Екатерина прекрасно помнила тот день, когда ей доложили о посланнице с письмом от графини Брюс. Императрица давно уже все простила и забыла, да и фаворитов с тех пор было немало. Так что посланницу приказала допустить до своей персоны. И увидела стройную, среднего роста девушку, одетую в глубокий траур и не блиставшую красотой. Это была Мария Алединская.
А письмо было последней просьбой умирающей графини. Прасковья просила Ее Императорское величество не оставить своими заботами круглую сироту-бесприданницу, свою полу-воспитанницу, полу-компаньонку, которая собралась в монастырь, но обещала письмо доставить.
— Что вы умеете, моя милая? — обратилась Екатерина к девушке.
— Все, что будет угодно вашему величеству, — тихим, приятным голосом ответила та. — У моей покровительницы-графини, царствие ей небесное, я была чтицей.
— На каком же языке?
— Я знаю английский и русский, хуже — французский.
«Странно, — подумала тогда Екатерина. — Русский понятно, но вот английский… Им у нас мало кто владеет. Тем более, лучше французского…»
— А по-немецки вы читаете?
— Нет, ваше величество. Я плохо понимаю немецкий и совсем не умею говорить на нем.
— Что же, с немецким у меня и без вас говорунов предостаточно. Если я предложу вам быть чтицей у меня? Вы можете сразу переводить на русский английские книги?
— Конечно, ваше величество. Я могу быть вам полезной и в другом: мой покойный батюшка увлекался медициной и меня приохотил.
— Да я здорова, милая, спасибо. Что ж, последнюю волю покойных надо уважать. Я оставляю вас при себе. Только траур снимите, не люблю я эту черноту.
— Слушаюсь, ваше величество.
— Деньги то у вас есть?
— Милостями покойной графини оставлено мне сто рублей на взнос в монастырь.
— Туда еще успеете. Я прикажу сшить вам новое платье. Жить будете за комнатами моих придворных дам, я распоряжусь. А через три дня будьте готовы приступить к своим обязанностям.
Девушка молча склонилась в глубоком реверансе…
С тех пор прошло пять лет, Мария прижилась при императрице, всегда была рядом, если нуждались в ее услугах, и тихо исчезала, когда не была нужна. Сегодняшний вечер был как раз таким, когда, кроме Марии, императрице никто не был нужен. Тихая беседа, гадание на картах, в котором девушка была великой искусницей, какой-то особый легкий массаж перед сном, после которого императрица спала куда лучше обычного. Да, неоценимое наследство ей оставила беспутная Парашка Брюс, упокой Господи ее душу.
Тихий стук в дверь прервал воспоминания императрицы. Мария появилась, как всегда, быстро и почти бесшумно.
— Садись, милая, — ласково обратилась к ней Екатерина. — Что-то устала я нынче.
— Ваше величество не щадит себя. Не только нынче, вчерашнего дня хлопотали без передышки, да и до этого…
— Так ведь рожала эта дуреха, невестка моя. Тяжело на сей раз рожала. Я думала — мальчик…
— На все воля Божья, — тихо ответила Мария. — Добавить в чай отвар? Я принесла.
Мария умела, ко всему прочему, делать какие-то травяные отвары, успокаивающие нервы, облегчающие тяжесть в желудке, исцеляющие легкие простуды.
— Добавь, милая. Была бы ты мужчиной, сделала бы тебя своим лейб-медиком.
— Спасибо, ваше величество, только я не врач.
— Да знаю. Только от тебя толку больше, чем от всех этих коновалов. Ты невестке моей отнесла снадобье свое целительное?
— Как всегда, ваше величество. Но боюсь…
— Что?
— Их высочество великая княгиня мои отвары не жалует.
— Что так?
Мария позволила себе слегка усмехнуться:
— Боится, наверное, отравы.
— Дура моя невестка! — резко отозвалась Екатерина. — Дурой была, ею и осталась. Хотя и корчит из себя просвещенную особу.
Императрица имела в виду балы, которые устраивала Мария Федоровна еженедельно по понедельникам и субботам, чтобы развеяться и оживить жизнь «второго двора», в Гатчине. Иногда любителями высокой словесности на сцене гатчинского театра ставилась комедия или устраивался вечер, посвященный литературным дискуссиям, в котором принимали участие заезжие литераторы. Библиотека дворца насчитывала сорок тысяч книг.
Без затей Великой княгини Гатчина, подаренная императрицей сыну после рождения первой внучки, Александры, несмотря на пышный дворец, была бы очень похожа на образцовую казарму. Не исключено, что именно поэтому Великий Князь Павел фанатично привязался именно к этому месту и довольно быстро в непосредственной близости от Санкт-Петербурга возник настоящий прусский уголок, откуда все русское было безжалостно изгнано.
Великая княгиня Мария Федоровна почти мгновенно приспособилась к полуказарменной атмосфере их новой резиденции. Она выращивала редкие цветы и растения, занималась живописью, резьбой по камню, рукоделием, интересовалась естественными науками, даже повелела оборудовать крохотную лабораторию для химических опытов… Не такой уж дурой была невестка, как считала ее августейшая свекровь.
— Кажется, великая княгиня сама огорчена, что снова родила девочку, — мягко перевела разговор Мария. — Она так стремится угодить вашему величеству…
— Ты права, — усмехнулась императрица. — Мне пришлось не только помогать при родах, но еще и успокаивать великую княгиню. Надеюсь, следующим ребенком все-таки будет мальчик. Девок мои детки нарожали предостаточно, хорошо хоть сначала двух мальчиков мне подарили. Вот и вожусь теперь при каждых родах ее высочества: все жду внука. Да и ее, дуреху, жалко…
Мария отвернулась, скрывая улыбку. Екатерина жалости не испытывала ни к кому и никогда, она просто не знала такого чувства. А действовала уже исключительно ради поддержания в глазах общества имиджа образцовой свекрови. К своей невестке она, после первых восторгов, довольно быстро охладела.
Получив столь желанного внука, она стала находить в женщине, произведшей его на свет, чуть ли не одни недостатки: легкомыслие, эгоизм, лукавство, притворство, честолюбие и даже откровенную глупость. Хотя Великая княгиня была ничуть не глупее большинства окружавших ее женщин. А то, что ее больше занимали семейные, а не государственные ценности… Вряд ли сама Екатерина обрадовалась бы, окажись ее невестка точной копией ее самой.
Эту холодность снова могло бы растопить появление на свет мальчика. Но судьбе угодно было осчастливить царскую семью еще одной дочерью. Правда, такой, о которой ее старший брат, тогда уже император Александр, впоследствии скажет:
— Если бы Като родилась мужчиной, я бы передал ей трон хоть завтра, нимало не беспокоясь при этом о судьбе России. Эта женщина была рождена для короны…
— Ну, все хорошо, что хорошо кончается, — отставила Екатерина пустую чашку. — Ты пока ступай, Мари, а после ужина придешь мне почитаешь. Барон Гримм новую книгу прислал, английскую. Пишет, что о какой-то новой методе воспитания. Посмотрим…
Мария склонилась в реверансе и бесшумно выскользнула из комнаты. А Екатерина перешла в кабинет, дописать, наконец, начатое еще днем письмо. Оставлять дела незавершенными она терпеть не могла.
«К сожалению, какое бы имя ни получали мои внучки при крещении, все будут плохо выданы замуж, потому что ничего не может быть несчастнее русской великой княжны. Они не сумеют ни к чему примениться, все им будет казаться мелким… Конечно, у них будут искатели, но это приведет к бесконечным недоразумениям… При всем том может случиться, что женихов не оберешься».
Прекрасно зная российскую историю, Екатерина недаром заранее беспокоилась о будущем цесаревен. По допетровскому обычаю царские дочери были обречены на вечное девство и монашеский клобук. Петр искал женихов для двух своей дочерей за границей, но не слишком в том преуспел: старшая дочь, Анна, ставшая супругой герцога Голштинского, умерла вскоре после родов, Елизавета так и осталась без супруга. Никаких особых династических выгод, кроме череды государственных переворотов в самой России, эти браки не принесли.
Женихов, тем не менее, предстояло подыскивать за границей. А тут все упиралось в сложнейший вопрос вероисповедания: царская дочь ни в коем случае не могла принять иную веру, кроме православной. Значит, нужно было найти принца или герцога, согласного сменить собственную веру на православную, а для особ высокого ранга это было, естественно, неприемлемо. Оставались только не слишком высокородные и не слишком богатые герцоги и принцы, которыми, правда, Европа кишмя кишела, равно как и принцессами.
С удовольствием Екатерина думала только о внуках. И первого, Александра, и второго — Константина она отобрала у родителей сразу после рождения, намереваясь воспитать из них идеальных государей. Для Александра, естественно, предназначался русский престол, Константин должен был стать повелителем нового государства, Греции, освобожденной от турецкого влияния, а столицей этого государства предполагалось сделать Константинополь, пока еще официально называвшийся Стамбулом. Кормилицей его стала гречанка, няньками — тоже женщины той же нации.
Тем временем императрица училась быть матерью, которой фактически никогда не была: новорожденного сына Павла у нее также забрала свекровь, царствовавшая тогда императрица Елизавета. Но, словно забыв собственные горькие слезы по этому поводу, Екатерина поступила со своей невесткой в точности также.
Вопреки обычаям эпохи и особенно вопреки многовековым правилам воспитания царских отпрысков, Екатерина удалила всех ночных нянек, категорически отказалась от меховых покрывал и пуховых перин, требовала закалять детей холодными обливаниями и как можно больше времени проводить в играх на свежем воздухе. Мнение окружающих, в том числе, родителей, ее совершенно не волновало…
Прошло несколько дней, и в Царском Селе состоялось крещение Екатерины Павловны. В церковь ребенка несла статс-дама императрицы княгиня Екатерина Романовна Дашкова, возглавлявшая тогда Академию наук. И в этом можно было увидеть определенно знак судьбы— Екатерина Павловна станет незаурядной, умной женщиной.
Императрица, правда, мало думала о своей четвертой по счету внучке. Лишь через два года после ее рождения императрица в очередном письме, направленном барону Гримму вместе с портретами ее внуков, императрица так характеризует свою внучку-тезку:
«О ней еще мало что можно сказать, она слишком мала, но куда более развита, чем были братья и сестры в ее лета. Она толста, бела, глазки у ней хорошенькие, и сидит она целый день в углу со своими игрушками, то болтает без умолку, то подолгу молчит. Думаю, мне следовало бы уделять ей больше заботы, почему я и решила приставить к ней особую воспитательницу, которой я всецело доверяю».
Воспитательницей этой императрица решила сделать Марию Алединскую, обязав ее ежевечерне являться с докладом о своей воспитаннице. Таким образом, Екатерина и себя не лишала возможности общения с привычным и приятным ей человеком, и за малышку могла быть спокойна: Мари представлялась ей идеальной воспитательницей, которая, к тому же, сможет научить дитя правильно изъясняться по-русски и свободно — по-английски.
Будущее Като, как звали маленькую великую княжну близкие, Екатерина пока себе еще не очень представляла: кроме нее были три старшие внучки — Александра, Елена и Мария, и младшая — Анна. Общий надзор над их воспитанием осуществляла графиня Ливен, дама с безупречной репутацией и отменным поведением. Но у каждой была и своя, личная воспитательница, и целый штат прислуги.
Перешагивая в первый раз порог детской Като, Мария понимала, что прежняя сравнительно легкая жизнь для нее кончилась, и придется приложить немало усилий, чтобы исполнить свое предназначение и не подвести тех, кто возложил на нее особую миссию.
Глава первая Жертвы политики
«В Царском селе, в отдалении от основного дворцового здания, были разбросаны несколько причудливых строений в разнообразном стиле: китайском, мавританском, персидском. Императрица Екатерина любила все необычное и порой во время прогулок захаживала в какой-нибудь из этих домиков отдохнуть и выпить что-нибудь прохладительное или согревающее.
Поздними вечерами и ночами в этих домиках, случалось, находили приют влюбленные парочки: императрица смотрела на это сквозь пальцы и даже посмеивалась. Но в сумерках павильоны обычно стояли пустыми и казались большими игрушечными домиками, которые ребенок-великан бросил в саду.
В тот вечер в один из павильонов друг за другом проскользнули две фигуры в длинных темных плащах с капюшонами. Осень в Царском селе выдалась теплой, но вечерами уже чувствовалось скорое приближение холодов, так что подобная одежда не вызвала бы особого удивления у случайного свидетеля. Впрочем, вокруг было темно и тихо.
— Есть новости? — спросила по-русски одна из фигур.
Голос был женский, не слишком высокий, да и говорила незнакомка почти шепотом.
— Кажется, да, — отозвалась вторая тоже очень тихо. — Катрин со дня на день подпишет манифест о передаче трона Александру в обход законного сыночка.
— Нужны какие-то дополнительные меры? Средства?
— Меня беспокоит ее здоровье, но кажется, удара удалось тогда избежать. Вы во время доставили мне нужные лекарства. Пока их достаточно. Но, возможно, нужно будет устроить приезд какого-нибудь „иноземного“ врача для более тщательного обследования.
— Это не проблема. Думаю, к нашему следующему контакту все будет подготовлено и мы договоримся о деталях. Как все-таки неудачно вышло, что она решила пристроить вас к внучке, а не оставила полностью при себе.
— Нет худа без добра. У меня появилось больше свободы в передвижении, да и круг общения расширился самым естественным образом. К тому же моя воспитанница — любимая сестра Александра, а для будущего это может оказаться чрезвычайно полезным.
— Вы правы. Теперь вот еще что. Я привезла новый прибор, он еще не очень обкатан, но его будут испытывать все агенты. Вот, наденьте на шею.
— Что это?
— Устройство для записи разговоров. Заряда должно хватить на полгода — теоретически, памяти тоже. Потом поменяем. Как вы понимаете, это может оказаться неплохим помощником…
— Неплохим? Бесценным! Я остерегаюсь вести записи, потому что здесь все следят за всеми, и в моих вещах несколько раз кто-то рылся.
— Но Катрин вам, кажется, беспредельно доверяет?
— Здесь может действовать не только она… Как умело сработано, не отличить от обычной ладанки.
— Мы решили, что золото вызовет слишком пристальное внимание к вашей особе: слишком богато. Материал стилизован под серебро…. Ну, нам пора расставаться.
— Сигнал экстренного вызова прежний?
— Да, и места встречи мы тоже пока не меняли. В Царском это вот здесь, в Петербурге — боковой вход на галерею, в Павловске — часовня.
— Гатчина по-прежнему под запретом?
— Только в самом крайнем случае и как можно дальше от дворца. Павел ведь по-прежнему непредсказуем?
— Увы…
— Ну, счастливо, Мария. До следующей встречи.
— Спасибо, Анна. До свидания…
Обе фигуры беззвучно растворились в темноте царскосельских садов…»
— Ваше высочество, — слышался где-то сзади голос фрейлины, которая пыталась вернуть Като в ее комнаты. — Выше высочество, где вы?
Но восьмилетняя Като уже отлично знала все дворцовые переходы и закоулки, чтобы надежно спрятаться от своих воспитательниц. К тому же сегодня всем было не до нее: через несколько минут начнется церемония обручения старшей сестры, Александры, с королем Швеции Густавом. Сама невеста, ее родные и все придворные уже собрались в тронном зале, ждали только императрицу Екатерину и молодого короля.
Като проскользнула в зал и надежно укрылась за пышными складками парчового занавеса, почти закрывавшего огромное окно. На широком подоконнике можно было сидеть даже с ногами, а в узкую щелку портьеры, щедро расшитой золотом, видеть и слышать практически все, оставаясь невидимой. Теперь нужно было только подождать начала церемонии, а уж терпения у великой княжны было предостаточно, равно как и упрямства.
Девочка поудобнее устроилась в своем убежище и вздохнула. Как невыносимо оставаться ребенком в глазах окружающих! Скорей бы ей исполнилось хотя бы двенадцать лет, чтобы ее одевали как взрослую барышню, а не как куклу, с этими идиотскими панталоничками, короткими платьицами и прочей ерундой. Даже серьги ей пока еще не разрешали носить: только маленькие золотые колечки, чтобы не заросли ушки. Тоска…
Да, скорей бы подрасти! И тогда бабушка, императрица Екатерина, наверняка найдет ей самого лучшего жениха на свете: молодого принца, а лучше — короля, повелителя какой-нибудь сильной державы. И тогда она станет уже не одной из великих российских княжон, а королевой. Как станет скоро старшая сестра Александра.
А как хороша Александрина сегодня! В белом длинном платье, расшитом серебряным позументом, с бриллиантовой диадемой на темно-русых волосах… Чудо, как хороша! Ведь ей еще только тринадцать лет, а она уже красавица, и с каждым днем все хорошеет и хорошеет. Кроме того, у нее очаровательные, мягкие манеры, которым Като тщетно пыталась подражать, светлый ум, доброе сердце. А скоро она станет королевой и будет сидеть на троне рядом со своим молодым супругом.
Като было известно, что милая Александрина, хотя и знала о своем женихе только с чужих слов и видела его портрет, похоже, уже любила его чистой, первой юношеской любовью. Да и слышала она о своем нареченном только хорошее. От всего остального бабушка-императрица тщательно оберегала свою старшую внучку, предоставляя политические переговоры дипломатам, а самые важные вопросы решала лично. То, что для Екатерины было политикой, для девочки-подростка казалось ее судьбой, тем более, что императрица и ее окружение настойчиво внушали это великой княжне. И Александра Павловна доверчиво покорялась своей прославленной, мудрой бабушке.