Тогда Лена легла на траву. Она снова почувствовала себя очень усталой. Она смотрела на берёзу, на изогнутый её ствол, на дупло, похожее на открытый рот. Она была очень слаба сейчас. Ветви и листья расплывались в глазах, мысли путались. Она наконец заснула.
Проснулась она, дрожа от холода. Солнце ярко светило, но трава была мокрая от ночной росы. Когда Лена поняла, что проспала целую ночь, у неё даже сердце замерло.
- Коля! - крикнула она. - Коля!
Никто не откликнулся.
"Ну что же, может быть, он задержался. Должно быть, ночью он не нашёл дороги, - подумала она и постаралась успокоиться. - Ничего же не могло случиться. Сейчас Коля придёт, и всё будет хорошо".
Она опять легла. Мелкая дрожь била её.
Зашуршало в траве. Она вздрогнула и привскочила. Лесная мышь, стоя на задних лапках, испуганно смотрела на неё.
- Ты меня, пожалуйста, не пугай, - рассудительно сказала Лена. - Я же знаю, что ты самая обыкновенная мышь и никакого зла мне не хочешь.
Мышь шмыгнула в траву и исчезла. Лена посидела ещё, но дрожь всё не проходила.
- Ну, что ж это такое? - сказала она. - Почему он не идёт?
Лена представила себе, что будет с ней, если она останется одна, и ей стало так страшно, что она стала громко звать Колю. Но никто не откликнулся, и она замолчала. Потом она вспомнила, что Коля советовал ей, если станет страшно, идти к дороге. Вот ей как раз страшно, она и пойдёт туда. Теперь она знала, что надо делать, и ей стало легче. Когда она встала, её качнуло от слабости, но она всё-таки пошла.
Скоро лес поредел. Дорога была близко. Лена услышала шум проезжавшей машины, а там и дорога стала видна. Солнце грело сильней и сильней. Лена перестала дрожать. Выйдя на дорогу, она посмотрела в одну и в другую сторону. Дорога была пустынна. Лена села и стала ждать.
Иногда вдалеке появлялся человек. Каждый раз издали Лене казалось, что это Коля. Но, когда человек подходил ближе, оказывалось, что это женщина или старик. Без Коли было плохо. Он бы обязательно что-нибудь придумал, или они хоть поговорили бы. Конечно, она не стала бы ему говорить, что голодна и устала, но всё-таки знала бы, что может ему пожаловаться, и ей было бы легче.
Время шло, солнце поднялось высоко, а Коли всё не было.
Глава тринадцатая
Невольничий каравай
Снова вдали показались люди. На этот раз их было много, и Коли, конечно, среди них не могло быть. Он старался всегда избегать людей. Поэтому Лена и не смотрела на толпу, идущую по дороге, пока толпа не подошла ближе. Теперь было видно, что по сторонам идут солдаты с автоматами, а в середине - мужчины и женщины, совсем молоденькие и пожилые, с маленькими узелками в руках.
Как ни уединённо жил Иван Игнатьевич Соломин со своими внуками, всё-таки Лена выросла на оккупированной гитлеровцами земле, и ей не надо было объяснять, что это за странный караван идёт по дороге. Это угоняли людей на работу в Германию. По обочинам шоссе шли трясущиеся от старости старики и старухи и маленькие дети.
Караван подошёл совсем близко, и Лене теперь было всё видно и слышно.
Солдаты шли размеренным шагом, не обращая никакого внимания на крики и разговоры плачущих, прощающихся друг с другом людей.
- Мама, мама! - кричала девушка, шедшая в караване, старушке, тащившей за руку маленького мальчика трёх или четырёх лет. - Смотри, чтобы Володька в колодец не упал, и вели ему мать помнить. Слышишь, мама? А если отец вернётся, расскажи ему, как меня увели. Слышишь, мама, обязательно расскажи.
Старушка, кажется, была совершенно глуха, да и человеку с очень хорошим слухом трудно было бы разобраться в этих перебивающих друг друга криках и разговорах. Но старушке и не надо было слышать. Она и так хорошо понимала, о чём может говорить её дочь, уходящая в чужую страну, в неволю.
- Да, да, - повторяла она, - слышу, Нюрочка, слышу. Всё, Нюрочка, сделаю.
- Дедушка, - кричал мальчик лет четырнадцати, - если батя придёт, вы ему расскажите, пусть идёт в Германию меня отбивать! Я его ждать стану. Слышите, дедушка?
- Слышу, слышу, - отвечал старик. - Если придёт, пойдёт отбивать.
Молодая девушка, хромая на одну ногу, ковыляла по обочине дороги и кричала прощальные слова подруге, которая шла в караване. Как, наверное, подруга завидовала ей, что она хромая и поэтому её не угоняют в неволю!
Взявшись за руки, в караване шли двое, мать и дочь, а младшая дочь бежала по обочине дороги.
- Вы вернитесь, - кричала она сестре и матери, - вы вернитесь, а то я тут пропаду одна!
- Вернёмся, вернёмся, - кричала мать, а сама думала: "Где уж мне вернуться". - Может, тебе добрые люди помогут.
Конвойные шли не спеша, равнодушно поглядывая вокруг и обращая столько же внимания на крики, слёзы и плач, сколько внимания обращает лошадь на монотонное жужжанье мух. И так же лениво, как лошадь отмахивается хвостом, вскидывали они автоматы, когда кто-нибудь из провожающих подходил слишком близко.
Лена растерянно смотрела на этих людей, расстающихся, наверное, навсегда: на тех, кого угоняли во вражескую неволю, и на тех, кто оставался без близких. И вдруг её окликнули:
- Лена!
Она даже не обернулась, настолько была уверена, что к ней это относиться не может. Но громкий, взволнованный голос повторял раз за разом:
- Лена, Лена!
И Лена обернулась, потому что голос этот до странности был ей знаком.
Она повернулась и чуть не вскрикнула: Коля, её Коля шагал в караване за цепью солдат с автоматами, маленький, жалкий, шагал и улыбался ей.
- Коля! - крикнула Лена и побежала к нему.
Солдат, не глядя, лениво стукнул её прикладом в плечо. Она отскочила и чуть не упала в канаву, но сразу бросилась снова за Колей.
- Коля, - кричала она, - Коля, как же ты? Что же ты?
- Понимаешь, Леночка, - кричал Коля, - в деревне на улице задержали. Ничего, Леночка!
Он улыбался и очень старался ободрить её, показать, что всё не так страшно, но по его улыбающемуся лицу одна за другой стекали крупные слёзы.
- Лена, - кричал он, - слушай меня внимательно, это очень важно! Спроси, если не поймёшь. Прежде всего, ты очень голодная. Пойди в деревню Селище, там у старика Бугаева я оставил для тебя хлеб. Он честный старик и непременно отдаст. Ты поняла меня?
- Мама, мама! - кричал мальчишка, бегущий почти рядом с Леной. - Мама, ты письма Синявиным пиши, они мне перешлют. Я уйду куда-нибудь, мама!
- Слышу, слышу! - кричал глухой старик, который, наверное, ничего не слышал.
- Лена, слушай внимательно, это очень важная вещь! Я должен открыть тебе одну тайну, страшно важную тайну. Ты поняла, Лена?
- Да, да, Коля, поняла.
- Слушай внимательно. Ты дочь того самого человека, о котором мы вчера с тобой говорили.
- Какого, какого человека?
- Только не называй фамилию! Я тебе объясню. Того, о котором песню на пароходе пели. О котором ты меня спрашивала. Только не называй фамилию. Ты поняла?
- Бабушка! - кричал мальчик, шедший рядом с Колей. - Бабушка, если я там маму увижу, мы с нею вместе тикать будем. Ты жди.
- Да, да, - отвечала бегущая рядом с Леной старуха, - я жду, я дождусь!
- Я ничего не поняла! - кричала Лена. - Мой папа ведь учитель.
- Нет, нет, это дедушка выдумал, чтобы ты не проболталась... Ты меня понимаешь? Будь осторожна, молчи об этом.
- Девчатам скажи - пусть не забывают меня! - кричала подруге подруга.
- И не думай об этом, никогда не забудем! - отвечала подруга подруге.
- Коля, Коля, я боюсь!.. Коленька, милый, ты убеги как-нибудь! - Лена теперь ревела вовсю и кулаками вытирала слёзы.
- Я постараюсь, но ты не надейся. Лена, помни: иди к старику Бугаеву. Он добрый, он тебя к дедушке отведёт.
Офицеру, шедшему впереди, видимо, надоел шум. Повернувшись к солдатам, он скомандовал, и они вскинули автоматы. Несколько солдат отделились от цепи и пошли на людей, бежавших за караваном. Старики и старухи, девочки, мальчики, матери и отцы, деды и бабушки, дочери и сыновья кричали и продолжали рваться к близким, которых они видели последний раз. Но солдаты подняли автоматы и направили их на толпу. Толпа шарахнулась в сторону. Затрещали выстрелы... И вдруг солдаты упали. Они лежали на земле, выпустив автоматы из рук, а выстрелы продолжали трещать. Офицер повернулся и хотел что-то крикнуть, но зашатался, упал, и фуражка, слетев с его головы, покатилась по дороге.
- Ложись! - крикнул кто-то, и Лена увидела возле дерева, росшего у самой обочины, невысокого парнишку в чёрной сатиновой рубашке. - Ложись! кричал он. - Ай, какие непонятные! Ложись, а то пуля потревожить может.
Лена так растерялась, что даже не испугалась и стояла не двигаясь. Но тут какая-то старушка, видимо опытная в боевых делах, так толкнула её, что она упала в канаву. И сразу же несколько человек прыгнули через неё. Она видела только их сапоги.
Застрочили автоматы, взорвалась граната, какая-то женщина завизжала. Потом над канавой наклонился невысокий человек и сказал:
- Можете вылезать, граждане! Попался, который кусался.
- Можете вылезать, граждане! Попался, который кусался.
Всё это произошло так быстро, что Лена не сразу пришла в себя. Только когда Коля подбежал к ней, счастливый, сияющий, и, обхватив её за плечи, громко поцеловал, она всхлипнула и вытерла нос рукой.
- Коленька! - сказала она и ещё раз всхлипнула.
На дороге лежали трупы тех самых равнодушных солдат, которые так лениво слушали крики и плач угоняемых. И великолепный, величественный офицер, шедший впереди, лежал лицом вниз, и вид у него был совсем не величественный. Освобождённые растерянно толпились на дороге, плакали, улыбались или удивлённо оглядывались вокруг. И снова выскочил молодой парнишка и закричал:
- Живо, живо, за мной!
Потом пожилой человек с усами деловито крикнул:
- Автоматы забрали?
- Забрали, - ответили ему.
- В заслоне остаётся Сидоренко. Сидоренко, будешь ждать час. Понятно?
- Понятно, - ответил Сидоренко.
И все - женщины, дети, старики - быстро пошли в лес за молодым парнишкой, который шагал впереди, указывая дорогу, и иногда, оглядываясь назад, кричал:
- Быстрее, быстрее, товарищи! Небось когда фашисты вели, так шагали как следует, а как свои, так идут точно дохлые мухи.
Он кричал это очень сердитым голосом, а потом вдруг начинал смеяться громко и весело. Смеялся он не потому, что ему было смешно. Просто он радовался, что удалось столько народу освободить.
Глава четырнадцатая
Поссорились
Сначала шли по ясно намеченной широкой лесной тропе. Шли быстро, и партизаны всё время торопили отстающих. Родители и дети, мужья и жёны, братья и сёстры, уже приготовившиеся к долгой, а может и вечной, разлуке, радовались так, как будто бы снова встретились. Одни без конца разговаривали, вспоминая все подробности освобождения, другие, наоборот, молча смотрели друг на друга и не могли насмотреться.
Чем дальше, тем лес становился глуше. Тропинка, теперь уже узенькая, полузаросшая травой, вилась между тесно растущими деревьями. Шли гуськом. Через час человек пятьдесят отделились и ушли в сторону. Освобождённых должны были разместить в нескольких пунктах. Ещё через час отделилась вторая группа.
Теперь вместе с Леной и Колей шли только три старухи, два старика и хромая девушка. Командовал тот самый весёлый парень, который вёл их с самого начала. Он, покрикивая, торопил свою команду и очень огорчался, что они так медленно двигаются. Впереди ковыляла хромая девушка, оказавшаяся неплохим ходоком, за нею шли три старухи, за ними два старика и позади всех Коля и Лена.
Шли все довольно медленно, но Лена шла ещё медленнее других и всё время отставала. Она никакого внимания не обращала ни на покрикивания проводника, ни на Колины уговоры.
- Мы так отстанем, - говорил Коля, - иди немного быстрей.
- Не могу, - мрачно отвечала Лена и как будто нарочно ещё замедляла шаг.
- Не отстава-ай, - весело кричал проводник, - поторапливайся!
Хромая девушка ускорила шаг, и старички, приободрившись, поспешили за нею. Только на Лену слова проводника не произвели ни малейшего впечатления. Она шла медленно, не торопясь и с каждым шагом всё больше отставала от остальных. Коля взял её за руку.
- Пойдём догоним их, а то, честное слово, потеряться можно.
Лена раздражённо вырвала руку.
- Пусть! Догоняй, а я не буду.
Проводник скрылся за поворотом тропинки. За ним энергично ковыляла хромая девушка. Лена шагала по-прежнему медленно, не обращая внимания на то, что расстояние между ней и остальными всё увеличивается. Лицо у неё было недовольное и хмурое.
- Я хочу есть, - вдруг заговорила она.
Коля никогда не слышал, чтобы она говорила таким злым и капризным тоном.
- Ты-то небось поел в деревне! Почему ты мне не принёс хлеба?
Коля даже растерялся. Он не мог поверить, что это Лена так говорит с ним.
- Ты же знаешь, - пробормотал он, - что я хлеб оставил для тебя в деревне. Я не понимаю, как это ты такое говоришь!
Лена передёрнула плечами. Уже и старухи скрылись за поворотом. Только спины двух стариков виднелись ещё впереди.
- Да, - заговорила она зло и плаксиво, - ты небось и поел и спал в доме. А я в лесу спала. Ты думаешь, это хорошо? Да?
Эти слова были так нелепы, тон был так несвойствен Лене, что Коля даже не рассердился.
- Брось, Лена, дуться! - сказал он весело. - Хочешь, я расскажу тебе что-нибудь? Про генерала Рогачёва хочешь?
- Не хочу! - резко сказала Лена. - Какое мне дело до него!
Коля только воскликнул:
- Лена!
- Да-да, - говорила Лена, торопясь и не договаривая слова. - И ты меня на целую ночь оставил в лесу! Может быть, меня там чуть волки не съели. Да-да, и медведь меня чуть-чуть не задрал. Конечно, тебе всё равно, что со мной будет!
- Ты не смеешь так говорить, - сдерживаясь, сказал Коля. - Поняла?
Но Лену остановить было невозможно. Она не помнила себя.
- Нет, смею, - говорила она, - хочу и смею! И уходи, пожалуйста. Всё равно я с тобой не хочу вместе быть. Вот сяду здесь и буду сидеть. Ты всё равно хотел, чтоб я с голоду умерла. Вот!
Она села на пенёк и отвернулась от Коли. Коля, весь красный, стоял перед ней, засунув руки в карманы и сжимая в карманах кулаки.
- Если ты будешь так говорить, - медленно и раздельно сказал он, - я уйду.
- Уходи! Ну, что же ты не идёшь?
- Ну и уйду! - Коля так стиснул зубы, что ему трудно было говорить.
- Нет, не уйдёшь, - сказала Лена, - потому что ты трус. Ты боишься, что тебя дедушка накажет, если ты меня бросишь. Ты трусливый мальчишка!
- Хорошо же! - прошептал Коля.
- Ты хвастаешь, - продолжала Лена. - Ты всё равно не посмеешь уйти. Думаешь, ты мне нужен? Ты мне совсем не нужен.
Коля круто повернулся и, не сказав больше ни слова, побежал в сторону от тропинки, прямо в лес. Злость душила его. Он бежал, не разбирая дороги, и, подобрав на ходу валявшуюся палку, с такой силой треснул ею о ствол дерева, что палка разлетелась на куски. Это немного успокоило его. Подобрав большой прут, он стал колотить по верхушкам папоротников, росших между деревьями.
Сражённые папоротники валились на землю, и Коле становилось легче. Он перевёл дыхание. Ярость уже не с такой силой бурлила в нём.
- Ну и что же, что младше? - говорил он в такт взмахам прута. - Всего на пять лет младше.
Прут сломался. Коля отшвырнул обломок и, сунув руки в карманы, стал шагать взад и вперёд.
- Семь лет, - говорил он, с силой топча ногами траву. - Это много семь лет. В семь лет человек уже читает и пишет. Уже понимать должен... Что же, я так и скажу Рогачёву: хотел привести к вам дочь, но такой у неё характер, что невозможно.
Он шагал всё медленнее и медленнее и наконец остановился, прислонившись к дереву. Он сорвал колосок. Он отгрызал кусочки колоска и выплёвывал.
"Положим, она действительно маленькая, - думал он. - И что это с ней случилось? Никогда такого не было".
Теперь он помнил не ту Лену, которую он оставил несколько минут назад, надутую и злую, а ту, которую он знал раньше, - всегда весёлую девочку из лесного дома, любительницу малины и берёзовых почек, доверчивую и послушную спутницу в путешествиях. У него засосало под ложечкой.
"Глупость какая! - думал он. - И что это её разобрало? Должна же она думать. Семь лет - это такой возраст, что можно всё понимать. Конечно, рассуждал он дальше, - семь лет - это не двенадцать. В двенадцать лет человек уже почти взрослый, знает историю, географию, может работать, может и взрослым посоветовать иной раз. А в семь лет, конечно, ещё ребёнок. К тому же она устала, два дня почти ничего не ела, наволновалась. В двенадцать лет человек вынослив. У него большой запас сил. А в семь лет это, конечно, трудно. В конце концов я могу с ней не разговаривать, но сдать её партизанам я должен".
Минуту поколебавшись, он повернулся и неторопливо пошёл назад. Он шёл, нарочно замедляя шаг, хотя ему очень хотелось побежать.
"Наверное, - думал он, - она давно уже догнала остальных и идёт себе со старичками. По крайней мере, я доведу её до лагеря и уйду к деду. И будем мы с ним жить вдвоём..."
Он вышел на тропинку и остановился. Лена была там же, где он её оставил. Только теперь она лежала на траве, сжавшись в комочек.
Коля неслышно подошёл и заглянул ей в лицо. Она лежала с закрытыми глазами, но слёзы одна за другой выползали из-под опущенных век и падали на траву. Лицо у неё было красное, горячее, и вся она, от головы до маленьких подогнутых ног, дрожала мелкой дрожью. Страшная мысль мелькнула у Коли. Он наклонился и положил руку Лене на лоб. Голова была так горяча, что никаких сомнений не оставалось: Лена была больна. Тяжело, опасно больна.
Она открыла глаза и посмотрела на Колю.
- Ты не возись со мною, - сказала она и всхлипнула. - А папа пусть лучше про меня и не знает, - она снова всхлипнула, - как будто меня и не было.
Коля просунул ей руки под ноги и под плечи и поднял её.
- Я не знаю, - сказал он хмуро, - сможешь ли ты мне простить, что я был таким дураком, а я себе этого никогда не прощу.