– Тебе делать нечего?
– Кит! Я тебе все объясню при встрече. Не телефонный разговор. Просто сделай, не спрашивая зачем.
В трубке послышалось шуршание, Кит разворачивал сверток. Я замер, как у врача на осмотре.
– Что за дрянь?!
– Конкретнее, Кит, конкретнее!
– Да почти пополам разломлено… Держится на одном корешке… Это что, кукла вуду, что ли? С волосами…
Я так и присел, где стоял. Представил себе смерть под колесами фуры. Груженая – сорок тонн. Да мне бы и одной за глаза хватило…
– Ты что, веришь в эту фигню?
– Потом, Кит. Я хочу, чтобы сейчас ты потихонечку нагрел ее в сушилке и слепил, как было. Только очень осторожно, лады?
– Ты чего, Котяра, совсем спятил? Ночь на дворе! Да хоть бы и день…
– Кит! Сделай, что просят, а? Объяснения потом.
– Да ну, глупости! Спи давай! – И он отключился.
Я так и стоял, прижимая к уху мертвую трубку, потому что не мог так сразу поверить в такое легкое и быстрое предательство. Кит просто не понял, как все серьезно, надо было сразу ему объяснить… Я опять принялся тыкать кнопки, но Кит, похоже, отключил телефон.
Глава XI Ночь
Кабина фуры оказалась неожиданно просторной. За двумя передними сиденьями, как в поездах, была полка. Георгий (водитель фуры) торопливо сбросил оттуда ворох грязных тряпок, припрятал куда-то под сиденье и велел:
– Ныряй, поспи. А мы с отцом дэпээсников подождем. – Голос у него был очень усталый.
Он плеснул мне чаю в крышку здоровенного металлического термоса, сунул пакет с колотым печеньем и голубой флисовый плед с мишками. Я отчего-то подумал, что дальнобойщика, наверное, бабушка в рейс собирала. Очень эти мишки нелепо смотрелись на фоне грязноватой кабины, пахнущей дерматином и топливом, обклеенной, где только можно, тетками в купальниках.
Я принял у Георгия горячую крышку. Чай в ней был налит до краев, а руки у меня еще тряслись. Конечно, я плеснул на штаны и даже не почувствовал кипятка.
Отец сидел впереди и смотрел на меня в зеркало. Взгляд у него был скорбный и невидящий, как на похоронах.
– Хочешь вернемся?
Я покачал головой, я уже ничего не хотел. Меня задавила такая апатия, будто я все-таки попал под эту фуру и уже ничего не могу ни чувствовать, ни хотеть. Пальцы с трудом удерживали крышку термоса. Я вернул ее Георгию, пробубнил «спасибо» и отвернулся к стене.
Спать тоже не хотелось. Отец и Георгий молчали, наверное, чтобы мне не мешать, а меня пугала эта тишина, от нее уж совсем не до сна становилось. Я лежал и рассматривал обивку салона: рубчик черный, рубчик красный, дыра, бахрома… Потом отец захрапел и через несколько минут к нему присоединился Георгий. Потом в кабине стало светлее, а на улице зачирикали птицы и воздух посвежел, даже прохладно стало.
…Телефон показывал четыре утра. Перед моим лицом лежала отцовская сумка. Быстро, чтобы не передумать, я стянул оттуда ключ от съемной квартиры в таунхаусе, немного денег и блокнот. Написал записку, оставил на сумке, чтобы отец на нее сразу наткнулся.
Когда вылезал из машины, конечно, всех разбудил, но быстро нашелся и буркнул: «Я скоро». Еще минут десять простоял у фуры, ожидая, пока отец с Георгием опять уснут. Боялся, что именно сейчас, не вовремя, приедут дэпээсники, и тогда меня хватятся.
Попутка поймалась на удивление быстро и взялась отвезти меня почти до самого лагеря. Молодой парень на «Жигулях» сперва возмутился, что я лезу на заднее сиденье, потом спросил, не сбежал ли я из лагеря, и я ответил, что сбежал, но сейчас передумал. Парень еще рассуждал о том, что: «Правильно, а то дома заругают, вот я в твои годы тоже»… А я уже засыпал на заднем сиденье. Успел подумать: «Отчего мне не спалось раньше, ведь во сне совсем не страшно умирать».
Глава XII Собака
Стемнело за окном быстро, как будто солнце выключили. В поселке во всех домах горел свет (быстро же починили электричество!), только в доме Контуженой зияли черные окна. Ей небось лампочки не нужны… Я тоже сидел в темноте. У меня был здоровенный телик в полстены с домашним кинотеатром и кучей дисков. Еще вчера я бы включил его просто из любопытства, а теперь мне это и в голову не пришло. Я забрался с ногами в кресло у окна, прижал к себе сверток с куклой и нацелился так просидеть всю ночь. Мне хотелось стать невидимкой. Хотелось, чтобы все разом позабыли обо мне и вообще об этой квартире в таунхаусе или хотя бы об этом кресле. Нет меня, ясно? Точнее, нас нет.
Далекий перелесок серебрился на ветру, в одном из дворов поблескивал костерок да мелькали светоотражающие полоски на одеждах. Похоже, кто-то затеял шашлыки. Где-то шумела газонокосилка, и даже какая-то музыка с улицы доносилась до меня сквозь толстый стеклопакет. Было странно осознавать, что вокруг кипит жизнь, когда у меня такое. Я был один в пустой огромной квартире с вай-фаем и прочими благами цивилизации. Я мог всю ночь долбиться в онлайн-игрушки и даже погонять в футбол (в прихожей завалялся хозяйский мячик, а места было в избытке). Не хотелось. Даже не думалось об этом. Если уж совсем честно, я не мог ни шуметь, ни развлекаться, ни даже думать о чем-то, кроме глиняной куклы. Кроме того, что произошло вчера и что вообще происходит. Мне как будто отрезали какой-то важный орган: ногу, почку, а судя по всему, голову. Дали в руки и сказали: «Носи так, а то обратно не пришить».
Я вертел куклу в руках и невольно высматривал на ней следы поломки. Целый день склеивал. Залез в лагерь через забор, когда все еще спали, только Егор бродил по территории, громыхая своими банками. В палате быстро нашел свой сверток, Кит даже не проснулся. Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь… Отнес куклу в сушилку, чтобы глина от тепла стала мягкой, и весь день склеивал под шепотки Клязьмы и Сашки и язвительные замечания Кита.
С Китом мы разругались вдрызг. Он, когда увидел, сказал, что я помешался на своем дурацком куске глины, а я, понятно, что ему нельзя доверить даже такой дурацкий кусок. В конце концов, из-за него меня чуть не переехала машина. Об одном жалею, что не выдержал тогда и рассказал Киту обо всем. О кукле, о Контуженой, об аварии, конечно, и о том, почему она случилась. Не стал говорить только, откуда у меня кукла, я ведь Рыжему обещал. Кит, конечно, мне не поверил. «Это, – говорит, – эффект плацебо, только наоборот. Внушаем ты очень, вот и понавнушал себе ужасов».
После обеда ко мне в сушилку пришел Егор и предложил помощь. Я догадался, кто его на это подбил и на что этим хотел намекнуть. Пошел и врезал Киту хорошенечко. Мало правда, Сашка вовремя нас разнял.
Вечером позвонила мать и радостно сообщила, что попала в больницу с каким-то отравлением, но бабушка с дедом уже привезли ей зарядку для телефона и все, что нужно, так что мы можем не дергаться, она сама к нам скоро приедет. Я спросил: «Что ж они нам-то не сказали, отец с ума сошел!» – и услышал то, что всегда говорят в таких случаях: «Наверное, не хотели вас пугать». Бабушки иногда отжигают. Матери я сказал, что отец все равно уже в городе, так что пусть лучше звонит ему. То-то ему было весело приехать в пустую квартиру! Про аварию говорить не стал, пусть лучше отец сам…
В общем, так и прошел день. Я поссорился с Китом, склеил куклу, узнал, где пропадала мать. Отец позвонил позже, когда я уже перебрался в таунхаус. Убедился, что я в порядке и доехал, доложил, что сам добрался, и про мать, будто я не знаю… Не ругал, но, похоже, обиделся.
…В кухне я нашел полбанки кофе, полпакета молока и коробку сахара. Налил себе кружку сырой воды и грыз сахар, размачивая. Это вкусно, если запивать. И успокаивает. Хотя я все равно пугался этого хрупанья в ушах: мало ли что может случиться под шумок.
Вдоль забора деловито трусила кудлатая собака. Она остановилась прямо у меня под окнами. У навеса, куда на ночь выставляли мусорные баки, но, похоже, мусор ее не интересовал. Собака села, уставившись прямо на меня, задрала башку и завыла. Никогда их прежде не боялся, но на эту спокойно смотреть не мог. Чего она? Говорят, собаки воют к покойнику…
Я задернул занавеску, не вставая с кресла, и плотнее прижал к себе Ваську. Ну да, как еще называть глиняную фигурку, сделанную по твоему образу и подобию? Не то чтобы слепили очень похоже, но какая разница? Мне тогда уже начало казаться, что он живой, что у него есть характер. Неодушевленный предмет не может так регулярно находить себе неприятности.
Под окном зажегся фонарь. Свет его проник в кухню и попал на мое кресло. Я замер, как олень в лучах фар. Собака выла, как в страшных фильмах. Чертова псина, шугануть ее, что ли? Я открыл окно и стал шикать на собаку, но она была так увлечена своей песней, что не слышала меня. Что ж, сама напросилась. Радуясь, что хоть кто-то отвлекает меня от дурных мыслей, я не спеша выбрал литровую пивную кружку из хозяйской коллекции (этих кружек там была, наверное, сотня, на полках под самым потолком. Пришлось поставить на стол табуретку, чтобы достать), набрал водички похолоднее, открыл окно:
– Заткнись, кому говорят!
Водяной шлейф описал красивую дугу в воздухе и приземлился у собаки между передних лап. Псина захлопнула пасть и удивленно понюхала лужу. Мне показалось, что она даже пожала плечами. Лакнув из лужи бесцветным языком, она опять задрала башку, готовясь завыть. Похоже, что на нее не попало ни капли. Но это мы поправим! Во мне проснулся снайперский азарт, я быстро наполнил следующую кружку, плеснул…
Что-то тяжелое и пестрое мелькнуло перед глазами и чуть было не улетело вслед за струей воды. Я успел. Я сообразил в последний момент, высунулся по пояс из окна и схватил свой драгоценный сверток. Выпущенная кружка мелькнула в луче фонаря, упала в темноту и шумно разбилась об асфальт. Собака вскочила на лапы и удивленно отпрянула – наконец-то!
В доме тоже услышали. Кто-то хлопнул оконной рамой, кто-то крикнул: «Хулиганье!» Самое время было закрыть окно и прикинуться ветошью да подумать, как теперь быть с разбитой хозяйской кружкой. А я стоял у открытого окна, освещенный фонарем, прижимал к себе Ваську и думал, что и в этот раз обошлось. Не уронил, не разбил, жить пока буду. Может, Кит прав: я и впрямь слетел с катушек?
Когда внизу хлопнула дверь подъезда (похоже, кто-то из соседей вышел посмотреть, в чем дело), я, наконец, очнулся. Закрыл окно, отодвинул подальше кресло, чтобы фонарь на меня не светил… Кит, небось, уже спит себе, а я сиди тут, бойся. Чего? Да всего! Уронить куклу, забыть куклу, оставить на ночь на подоконнике и поздно проснуться, когда ее уже расплавит солнце. Ввязаться в драку с куклой в кармане, чтобы ее на кусочки раздробило… Оказывается, на свете есть куча способов умереть. А Кит живет и не знает. Говорит, что я помешался.
В глубине квартиры упало что-то тяжелое. Я вцепился в сверток и долго вглядывался в темноту дверного проема. Темнота казалась осязаемой, будто там повесили черную штору или встал кто-то очень большой в черном. Тишина. Я прислушивался, как мог, но если бы тогда хоть ветерок зашелестел листьями на улице, у меня, наверное, случится инфаркт. Кажется, я даже слышал белый шум, как в телефонной трубке. Как тогда в больнице.
Прижимаясь к стене, я потихоньку пошел в комнату, откуда донесся звук. Окна в комнате были большие, и света от уличных фонарей проникало много, но все-таки недостаточно. Я прекрасно видел центр комнаты, даже рисунок на ламинате, но все углы оставались темными и диван… Он и так черный, а в темноте на нем мог запросто кто-нибудь сидеть, я бы не увидел его. Зиял чернотой проем в следующую комнату. Скорее всего, упало именно там…
Я крался вдоль стены, полируя спиной обои. Все злодеи в кино нападают сзади. Обернешься, а там… Я старался не оборачиваться, а когда не выдерживал, видел только стену и темноту в углах.
По улице проехала машина, из крана капнула вода, и снова тихо. Я подошел к дверному проему и быстро щелкнул выключателем. В комнате никого не было. На полу у кровати валялась отцовская сумка, забыл, надо же! Скорее всего, она и громыхнула. Господи, ну нельзя же так бояться каждого шороха! На всякий случай я прошел дальше, в коридор, врубил там свет и несколько секунд зачем-то разглядывал обивку входной двери. Даже в глазок заглянул – никого. Совсем сбрендил, что тут говорить!
В кухню я возвращался, громко топая и везде включая по пути свет. Никого тут нету, я один, нервные клетки не восстанавливаются! Кажется, я выкрикивал это вслух. Совсем осмелев (или струсив?), врубил телик на полную громкость, так, что у самого уши заложило. По трубе тут же застучали соседи: здравствуй, жизнь, я по тебе соскучился! Я нарезал круги по ожившей квартире, заглядывая в углы, доказывая себе, что бояться тут нечего. Но чем больше я храбрился, тем больше меня щекотало чувство, будто я забыл что-то важное…
Васька! Я раз пятнадцать прошел мимо кухонного стола, где оставил его. Даже успел стянуть еще пару кусков сахара. Развернувшись, где стоял, я рванул опять к кухонному столу и распахнул глаза: свертка не было!
Чтобы осознать этот факт, мне понадобилась, наверное, минута. Минуту я стоял и хлопал глазами перед кухонным столом. Внутренний голос отчаянно шептал, что неплохо бы просто поискать, прежде чем впадать в панику. Сверток мог банально упасть на пол… Столешница была стеклянной, и я, не нагибаясь, видел, что на полу никакого свертка нет. Достала! Все-таки. Она меня достала! Сам виноват. Надо было хватать Ваську и сразу ехать домой. Ну и что, что вернулся бы за полночь! Теперь вообще не вернусь…
Я прислонился к стене, и тут что-то коснулось моей спины. Не завопить было сложно, но я сдержался. Обернулся: никого. Схватился за спину и тут же нащупал твердый бумажный сверток. Васька! Наверное, я его автоматически сунул под майку и забыл. Нашелся! Я достал сверток и готов был его расцеловать. Сам же забыл и уже напридумывал похитителей.
И тут раздался звонок.
Я схватился за телефон, хотя, конечно, понял, куда звонили. Началось. Дождался. Надо было сразу ехать домой, а не оставаться здесь на ночь…
Крадучись, будто мои шаги можно расслышать через железную дверь, я подошел к глазку и… Не заглянул. Я знал, кого я боюсь там увидеть, и отчего-то думал, что она тоже может разглядеть меня с той стороны двери. Я боялся встретиться с ней глазами. Я боялся незрячих глаз, которые могут видеть сквозь лес, а может, и сквозь стены. Надо быстро выключить телик! Путь думает, что меня нет!
Пока я на цыпочках бегал искал пульт, меня все-таки засекли. В окно ударил камешек. На ведьму это уже не похоже! Я выключил лампочку на кухне и осторожно из-за шторы глянул на улицу. Внизу под самым фонарем, не скрываясь, стоял Рыжий.
Тьфу ты, блин, напугал! Я уже хотел распахнуть окно и крикнуть ему, чтобы поднимался, но что-то остановило меня. Странное внутреннее «стой», которое не позволило мне оставить Ваську в палате, когда мы уходили в лес. Оно опять появилось. Но это же просто Рыжий! Или нет?
Отчего-то мне тогда настойчиво не хотелось открывать ему дверь. Не от того, что ночь на дворе, не от того, что просто так в гости ночью не ходят (значит, там что-то срочное, к чему я не готов). Не поэтому. В горле шевельнулся ком – клубочек страха за хрупкий кусок глины, от которого теперь зависит моя жизнь. Я просто боялся впускать Рыжего, я видел в нем непонятную угрозу. Да что он может сделать?! А вот не знаю, но это-то и страшно. Просто мой мир столько раз перевернулся за последние дни, что я уже не знал, где свои, а где чужие.
Рыжий вглядывался в окно, а потом пошел в подъезд. Там вроде кодовый замок, а он открыл дверь спокойно, хотя из-за козырька я его манипуляций не видел, но… Нет, лучше не пускать!
В коридор я все-таки вышел. Прилип к глазку и стал ждать. Мне казалось, опасность должна выдавать себя взглядом или видом. Хотя знал, что нет. А все равно прилип. Рыжий взлетел на этаж, будто за ним черти гнались, и затрезвонил в дверь. Я не хотел его пускать тогда, но у меня сработал какой-то неведомый рефлекс: человек торопится – пусти, потом разберешься. Рука сама потянула задвижку, ноги сами сделали шаг назад. Рыжий влетел и захлопнул за собой дверь, а еще спиной к ней прижался, как в кино про погоню.
– Тщщ! Она меня заметила!
Объяснять мне не пришлось.
– Она где-то здесь?
– У тебя под окнами! Шутка… – Рыжий прошел в комнату, плюхнулся на то, что подвернулось, и попал на пол. – Во дворе она у себя. А я к тебе огородами бежал, чуть не наступил на нее, прикинь!
Фонарь за окном освещал встрепанную шевелюру Рыжего и надорванный рукав на несвежей футболке. Это зрелище меня неожиданно успокоило: я пошел на кухню, включил чайник, крикнул Рыжему, чтобы топал сюда, и уселся грызть недоеденный сахар.
– Ты чего это, меня чаем вздумал поить?
– Кофе. Больше нет ничего.
– К черту кофе, нам идти надо. Ночь сегодня подходящая, новолуние. Если хочешь избавиться… – Он поискал глазами Ваську и прямо уставился на него. – У тебя тут небось и совочка детского нет. И я не захватил ничего. А, ладно, пошли! По росе земля мягкая… – Он порылся в кухонных ящиках и достал деревянную лопатку для жарки. – Палка-копалка! Сойдет. Ну пошли уже! Меня, знаешь ли, не премируют за ночные прогулки.
Он был так уверен, что я вот сейчас встану и с ним пойду, как будто все уже решено. Меня он не спрашивал, хочу я избавиться от Васьки или нет. По его выходило, что есть единственное верное решение, и я его, конечно, принял, иначе и быть не могло…
– Котяра, ты что? – Мы не включали света на кухне, и я молчал, но Рыжий как-то заметил мои колебания. Подошел, поигрывая лопаткой, заглянул в глаза, близко, будто бить собирается. – Кот, ты нормальный? Я тебе говорю, пошли! – Он говорил это так нахраписто, а глазки были неуверенные, как у торговца, который вламывается в квартиру и навязывает свое барахло.
Я даже улыбнулся.
– Спасибо, Рыжий. Давай в другой раз.
– Какой в другой раз? – Он так и замер с этой дурацкой лопаткой. – Сегодня новолуние. Я сегодня и вырвался. Следующее через месяц, але! Да и ты уезжать собрался вроде…