Душой заговора стал умный, деятельный и ловкий граф Петр Алексеевич Пален, который счел необходимым осторожно открыть Александру планы свержения, иначе заговорщики могли потерпеть неудачу в самом начале своих действий и немедленно оказаться на плахе — не исключено, вместе с самим Александром.
К сожалению, правоту графа подтверждали все более безумные и экстравагантные выходки императора. Он уже посягнул даже на религию, начав создавать проект объединения всех христианских церквей, и письменно пообещал папе Римскому убежище и поддержку, если французская армия займет Ватикан. Правда, на следующий день сам император опомнился, испугавшись того, что будет предан анафеме всеми православными священниками России.
Потрясенный князь-наследник сначала не давал своего согласия, но Пален настаивал, утверждая, что положение с каждым днем ухудшается. Он даже показал приказы об аресте Александра и его брата Константина, подписанные самим царем. Что же касается жен Александра и Константина, а также самой императрицы, уверял Пален, то их заточат в монастырь. А потом…
После многих сомнений и тревожных раздумий наследник якобы сказал Палену, что он не против принять корону, но при условии, что ни один волос не упадет с головы его отца. Пален поклялся в этом. И Александр на время успокоился.
В самом конце февраля 1891 года на Масленицу в Михайловском замке давали пышный бал-маскарад. Все обязаны были явиться в маскарадных костюмах и с закрытыми лицами, дабы не нарушать веселой мистерии, но… Но все прекрасно понимали, что пожелай император — и все маски будут немедленно сорваны. Так что веселились с оглядкой, не желая потом оказаться в ссылке или — того страшнее — в крепости.
Като нарядилась было французской маркизой прошлого века, но фрейлина Алединская мягко напомнила ей, что император вряд ли одобрит такой костюм. Тогда Като надела мужскую военную форму, которая сделала ее абсолютно неузнаваемой: густо напудренный парик с буклями и непременной косичкой надежно скрывал пышные светлые локоны Великой княжны, а мундир и лосины выгодно подчеркивали стройность еще полудевичьей фигурки. Черная полумаска — и офицер получился хоть куда. А самое главное, такой костюм мог вообще не привлечь внимания императора, чего, собственно, Като и добивалась.
Она от души веселилась на балу, изображая из себя молодого повесу-гусара, и приглашала на танец тех дам, которые оказывались обойденные вниманием остальных кавалеров. Не танцевали только император и императрица: Мария Федоровна не надела маску, ограничившись пышным костюмом в средневековом стиле, а император появился на балу в полном одеянии Гроссмейстера Мальтийского Ордена, чем невольно подчеркнул двусмысленность получения им этого титула.
Наконец, Като решила пригласить на танец одну из своих невесток: супругу Великого князя Константина, которую узнала даже под маской и в наряде турчанки. Костюм необыкновенно шел великой Княгине Анне — миниатюрной брюнетке с живыми, искрящимися глазами. Но в разгар танца Като углядела какое-то оживление в одной из комнат рядом с залом.
— Что там происходит, прекрасная одалиска? — спросила она у своей партнерши. — Может быть, полюбопытствуем?
Прекрасно зная, что княгиня Анна крайне любопытна и непоседлива, она была уверена, что отказа не получит. И парочка пробилась туда, где маски столпились вокруг кого-то, сидящего в кресле. Като приподнялась на цыпочки и увидела… цыганку. Не настоящую, конечно, а ряженую, но все равно выглядевшую необыкновенно убедительно.
— Она неподражаема, — шептались вокруг. — Только что предсказала княгине Нарышкиной, что ее ждет любовь венценосной особы. Княгиня сама не своя от такого предсказания.
Признанная первая красавица двора княгиня Нарышкина действительно сидела в кресле неподалеку и обмахивала веером разгоряченное лицо. Она могла бы и не надевать маску: ее выдавали неизменные бриллиантовые серьги невероятной стоимости и красоты, а также дивной лепки рот, который кто-то из придворных рифмоплетов сравнил с устами серафима.
— А княгине Голицыной она сказала, что та умрет ночью, во сне. Эта гордячка даже побелела от страха, и поспешила удалиться с бала….
И тут Като замерла: перед цыганкой уселся рыцарь в черном плаще с опущенным забралом. Пожалуй, она одна могла узнать в нем цесаревича Александра по некоторым характерным жестам и привычно стройной осанке.
— А что ждет меня, прекрасная фараонита? — негромко спросил он.
— Вы проживете долгую жизнь, рыцарь, — так же негромко ответила ему гадалка. — И первая ее часть будет полна суетности, блеска и побед, а вторая пройдет в благости и кротости, где вы и обретете настоящее счастье.
— Ты хочешь сказать… — начал было рыцарь, но тут его прервал один из адъютантов императора:
— Их Императорское Величество желают видеть цыганку немедленно, — сообщил он.
Толпа придворных отшатнулась от предсказательницы, как если бы ее звали не к императору, а прямиком на эшафот. Только любопытная Като заскользила следом за адъютантом и цыганкой, стараясь быть не слишком заметной.
Цыганка низко присела перед императором и императрицей. Такой утонченный реверанс могла сделать только дама, досконально знакомая со всеми правилами этикета.
— Что ж, милочка, приоткройте будущее перед вашей императрицей, — почти ласково сказала Мария Федоровна.
— Вас ждут тяжелые испытания, Ваше императорское величество, но они будут недолгими, а потом вы будете жить мирно и счастливо среди любимых вами людей.
Павел саркастически хмыкнул:
— Видите, моя дорогая, испытания все-таки будут. А я… что вы скажете мне?
— Вы слишком высоко стоите над обычными смертными, Ваше императорское величество, чтобы я могла осмелиться заглянуть в вашу жизнь.
— Не увиливайте, — нахмурился Павел.
— Могу сказать одно: не верьте тем, кто говорит вам правду, не пытайтесь вернуть прошлое. И приготовьтесь к тому, что одна из ваших дочерей покинет мир раньше вас.
Павел не успел ничего сказать, только побледнел. И в этот момент к гадалке подскочил молоденький офицер:
— А мне что вы скажете?
— Я вижу на вас корону.
— Ну все! — загремел обретший голос Павел. — Сударь, маску долой! Я хочу видеть того, кого якобы ждет корона.
Офицер нехотя снял маску и все ахнули, узнав Великую княжну Екатерину. Павел залился своим ни на что не похожим лающим хохотом и никто не заметил, как исчезла, точно растворилась в блестящей толпе придворных загадочная цыганка.
…………………………………………………………………………………………
События между тем разворачивались своим чередом. Через неделю после маскарада, наделавшего столько шума из-за таинственной гадалки, в казарме Преображенского полка собрались граф Пален, генерал Беннигсен, князья Платон и Николай Зубовы, Петр Волконский, Александр Голицын, и другие заговорщики.
Князь Платон Зубов обрисовал положение, напомнив о разрыве отношений с Англией, беззаконии и диких выходках императора, и прочих малоприятных событиях в империи.
— Хорошо еще, что этот болван Кутайсов и впрямь подумал, что я влюблен в его дочь и намерен с ним породниться. Иначе мне никогда бы не выбраться из ссылки.
— Да, император словно заодно с нами, — подтвердил генерал Беннигсен. — Он возвращает из ссылки тех, кто его ненавидит, и отправляет в ссылку действительно преданных ему людей. Воистину, логика безумца непредсказуема.
— Надо срочно заставить царя подписать акт об отречении, — выпалил Зубов. — Иначе благоприятный момент пройдет, и тогда…
Пален и все остальные поддержали Зубова, однако лившееся рекой шампанское было самым красноречивым из доводов, так что серьезное вначале собрание заговорщиков превратилось в традиционную русскую пьянку, и скоро всем ее участникам уже море было по колено. А еще через некоторое время они были вполне готовы совершать любые подвиги „ради спасения матушки-России“.
Около полуночи заговорщики отправились к Михайловскому замку двумя группами: первой командовал Пален, второй Беннигсен и Платон Зубов. Правда, граф Пален оставался много трезвее других и сознательно тянул время, чтобы не оказаться в первых рядах. И на это у него были веские причины: несколько дней тому назад во время очередной аудиенции император вдруг огорошил его вопросом:
— Вы знаете, что существует заговор против меня? Меня хотят низвергнуть? Знаете?
Лицо царя перекосилось от гнева.
Пален почувствовал себя разоблаченным. И все же почти в паническом состоянии он нашел в себе силы спокойно ответить:
— Да, Ваше Величество, хотят! Я это знаю и участвую в заговоре.
— Как, вы участвуете в заговоре? Да вы в своем уме? Что это вы несете? — совсем зашелся от гнева император.
— Да, Ваше Величество, хотят! Я это знаю и участвую в заговоре.
— Как, вы участвуете в заговоре? Да вы в своем уме? Что это вы несете? — совсем зашелся от гнева император.
— Сущую правду, Ваше Величество, — ответил невозмутимый Пален. — Я участвую в заговоре, чтобы знать все его пружины и всех участников. Но вам нечего бояться: я держу в руках все нити, и скоро все станет вам известно.
И Пален сопроводил свое обещание смешком, выражавшим искреннюю доверительность соучастника, чем окончательно успокоил своего собеседника. Император ему поверил. Но теперь необходима двойная осторожность, чтобы в случае чего снова выйти сухим из воды.
Но люди из другой группы заговорщиков подходят к дворцу, поднимаются по узкой служебной лестнице, ведущей к покоям царя. Проникнув в прихожую, они сталкиваются с двумя лакеями, ранят того, который оказал сопротивление, и врываются в комнату государя, которая в эту ночь почему-то оказалась не запертой, как обычно. Да и трусливые лакеи вместо обычных дежурных офицеров, слепо преданных императору… Не знак ли это судьбы?
…………………………………………………………………………………….
В эту ночь Павел долго не мог уснуть. Непогода за стенами замка, мокрый снег, залеплявший окна и вой ветра в каминных трубах — все это прогоняло сон. К тому же Павла одолели воспоминания, что бывало с ним крайне редко: он буквально погрузился в реку своей жизни, которая отнюдь не была гладкой и спокойной.
Сын неизвестного отца и знаменитой матери, почти полвека жаждавший взойти на престол, он за четыре с небольшим года своего царствования сумел вызвать у подданных такую ненависть, какую не вызывали даже античные тираны. Император Павел I, больше чем кто-либо из его предшественников и последователей стремившийся вызывать к себе любовь близких и обожание подданных, достиг прямо противоположного результата — и все из-за некоторых странностей в психике.
Почему неизвестного отца? Да потому, что первые шесть лет брака Великая княгиня Екатерина, супруга наследника престола, оставалась девственницей. Петр Федорович, как деликатно отмечали придворные медики, „не обрел брачных кондиций“.
Года шли, судьба российского престола находилась в полной зависимости от их высочеств — великого князя и великой княгини — а долгожданного наследника все не появлялось. На племянника-то, императрице Елизавете, по большому счету, было наплевать, но нужен был продолжатель рода, а невестка, сохранившая в замужестве невинность до двадцати с лишним лет, становилась просто бельмом на глазу. И, Господи боже, что скажут в Европах?
Дабы пресечь зловредные слухи, Елизавета повелела Екатерине забеременеть немедленно — хоть от мужа, хоть от придворного истопника, мелочи ее не заботили. Но прошло еще долгих четыре года, пока великая княгиня не доложила своей августейшей тетке-свекрови об „интересном положении“.
Отцом будущего великого князя называли Сергея Салтыкова, но некоторые подозревали другого придворного — Льва Нарышкина, а откровенные недоброжелатели вообще советовали поискать виновника торжества в гвардейских казармах. Но отцом Павла вполне мог быть и его формальный отец. Ведь Павел Петрович скорее походил на Петра Федоровича, никогда не отличавшегося особой красотой, чем на писанного красавца Салтыкова или на обаятельнейшего Левушку Нарышкина. От матери в нем не было ничего, кроме… незаурядного ума. Но не было ее немецкой педантичности и терпения.
Личность Павла вообще загадочна и неоднозначна. Некоторые считают его патентованным сумасшедшим, с колыбели, якобы, проявлявшим все признаки агрессивного слабоумия. Другие — непризнанным гением, достойным внуком своего великого деда — Петра Первого. Впрочем, нормальность Петра Алексеевича не является аксиомой, а его жестокость временами граничила с патологией.
Да, официальный отец Павла, император Петр Третий действительно был дурно воспитанным и малообразованным идиотом. Но дело в том, что Екатерина Великая, мать Павла Петровича, в запальчивости кинула как-то сыну:
— Мне стоит только открыть рот и ваши права на престол окажутся фикцией.
Но — не открыла. Промолчала, унесла тайну с собой в могилу. Или не было никакой тайны, лишь возможность шантажировать наследника его якобы нецарским происхождением? Кто знает?
Впрочем, сумасшедший на троне — не такая уж редкость, как это может показаться. Монархи те же люди и ничто человеческое им, как говорится, не чуждо. Просто слегка (или не слегка) сдвинутый по фазе обыватель доставляет хлопоты своим близким, не более того. Коронованный безумец — проклятие целого народа, а иногда и резкий поворот в истории страны. Что позволено Юпитеру…
Павел родился 20 сентября 1754 года — через десять лет после свадьбы его родителей. Младенца немедленно унесли на половину императрицы Елизаветы и родная мать не видела его целых сорок дней. Потом ей сына все-таки показали — издали! — и снова спрятали в дальних комнатах. Екатерина нашла ребенка „очень хорошеньким“ — и фактически не виделась с ним целых восемь лет: до смерти императрицы Елизаветы.
Императрица же — формально незамужняя и бездетная — находилась наверху блаженства. Рождение законного наследника романовского престола праздновалось почти год, причем не только при дворе, но и в домах богатых вельмож. Елизавета Петровна, которой только-только исполнилось сорок пять лет, воспитывала внука по-старинке: окружила его толпой нянюшек и мамок, кутала до того, что ребенок обливался потом и не сообразовывалась ни с каким расписанием.
Спать ребенка укладывали то в восемь часов вечера, то далеко заполночь, кормили когда Бог на душу положит, но обязательно обильно. Ни к кому так хорошо не подходила поговорка „у семи нянек дитя без глазу“, как к маленькому великому князю: в одно прекрасное утро мамки и няньки с ужасом обнаружили пустую колыбель. Оказалось, что ночью Павел упал на пол и преспокойно проспал под колыбелью, прямо на полу.
Окруженный с первого дня рождения мамками-няньками, Великий князь так до конца своих дней и не избавился от внушенных ими предрассудков. Они вечно рассказывали ему про ведьм и домовых, приучили бояться всего и всех: грозы, громких звуков, бабушки-императрицы, собственных родителей.
К шестилетнему возрасту Павел был типичным „барчуком“, отданным на попечение темной деревенской дворни. И лишь к этому времени Елизавета Петровна озаботилась приискать единственному внуку воспитателя. Им стал граф Никита Иванович Панин — человек незаурядного ума, но по складу характера — одновременно желчного и флегматичного — меньше всего подходящим на роль воспитателя Великого князя, как, впрочем, и любого ребенка.
Малоподвижный, сухой в обращении, Панин пренебрегал прогулками с ребенком и вообще общался с ним чрезвычайно неохотно. Отсутствие свежего воздуха и физических упражнений плохо сказалось на Павле, а вечный страх не угодить строгому воспитателю привели и без того расшатанные нервы цесаревича в практически неуправляемое состояние.
Это, тем не менее, не помешало ему спустя некоторое время безоглядно привязаться к своему воспитателю, который, между прочим, исподволь внушил Павлу мысль о том, что он — единственный законный наследник российского престола, и что его царственная бабка подумывает о том, чтобы назначить его наследником в обход племянника — его родного отца. Но Елизавета скончалась, так ничего и не предприняв в отношении престолонаследия.
А ее племянник, став российским императором, в душе так и остался голштинским принцем, тратившим все свободное время на три излюбленных занятия: муштру солдат, выпивку и курение. За всеми этими делами император практически не видел единственного сына. В свое кратковременное, полугодичное царствование он видел Павла лишь дважды. Первый раз удостоил сына визитом, побеседовал с ним и сказал на прощание:
— Из него выйдет добрый малый. На первое время он может оставаться под прежним присмотром, но скоро я устрою его иначе и озабочусь лучшим его военным воспитанием вместо теперешнего женственного.
Нет ничего более постоянного, нежели временное! Вторая встреча отца и сына состоялась очень нескоро и лишь благодаря настояниям Панина. Император поприсутствовал при экзамене Павла и заявил своему окружению:
— Господа, говоря между нами, я думаю, этот плутишка знает эти предметы лучше нас. Жалую его в капралы своей гвардии!
Знать что-либо лучше Петра Федоровича было легче легкого, а звание капрала Павел так и не получил из-за забывчивости отца. Впрочем, ненавидевший свою мать, он в полном смысле слова боготворил отца и так и не простил его преждевременной смерти ни Екатерине, ни ее сподвижникам. Для образованного, начитанного и тонко чувствовавшего цесаревича образцом и идеалом навсегда остался полупьяный и необразованный человек, абсолютно, к тому же, безразличный к самому факту существования у него сына.