– Значит, она решила свести счеты с жизнью из-за отсутствия личного счастья, – предположила Людмила. – Тоска девчонку заела. Внешне она хорохорилась, а в душе была выжженная пустыня.
– Нет! Ее Акула с диссером придержала. Розка только из-за этого переживала.
– Вот и причина ее плохого настроения!
– Нет, Розка не из таких.
– Послушай, – устало сказала Захаркина, – день был тяжелым, пора домой. С Розой стряслось несчастье, а то, что ее мать не выступила на собрании, свидетельствует лишь об одном: родные знали, что с девушкой неладно. Вполне вероятно, опухоль была, а тебе о ней не сказали.
– Она не жаловалась на здоровье!
– Может, ей только-только поставили диагноз, новообразование еще не успело разрастись. Некоторые люди от такого известия впадают в панику, а кое-кто решает уйти из жизни, чтобы не мучиться. Понимаю, тебе сейчас тяжело, но Роза Малова покончила с собой, тут никто не виноват!
– В Конституции сказано: у каждого человека есть право на жилье, – вдруг выпалила Ася.
– Ну да. – Людмила удивилась столь странной перемене темы.
– Но ведь там не написано, что квартиры должны иметь лишь люди с безупречной репутацией, – завелась Ася, – члены компартии, здоровые, как лошади, жизнерадостные идиоты, никогда не нюхавшие водки и не испытывающие моральных терзаний.
– Не понимаю, – изумилась Захаркина.
– Почему тогда нас буквально шантажировали? – спросила Ася. – Дядька из органов, Иван Николаевич, говорил, что людям из-за самоубийства Маловой ни квартир, ни дач не видать. Значит, тот, кто высокий пост занимает, нарушает Конституцию! Он не имеет права у институтских жилье отнимать! Покажите мне статью закона, где написано: «Человек лишается права на жилье, если его коллега прыгнул с чердака»…
Внезапно дверь на кафедру тихонько скрипнула, Захаркина испугалась.
– Ну все! Мне пора! Извини, ты несешь чушь! Ступай домой, выпей чаю, выспись и приходи на работу в нормальном расположении духа. Считай, нашего сегодняшнего разговора не было, я забуду о нем. Просто ты испытала от известия о смерти Розы сильный стресс.
– Вы хотите дачу? – подняла голову Ася.
– Да, – ответила Захаркина, – я заявление в местком давно отнесла.
– Значит, вы тоже решили правду на участок променять. А я знаю, кто виноват – Матвей и Акула! Розка не прыгала вниз, они ее убили! Влили водки в рот и сбросили! – лихорадочно блестя глазами, воскликнула Ася. – Мне Розка кой-чего рассказала… Эх, надо было на собрании бучу поднять, при всех все выложить… Но мне не поверили бы… Доказательств нет, а слова Маловой, да еще в моей передаче, в расчет не примут. Вон как ловко они придумали – опухоль! Теперь я могу что угодно вспоминать, в ответ услышу: она из-за болезни разум потеряла. Но я добьюсь своего, отыщу доказательства! Мать Розы молчит, потому что боится. А я Матвея и Акулу разоблачу!
Вот тут Людмила испугалась по-настоящему. Как известно, и у стен имеются уши, а уж в их институте они понатыканы везде. Только о чем-то подумаешь, вмиг Царице донесут. А та за веревочку дернет, и где окажется Захаркина? Выгонят ее с позором, на преподавательскую работу более не устроится, придется в дворники идти.
– Ты сошла с ума! – нервно воскликнула Люда и кинулась за сумкой. – Надеюсь, помешательство у тебя временное, от переживаний. Давай считать, что ты сейчас никаких глупостей не говорила, а я их не слышала, хорошо? Матвей строг, но справедлив, а Антонина отличный преподаватель.
Ася опять легла на диван и свернулась в комок, а Захаркина, схватив свои вещи, выскочила в коридор.
Больше Людмила Рогову не видела. На следующий день Ася не вышла на работу, на кафедре объявили о ее болезни. Через некоторое время у девушки закончился срок аспирантуры, работу она не представила и была отчислена. Захаркина никаких подробностей об Асе не знала, да они ее и не очень интересовали – Людмиле наконец-то выделили участок в Евстигнеевке, и она занялась возведением дома.
Несмотря на полнейшее отсутствие в стране стройматериалов, люди каким-то образом ухитрялись достать необходимое, и очень скоро в Евстигнеевке поселилось много коллег Захаркиной. В те далекие годы все друг друга знали, а клубом служил местный магазин, где вечно толпилась очередь. Иногда в лавку за покупками заруливала на своем «Запорожце» Акула, и тогда люди расступались, чтобы Царица беспрепятственно продефилировала к прилавку. Даже смерть Матвея не пошатнула статус дамы. Более того, когда профессора не стало, сотрудники института начали жалеть Антонину. Все знали, как она любила мужа, и даже те, кто откровенно ненавидел Акулу, признавали: она идеальная жена. Впрочем, и Матвей Витальевич был редкостным мужем, слова «надо посоветоваться с Тоней» люди слышали от него практически по любому поводу. Другого бы мужчину сочли подкаблучником, но ректор никогда не был тряпкой, а жена не вила из него веревок. Фраза «Мой муж гений, ему нет равных» произносилась Антониной несколько раз в день. Похоже, супруги обожали друг друга. На одну из годовщин свадьбы ректор подарил жене «Запорожец». Антонина получила права и стала страстной автомобилисткой. Кстати говоря, у Матвея потом появилась возможность приобрести «Волгу», но супруга отказалась.
– «Запорожец» мне дорог, – сказала она, – это лучшая машина на свете. Если хочешь, сам езди на «Волге», а я останусь со старым другом.
Так что Антонину нельзя всю мазать черной краской, ей были свойственны романтические чувства, она умела любить. Вот только ее положительные эмоции не распространялись на подчиненных мужа.
Когда Матвей скончался, кое-кто в институте, потирая руки, начал ждать расправы над Акулой.
Но очень скоро злопыхатели испытали горькое разочарование. Новый ректор приседал и кланялся при виде вдовы предшественника. Акула по-прежнему работала на кафедре и без ее одобрения ничего важного в институте не происходило.
Глава 19
К середине девяностых годов институт почти развалился, основная часть сотрудников разбежалась кто куда. Люди пытались не умереть с голоду, дипломированные биологи были никому не нужны, поэтому профессора выживали, как могли. Один раз Захаркина заехала в Лужники, где располагался крупнейший по тем временам вещевой рынок, и увидела за прилавками сразу нескольких своих бывших коллег, ставших теперь «челноками» и торговцами.
Сама Людмила перебралась на постоянное жительство в Евстигнеевку, а городскую квартиру сдала. Получаемых от съемщиков денег хватало на продукты, и преподавательница внезапно ощутила себя счастливой. Да, в стране голод и разруха, а по улицам Москвы периодически ходят демонстрации и лязгают гусеницы танков, но Захаркиной-то очень хорошо! Она всю жизнь мечтала поселиться в деревне и наконец получила то, что хотела. Людмила увлекалась траволечением и стала жить обособленно от людей. Но магазин ей посещать приходилось, и один раз новоявленная сельская жительница стала свидетельницей отвратительной сцены.
В тот день в сельпо завезли китайскую тушенку – неслыханный по голодным временам деликатес. Весть о консервах мгновенно разнеслась по деревне, и жители ринулись в торговую точку. Конечно же, у прилавка вытянулась очередь. Не успела продавщица проорать: «Банок мало, чтобы всем хватило, больше двух в одни руки не дам!» – как дверь распахнулась, и в зал вошла Акула.
Не обращая ни малейшего внимания на присутствующих, она приблизилась к прилавку и спокойно сказала:
– Валя, дайте мне пару ящиков тушенки.
Торговка опрометью кинулась в подсобку, в магазине повисла напряженная тишина. Воздух сгустился до такой степени, что его, казалось, можно было резать ножом.
– Встаньте за мной, – вдруг подала голос Ира Рюмкина, замыкавшая хвост очереди.
Акула не пошевелилась.
– Валентина, – не успокоилась Ирина, – напоминаем тебе, ты даешь по две банки в руки и своих приятельниц не пропускаешь!
Продавщица грохнула на пол ящик с банками.
– Это же жена Матвея Витальевича, – жалобно произнесла она.
– И что? – подняла одну бровь Рюмкина. – Пусть ждет. Как все.
Акула повернула голову:
– Не хамите, девочка, мне положено.
Ох, зря она так сказала…
– Кем? – взвилась Ира. – Кто тебе чего наложил, того уже нет! Власть переменилась! Думаешь, я не помню, как ты меня гнобила, а?
Акула попятилась к двери, что было ее второй ошибкой. Толпа, состоящая в основном из баб, почуяла страх вдовы и налетела на нее с воплями – каждая хотела отомстить за свои унижения.
– Сколько ты нам гадила! – кричала Рюмкина.
– Девок шпыняла, – вторила ей Катя Сахова, – если в красивом платье на работу приходили – кранты.
– Кислород людям перекрывала!
– Розу Малову вспомните! Ее вообще с чердака сбросили!
– А Рогова где? Ася куда подевалась?
– Василий Тюкин диссер не защитил, а потом его работу Матвей под своим именем опубликовал!
– Василий Тюкин диссер не защитил, а потом его работу Матвей под своим именем опубликовал!
– Ректор со студентками спал.
– Акула себе лучшие шмотки из посылок с гуманитарной помощью забирала! Помните, из Германии в институт прислали… ну и где те вещи?
Испугавшись, что начнется драка, Захаркина убежала из лавки. А на следующий день в том же магазине она узнала новость: Акула съехала из Евстигнеевки. Заперла дом и была такова.
Шли годы, Колоскова не появлялась, особняк стоял закрытым. А в самой деревне произошли кардинальные перемены. Жители распродали свои участки, кооператив «Стриж» распался, вместо скромных деревянных избушек начали появляться каменные коттеджи, и вернулась Акула. Только теперь она была тихой, милой, пожилой дамой, бабушкой маленького мальчика со странным для россиянина именем Андре. Никакого хамства или величия в Акуле не осталось. Чаще всего ее видели с коляской на опушке леса – мальчик спал, пожилая женщина сидела на скамеечке с книгой в руке. Очевидно, она была замечательная мать, хорошая свекровь и любящая бабушка, потому что еще в мае привозила малыша на свежий воздух и жила с ним в Евстигнеевке до ноября. На зиму Колоскова возвращалась в Москву. Сын с невесткой непременно прикатывали на выходные, частенько молодые привозили гостей. Похоже, у вдовы была отличная семья. А вот Людмила обитала в одиночестве.
Затем внучок Акулы подрос, дача опять опустела. Но пару лет назад ее отремонтировали, и Колоскова поселилась там постоянно.
В деревне практически не осталось прежних жителей, поэтому Жозю и Дану начали воспринимать как мать с дочерью. Но Людмила знала правду: они свекровь и невестка.
– Наверное, сын у нее умер, – с оттенком злорадства говорила сейчас пожилая дама. – А уж куда подевался внук, не знаю, он здесь не бывает. Вот какой, употребляя модное словечко, ребрендинг случился. Из Цариц – в бабки! Имела все – теперь ничего, при невестке живет…
Я покосилась на рассказчицу, похоже, Захаркина завидует Жозе и поэтому необъективна. Та была женой всесильного начальника и пользовалась номенклатурными привилегиями. Ей приходилось держать дистанцию между собой и подчиненными мужа. Но в чем виновата жена ректора? Это Матвей Витальевич карал непослушных, поощрял доносчиков и продвигал по карьерной лестнице подхалимов. Не стоит забывать, какие были времена. Разве женщина могла спорить со своим супругом? Тем более Жозя, насколько я знаю, обожала Матвея Витальевича до беспамятства.
Каждый раз, когда я приходила в гости к Гарибальди, Жозя находила предлог, чтобы вспомнить о покойном муже. Могла, например, сказать мне:
– Вилка, ты бегаешь в легкой куртенке, а на дворе зима. Куда только смотрит твой муж! Вот Матвей Витальевич всегда следил, чтобы у меня была хорошая шуба. Впрочем, мой супруг был уникален! Подобных ему нет и не будет.
То, что профессор скончался много лет назад, не остудило чувства Жози. Она продолжала любить мужа, канонизировала его и, насколько я знаю, каждый день беседовала с его портретом, находящимся в бывшей супружеской спальне, где теперь Жозя жила одна.
Нет, в Людмиле говорит черная зависть. Бывшая преподавательница нашла для Матвея Витальевича и его жены очень мало белой краски. Но ведь это нечестно. Кто дал Захаркиной участок в Евстигнеевке? Небось Колосков похлопотал за сотрудницу. И говорить гадости про покойника нехитрое дело! Попробовала бы Захаркина сказать про него такое в начале восьмидесятых годов прошлого века! Но тогда Людмила сидела с прикушенным языком.
Я не один год знаю Жозю, она замечательная женщина. Ладно, сейчас задам основной вопрос дня:
– Скажите, Людмила, нынче в Евстигнеевке есть люди, злые на Колоскову?
– Я с местными не общаюсь! – Она гордо вскинула подбородок. – Если попросят траву от желудка, дам, а сплетни не слушаю. Здесь полно сумасшедших! Не так давно меня на лесной дороге чуть не задавил псих на «Запорожце». Представляете? В лесу есть колея, но я думала, что там давно не ездят. И вдруг – летит, мотор ревет! За рулем мужик в очках, с бородой. Вот недоумок! Чуть не сбил! Грязью обдал и не остановился, не извинился!
– А в прошлой жизни, ну еще во времена, когда Антонина имела власть, были люди, желавшие зла Колосковой?
– Конечно!
– Кто?
– Их очень много.
– Хоть парочку назовите!
– Допустим, мать Розы Маловой, – заявила Захаркина. – Ее после смерти дочери быстро уволили по статье, мол, опаздывала на работу. Но думаю, несчастная баба просто болтать ненужное начала, вот ее и убрали. Полагаю, любви к ректору она не испытывала. Ася Рогова тоже небось озлобилась, ей же диссертацию прикрыли. Это я припомнила лишь тех, о ком в нашей беседе речь шла. Если же всех перечислять, суток не хватит. Лену Каткову выгнали из института с волчьим билетом, Олег Рындин уволился со скандалом, Максим Финкин грязью облит, Иван Рыжков стажировку в Венгрии не получил, Вера Сергеевна Маслова от инфаркта прямо в кабинете Матвея скончалась – говорят, он ей выговор объявил, старушка и умерла. Куда ни ткни, везде обиженные. Матвей был суров, правил железной рукой, беспощадный человек. Вот птиц обожал – мог зарыдать над умершей канарейкой. Впрочем, ничего удивительного, садисты, как правило, сентиментальны!
– Кто-нибудь из названных вами людей живет в Евстигнеевке?
Захаркина призадумалась.
– Уж и не вспомню. Сейчас в поселке у Колосковой врагов нет. Ее считают милой, и вы разговор со слов «какая она замечательная» начали. А я говорю – это ложь! Акула прикидывается. После того как ее бабы в магазине чуть было не разорвали, она скумекала: надо имидж менять, царицы теперь не в почете. Наверное, думает, все умерли, никто ничего не помнит. Но я-то жива, в маразм не впала!
Я постаралась сохранить на лице улыбку. Да, многие люди считают, что совершенные в прошлом безобразия время хоронит быстро. Но вот парадокс – память о гадких поступках живет долго. То, что вы дали племяннику денег на квартиру, забудется мгновенно, а если устроили на дне рождения родственника скандал, обозвали его неблагодарной свиньей и разбили об пол сервиз, тут уж, будьте уверены, вы останетесь в семейной истории навечно. Фразы типа «В тот год, когда Анна Ивановна устроила безобразие на именинах, моя мама вышла замуж» или «Май месяц того года, когда покойная Аня обхамила нашего Петю, был очень жарким» станут повторять и после вашей смерти. Никто не воскликнет:
– Помилуйте, господа, да Петр сам виноват! Анна подарила ему немалую сумму на квартиру, а юноша не захотел отвезти благодетельницу в больницу, когда та сломала ногу!
Нет, никто не станет разбираться в ситуации, просто все запомнят скандал, который закатила Аня.
И мне не нужно выяснять, как вела себя Жозя в те годы, когда к ней приклеили клички Царица и Акула. Важно узнать иное: есть ли сейчас в окружении старушки некто, пожелавший ей отомстить за прошлые обиды?
Почему я подумала, что мишенью преступника была Жозя, несмотря на то что из окна выпала Дана? Элементарно, Ватсон! У Колосковой никого нет. С Альбертом она поссорилась, не поддерживает с сыном никаких отношений. Правда, Андре очень любит бабушку, но внук проживает в Италии, он не вернется в Россию, не сумеет скрасить одиночество старухи. И кто у нас остается? Правильно, Дана. Гарибальди стала для Жози роднее дочери, если она скончается, Колосковой придется жить без чьей-либо помощи. Альберт мать к себе не возьмет, да она и сама не захочет переезжать к нему. И какое будущее ждет постепенно выживающую из ума старушку? Она будет плакать в большом особняке, пытаясь справиться с домашним хозяйством. Я не знаю правды о материальном положении Жози, но предполагаю, что пенсия у нее, как, впрочем, и у всех россиян, является жалкой подачкой, на которую просуществовать практически невозможно. Значит, платить домработнице Жозя уже не сможет. И что ее ждет впереди? Придет день, когда старушка откроет кран на газовой плите, собираясь сварить суп, и запамятует чиркнуть спичкой…
Так, кстати, погибла одна моя соседка, восьмидесятипятилетняя баба Леля. Хорошо хоть мой отец Ленинид, проходя мимо ее квартиры, унюхал запах газа и вызвал соответствующую службу, а то на воздух могла взлететь вся многоэтажка! Дом спасли, но бабка-то умерла, надышавшись газом.
Я вздрогнула и тут же сообразила, что в случае с Жозей возможны разные варианты. Например, Альберт, как сын, имеет право оформить опеку над потерявшей дееспособность матерью. И живо сдаст Жозю в психушку. Старуха очутится в грязной палате на шестерых, ей выделят железную койку и полку в колченогой тумбочке, лишат любимых птичек…
Вот что задумал преступник! Ох как он будет радоваться, зная о том, как заканчивает свой жизненный путь его врагиня. Ну убил бы мерзавец Жозю, и что? А так он обречет Колоскову на моральные и физические мучения. Потому-то из окна выкинули именно Дану! Но Гарибальди вопреки всем прогнозам осталась жива. Следовательно…