыталась разузнать все, что можно, о хозяине этого дома Ларсе Юханссоне.
— Зачем?!
— Интересно же.
Несколько мгновений он снова внимательно изучает мое лицо. У меня достает сил не покраснеть и даже не спрятать глаза. Что страшного в том, что я интересуюсь? Не будет оставлять одну почти на полдня.
Не знаю, что уж там углядел Ларс, но он недоверчиво хмыкает:
— Ну и что же тебе рассказали?
— Да много всякого…
— Судя по тому, что ты еще здесь, не слишком страшное?
— Я не из пугливых.
— Да-а?.. Проверим. Ты сегодня берсерками-то занималась?
— Да.
— Проверю.
— Да, господин учитель.
Что происходит с Ларсом, не понимаю, но при слове «господин» он почти взрывается:
— Не смей произносить этого при мне!
— Хорошо, не буду.
— Через полчаса жду тебя в библиотеке.
У себя в комнате я снова стою, прижавшись спиной к стене (это становится привычной позой для раздумий). Что за непостижимый человек? То ласковый и даже нежный, то бешеный, то насмешливый, то грубый. Он может играть на скрипке для себя арию Каварадосси или подхватить «Шторм» Вивальди, а может быть нетерпимым, почти злым. Прекрасно знает культуру викингов, психологию берсерков, но в его гардеробной женские тряпки сумасшедших расцветок с кружевами, накладные груди и косметика.
Он не убийца, потому что действительно был весь тот день на острове, но на вопрос, мог ли убить, я не решусь дать однозначный ответ. Вот только что, когда он взбесился из-за единственного слова, я вполне могла поверить в это. Занимается ли Ларс БДСМ до сих пор? Наверняка, хотя на общие встречи не ходит и Свену не рассказывает. Связывает? Тоже наверное.
Я могу со спокойной совестью доложить Анне и Оле, что, хотя Ларс и знаком с погибшей Кайсой Стринберг, даже когда-то занимался с ней вместе этой самой Темой, к ее гибели не причастен. Но к разгадке тайны под именем Ларс Юханссон я не приблизилась и на миллиметр, даже на микрон. Скорее, напротив — стала еще дальше. Не убил, но мог убить? Благороден, но безжалостен? Ласков, но жесток? Любитель оружия викингов и скрипки, обладатель стальных мускулов и корсетов в кружевах.
У него, как сказал Свен, немало грехов на душе. Что это за грехи? Этот человек прячет свои мысли, эмоции, свою жизнь от всех, даже если она на виду. Сумею ли я разгадать тебя, непостижимый Ларс Юханссон? Пустишь ли ты меня в свою душу, приоткроешь ли туда дверь хоть чуть?
Я вспоминаю слова Свена о «том случае» и понимаю, что у Ларса Юханссона еще немало секретов. Жаль, не спросила Свена о Жаклин. Она явно полоумная. Ларс утверждал, что обвиняла не его. А кого? Хотя какое мне дело? Может, «тот случай» к ней и имеет отношение? Но расспрашивать опасно. Свен сказал, что все, что захочет, Ларс расскажет сам.
Я вспоминаю, что Оскар тоже знаком с погибшей Кайсой. И от этого легче и спокойней не становится. Анна сказала, что если не сам Ларс, то кто-то из его окружения мог убить девушку. Черт возьми, ну почему нельзя просто жить, любить, ссориться, в конце концов, просто разругаться вдрызг, почему убийство, и убийство ли это все же? Что, если умениями Ларса воспользовался Оскар? Считать ли самого Ларса в таком случае виноватым? Нет, нельзя, разве можно винить мастера, сделавшего клинок, в том, что этим клинком убиты люди?
Так ничего и не решив, я отправляюсь в библиотеку к загадочному Ларсу Юханссону, который изводит себя по ночам в малой гостиной, играя на рояле и скрипке.
Ларс с удобством расположился у единственного кресла, стоящего перед камином. При моем появлении он разводит руками:
— Tarse venientibus ossa.
О, эту фразу на латыни я знаю, это любимая поговорка дедушки! «Кто поздно приходит — тому кости», говоришь?
Я с сокрушенным вздохом киваю:
— Dura lex, sed lex (Суров закон, но это закон).
Брови Ларса ползут вверх, он протягивает ко мне руку:
— Такая покорность и такое знание латыни не могут не тронуть. Иди сюда, я подвинусь. И объясни, откуда ты знаешь латынь.
Вот так, и у меня есть чем удивить! Я сама скромность, а потому остаюсь на краешке своего кресла. Не объяснять же ему, что этими двумя фразами мои познания латыни и ограничиваются.
Рука Ларса хватает за лодыжку:
— Стащить тебя за ногу? Иди сюда.
Подчиняюсь приказу не без удовольствия.
— Ты всегда такая строптивая?
Я только хмыкаю.
— А как покорности добиться?
— Только лаской.
Сказала и покраснела. Опасные игры, опасные разговоры, но нам обоим нравится. Вопрос только в том, чем все закончится и как скоро.
— А разве я не ласков? Уж так стараюсь, но ты сама ко мне в спальню не приходишь, меня не приглашаешь…
С этими словами он сажает меня к себе на колени, правой рукой обхватив меня за спину, а левой, не теряя времени, ныряет под рубашку.
— Ларс!
— Да, дорогая?
Обезоруживающее «дорогая»… Он словно чуть удивлен и озабочен моей реакцией одновременно.
— Почему ты меня так боишься? Если бы я не мог держать себя в руках, давно бы изнасиловал, но я же держу. Нет, чтобы оценить усилия…
Его рука по-хозяйски играет с моей грудью.
— Ларс, перестань, пожалуйста.
Я умоляю не потому, что боюсь его, я боюсь себя.
— Неприятно? — мурлычет он мне на ухо.
Я задыхаюсь и от движения пальцев, и от шепота.
— Приятно.