Пламя Яхве. Сексуальность в Библии - Ричард Дэвидсон 11 стр.

Слово «ответить» в Ос 2:17 (СП 2:15) («и она ответит там, как во дни юности своей») может быть прикровенным указанием на личностную и даже сексуальную близость,[414] как и слово «знать» в Ос 13:5 («Я познал тебя в пустыне»).[415] Бог обещает обручиться с Израилем «навеки» [2:21 (СП 2:19)]. Великое приданое содержат Его обетования! «Обручу тебя Мне в правде и суде, в любви и милосердии. И обручу тебя Мне в верности, и ты познаешь ГОСПОДА» [2:21–22 (СП 2:19–20)]. В этих восстановленных отношениях не будет эксплуатации и доминирования, свойственного сексуальным оргиям культов плодородия. Используя игру слов (слово baal может обозначать как Баала, так и просто «мужа») и контраст между двумя еврейскими словами, указывающими на мужа, Бог объясняет этот момент подробнее. Согласно 2:18 (СП 2:16), Израиль больше не будет называть Бога balî, «мой Баал» (буквально «мой господин») – слово, отражающее доминацию и обладание,[416] – но будет называть Его îšî, «мой муж». В последнем случае подразумевается глубокое личностное партнерство.[417]

Эти идеалы применимы и к отношениям между мужьями и женами у людей: необходимы верность, любовь, взаимное сострадание, близость и отзывчивость.[418] «Образ Бога как мужа использовался некоторыми пророками (особенно Осией. – Р. Д.) для описания отношений между Яхве и Израилем – отношений таких, какими они были в то время и какими они были задуманы. Этот образ также позволял лучше понять характер Бога, особенно Его верную, прощающую и безусловную любовь».[419] В первых двух главах Книги Осии Бог говорит о своих отношениях с Израилем – как Осия обращается со своей заблудшей женой Гомерью в Ос 3 – «в категориях взаимной отзывчивости, самоотдачи и жертвенности»[420] (явно не то, что было присуще сексуальности культов плодородия). Бог избавляет сексуальность из земли вражеской и возвращает ей достоинство и святость, присущие ей изначально. В то же время здесь нет места буквально-натуралистической концепции сожительства между божеством и людьми, которая привела бы к обожествлению или сакрализации секса.

Сравнение Бога с мужем или женихом нам знакомо: оно сыграло важную роль в иудейской и христианской традиции. Не менее знакома иная метафора, в которой значим аспект пола: образ Бога как Отца.[421] Многие (подчас даже библеисты) ошибочно полагают, что «учение о Боге как Отце – по существу новозаветная концепция».[422] На самом деле об этом неоднократно говорится в ВЗ. Восемнадцать ветхозаветных отрывков напрямую называют Бога Отцом; пять говорят об отношениях Бога с Давидом и давидической династией; остальное касается отношений Бога с Израилем в коллективном и индивидуальном смысле.[423] Родительство (видимо, отцовство) Бога подразумевается и в отрывках, в которых Израиль именуется «сыном» Бога.[424]

В еврейском каноне сравнение Бога с Отцом впервые напрямую упоминается в Песни Моисея:

В 2 Цар 7:14 Яхве обещает Давиду, что примет[425] его сына Соломона как Своего собственного: «Я буду ему отцом, и он будет Мне сыном».[426] Автор Книги Паралипоменон трижды говорит об отношениях между Яхве и давидическим царем как отношениях Отца и сына: с использованием идентичной формулировки (1 Пар 17:13), формулировки с обратной последовательностью («он будет Мне сыном, а Я ему отцом», 1 Пар 22:10) и сходной фразеологии («Я избрал его Себе в сына, и Я буду ему Отцом», 1 Пар 28:6). И еще у псалмопевца мы находим обращение давидического царя к Богу: «Ты отец мой, Бог мой и Твердыня спасения моего» [Пс 89:27 (СП 88:27)].

К этому образу обращаются пророки Осия, Исайя и Иеремия:

Псалмы изображают Бога как «Отца сирот и защитника вдов» [Пс 68:6 (СП 67:6)], а также уподобляют Божье сострадание к Своему народу состраданию отца: «Как отец милует (rāḥam, пиэль. – Р. Д.) сынов, так милует (rāḥam, пиэль. – Р. Д.) ГОСПОДЬ боящихся Его» [Пс 103:13 (СП 102:13)]. И наконец, мудрец в Притчах сравнивает любящую строгость Господа с любящей строгостью отца: «Кого любит ГОСПОДЬ, того наказывает и благоволит к тому, как отец к сыну своему» (Притч 3:12).

Дэвид Таскер проанализировал древние ближневосточные описания божеств-отцов и ветхозаветные отрывки, говорящие о Боге как Отце, представив библейское богословие отцовства.[428] В своем более кратком исследовании Джон Миллер охватил тот же материал и пришел к сходным выводам.[429] Оказывается, в древних ближневосточных мифах многие божества-отцы отличаются «маргинальностью, жестокостью, некомпетентностью и беспомощностью», причем в сложившихся ситуациях «божественные матери, сыновья и дочери должны либо защищать себя, либо защищать свой универсум». Напротив, лишь в библейской традиции есть «единый Бог, и лишь единому Богу подобают хвала и служение. Бог есть Отец, но не трусливый и безответственный, как многие из тогдашних божественных отцов, но бдительный, неравнодушный, справедливый, добрый и сострадательный».[430] «Фундаментальный момент в отцовстве Бога – Его забота о детях. Глубочайшее неравнодушие и неустанная энергия, которую Он тратит в Своей родительской роли, сильно отличается от эгоистических и отстраненных древних ближневосточных божеств-отцов, и создает ролевую модель для отцов человеческих».[431] Таскер выделяет следующие основные особенности божественного отцовства в Библии: оно творческое, личностное, любящее, всеохватное, верное, могущественное, спасительное, поддерживающее, ответственное, чуткое, назидательное, оправдывающее, активное, ориентированное на отношения и гуманное.[432]

Меньше знают о женских образах Бога в Писании.[433] Намеки на них появляются уже в Пятикнижии. Скажем, в подтексте Моисеева вопроса к Богу в Числ 11:12 лежит представление о том, что Бог был матерью и кормилицей Израилю во время Исхода и скитаний по пустыне: «Разве я носил во чреве весь народ сей, и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька несет ребенка, в землю, которую Ты с клятвою обещал отцам его?»[434] Интересно также, что «Ты» в Числ 11:15 (масоретский текст) стоит в женском роде («…когда Ты так поступаешь со мной, то лучше умертви меня»). Ввиду предыдущих женских образов, высказывалась даже гипотеза, что Моисей здесь обращается к Богу как к женскому началу – но более вероятно, что перед нами ошибка переписчика.[435]

Уильям Олбрайт, Дэвид Биал и другие ученые предположили, что божественное имя Шаддай (šadday), обычно понимаемое как «Всемогущий», связано с еврейским словом šad («сосок», «грудь») и означает «Имеющий могучие груди», ассоциируясь с заботой. По мнению Олбрайта, оно восходит к аккадскому слову šadu («грудь»), а Биал отметил, что во всех шести случаях его употребления в Книге Бытия оно имеет в качестве контекста благословение плодовитости/плодородия.[436] Чаще связывают имя Шаддай с другим корнем («гора»?), предполагая все-таки «всемогущество» Бога. Однако его постоянное появление в контексте плодородия, прямая связь с «сосцами и утробой» в Быт 49:25, а также связь с другими библейскими образными упоминаниями о Боге «рождающем» (Втор 32:18; Ис 49:15; 66:7–9 – см. ниже), дают основания для перевода «Имеющий могучие груди».

В Быт 49:25 соседство божественного имени Шаддай и слова šad («сосок») «намекает на материнский аспект в божестве».[437] Во Втор 32:13 Бог описан как женщина с грудями, которая «питала» (yānaq, гифиль) Израиль – образ, конечно, имеет определенный смысл, поскольку Израиль получает от Яхве не молоко, а «мед из камня». Еще один намек на отцовство и материнство может содержаться в стихе 18 этой Песни Моисея: первое «родить» может относиться к отцу или матери, но еврейское ḥûl буквально означает «мучиться родовыми муками», и в других местах обозначает лишь рожающую женщину, а не зачатие отцом.[438]

Сравнение Яхве с матерью более подробно разрабатывается у Пророков, особенно в Книге Исайи.[439] Исайя смело сравнивает Бога с женщиной в родовых муках: «Долго молчал Я, терпел, удерживался; теперь буду кричать, как рождающая, буду ловить воздух и тяжело дышать» (Ис 42:14). Несколькими главами далее он упоминает, что Бог носил Израиль во чреве: «Послушайте Меня, дом Иаковлев и весь остаток дома Израилева, которых Я носил от рождения, носил от утробы» (Ис 46:3). Сравнивается Бог и с матерью-кормилицей: «Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя» (Ис 49:15). В последней главе Исайи Бог уподобляет себя утешающей матери: «Как утешает кого-либо мать его, так утешу Я вас, и вы будете утешены в Иерусалиме» (Ис 66:13).[440]

Филлис Трибл документирует «путешествие метафоры» – метафоры чрева в этих и многих других библейских отрывках,[441] отмечая богословскую глубину понятий, описывающих материнскую любовь Божью и включающих тему чрева:

Еврейское существительное raḥămîm – его многозначность плохо поддается переводу – указывает одновременно на способ бытия, и на местопребывание этого способа. В единственном числе (reḥem) оно означает «утроба». Во множественном числе (raḥămîm) конкретика переходит в абстракцию сострадания, милости и любви. Более того, данные абстракции присущи глаголу rḥm («миловать») и прилагательному raḥûm («милостивый»). Соответственно, перед нами семантическая динамика: от физического органа женского тела к психологическому способу бытия, от конкретики к абстракции. «Утроба» – средство, «сострадание» – содержание. Чуткому воображению метафора подсказывает смысл любви как самоотверженности и самоотдачи. Утроба защищает и взращивает, но не обладает и не контролирует. Сострадание уступает свое сокровище во имя целостности и благополучия. Воистину таков его путь.[442]

В одном отрывке Исайя сочетает образ матери/утробы и образ отца: Яхве есть одновременно Бог утробы и Бог Отец. «(Яхве…) где ревность Твоя и могущество Твое, трепетание Твоей утробы и Твое сострадание? (Не удерживай Себя), ибо Ты – Отец наш; хотя Авраам не узнает нас, и Израиль не признает нас своими; Ты, Господи, Отец наш, от века имя Твое: «Искупитель наш»» (Ис 63:15–16).[443]

Осия называет Бога супругом Израиля (см. выше), но говорит и о том, что Израиль – дитя Богу, и что Бог заботится о нем. При этом характер образа указывает скорее на материнскую, а не отцовскую любовь (по меркам древнего Израиля): «Когда Израиль был ребенком, Я любил его и из Египта вызвал сына Моего… Я Сам приучал Ефрема ходить, носил его на руках Своих, а они не сознавали, что Я врачевал их. Узами человеческими влек Я их, узами любви, и был для них как тот, кто поднимает младенцев к своим щекам. Я наклонялся к ним и питал их» (Ос 11:1–4).

Трибл детально исследовала риторику Иер 31:15–22 и показала, что для описания искупительного сострадания Божьего очень важен образ матери/утробы. Стих 31:29 она переводит так:

Разве Ефрем не дорогой сын Мой? Не дорогое Мое дитя? Ибо чем больше Я говорю о нем, тем больше помню его. Поэтому трепещет за него утроба Моя. И Я воистину явлю ему материнское сострадание (Оракул Яхве).[444]

Гимническая литература/литература Премудрости также использует женские образы, говоря о Боге. Например, в Книге Иова иронический риторический вопрос Бога предполагает как мужскую, так и женскую роль в творении: «Есть ли у дождя отец? Или кто рождает капли росы? Из чьего чрева выходит лед и иней небесный, – кто рождает его?» (Иов 38:28–29). Псалмопевец Давид изображает Яхве в интимной роли повивальной бабки: «Но Ты извел меня из чрева, вложил в меня упование у грудей матери моей. На Тебя оставлен я от утробы, от чрева матери моей Ты – Бог мой» [Пс 22:10–11 (СП 21:10–11); ср. 71:6 (СП 70:6)].[445] И в другом месте Давид говорит о материнской заботе Бога, который утешает его: «Но я унимал и успокаивал душу мою, как ребенок, отнятый от груди, с матерью. Душа моя была во мне, как ребенок…» (Пс 131:2 [СП 130:2]). В одном из псалмов восхождения Бог уподобляется одновременно господину и госпоже: «Как очи рабов обращены на руку господина их, и как очи рабыни – на руку госпожи ее, так очи наши – к ГОСПОДУ, Богу нашему, доколе Он помилует нас» [Пс 123:2 (СП 122:2)].

В Книге Притчей (особенно 8:12–36) «Госпожа» Премудрость (ḥokmâ), видимо, является ипостазированным божеством.[446] Особенно интересно, что судя по всему, Премудрость в Притчах имеет качества, которые в остальных текстах ВЗ присущи лишь Богу: дарительница жизни (Притч 8:35–36);[447] источник законного управления (8:15–16);[448] ее следует искать и звать (1:28; 8:17);[449] она любит и должна быть любима (8:17);[450] дарительница богатства (8:18–21)[451] и безопасности (1:33);[452] пожалуй, важнее всего – источник откровения (8:6–10, 19, 32, 34; 30:3–5).[453] В 9:1 (ср. 7:6) Премудрость строит себе храм, «как подобает божеству ее статуса».[454] Также «вполне вероятно, что конструкция ḥkmwt в Притч 1:20; 9:1… как pluralis intensitatis может быть сознательной параллелью к lhym, что и предполагали некоторые ученые».[455]

В Притч 8:12 Премудрость использует распространенную риторическую форму «божественного самовосхваления», которая в других местах Писания (и других древних ближневосточных текстах) зарезервирована за божеством: «Я Яхве, Бог твой», «Я Иштар Арбельская», «Я божественная Исида».[456] Относительно библейских параллелей этому самовосхвалению (с той же грамматической структурой) см., например, Иез 12:25; 35:12; Зах 10:6; Мал 3:6.[457] На основании этих точных грамматических параллелей Притч 8:12, пожалуй, следует рассматривать как риторическую форму ареталогии и переводить «Я (есмь) Премудрость», а не «Я, Премудрость…» Я согласен с Сильвией Шрёр и другими учеными, что здесь Премудрость – ипостазирование Бога; в Книге Притчей Премудрость есть «божественная фигура», которая «говорит как божество или как Бог Израилев».[458] Исследователи отмечали, что в Притч 8 Премудрость свидетельствует о своей божественности. «Этот важный текст о ḥokmâ (Притч 8:22–31. – Р. Д.) в самом начале творения не оставляет сомнений в том, что она есть фигура божественная. Она нетварна и была еще до всякой твари, активно участвуя в создании мира».[459] Однако я не согласен, что эта божественная сущность изображается как богиня. В одной из своих работ я показал,[460] что Притч 8:30 описывает Премудрость как «Строителя» (sic! āmôn) рядом с Яхве при творении. О точном смысле слова āmôn комментаторы спорят, но смысл «Строитель» вроде бы лучше всего подтверждается фактами, как показали Клеон Роджерс III и другие.[461]

Хотя Роджерс убедительно обосновывает перевод «художник» (англ. master workman), он не применяет это понятие к Премудрости. Основания у него такие. Во-первых, мотив со – Творца вроде бы не применим к Премудрости. Во-вторых, существительное āmôn – мужского рода, а поскольку слово, к которому относится другое слово в иврите, обычно имеет тот же род, можно было бы ожидать здесь женскую форму āmôn.

Однако эти трудности не означают, что надо предполагать редкую (и, по-моему, неправдоподобную) грамматическую конструкцию («аккузатив состояния»), как делает Роджерс. Напротив, во всяком случае, с позиции евангельского христианства, диссонансы, отмечаемые Роджерсом, могут быть поняты как указание на то, что перед нами ипостазирование, и Премудрость намекает на другое лицо в Божестве. Если считать, что Премудрость есть ипостазированный Сын Божий (как предполагалось в христологических спорах древней Церкви и у большей части церковных комментаторов до недавнего времени),[462] грамматические и текстуальные сложности исчезают: Сын (мужской род, обозначаемый словом «художник») есть со-Творец с Яхве,[463] «радующийся (mĕśaḥeqet, т. е. «играющий», «смеющийся». – Р. Д.) перед Ним всегда» (Притч 8:30) и выступающий в роли посредника между божеством и человечеством (стих 31).[464]

Впрочем, кто бы ни подразумевался в данном отрывке, в конечном счете Премудрость в Притч 1–9 нельзя назвать фигурой мужской или женской. Интересный тезис предлагает Франсуаза Мис:

Персонифицированную Премудрость в Притч 8 считают фигурой женской. Однако это не подтверждается ни анализом данной главы, ни анализом других отрывков книги, посвященных Персонифицированной Премудрости (1:20–33; 8), ни первыми семью главами, в которых все же сильна атмосфера сексуальности и гендерности. Однако Премудрость – не мужского рода. Как Божество, она находится за рамками пола.[465]