А утро оказалось ясным, с просторным розовым торжественным рассветным небом над островом напротив и с отражением его леса в зеркале пролива. Мальчики уже собрали нам каждой по букету цветов. Уже пахло кофе и из умывальника лилась родниковая вода.
Естественно, сразу после завтрака все бросились купаться. Мои москвички вообще впервые видели море и удивлялись каждой мелочи. Я восхищала их моим нырянием с маской и трубкой. Впрочем, такого моря и я сроду не видела, во всяком случае, что касается подводного мира. В Крыму я пристрастилась к подводному туризму, но там был просто очень милый голубой с синим пейзаж ниже поверхности воды. А тут -- просто калейдоскоп подводных цветов -- от ярко желтого до ядовито-малинового, оранжевого и пурпурного. Там была морская трава, а тут -- подводные леса. Я вылезла только когда окончательно закоченела. А девочки просто без конца окунались, заходя по пояс и возвращались на берег. Субтропическое солнце тут же сожгло их белые московские лица и плечи. Бледные москвички за одно утро стали ясноглазыми и яркогубыми.
Стояла влажная душистая тишина, нарушаемая только чивиканием птиц и дальней воркотней прибоя по ту сторону мыса. В проливе же, у наших палаток вода тихо плескалась, как в каком-нибудь Серебряном Бору в центре Москвы или у нас на Озерках.
После обеда я решила поробинзонить, чем я увлеклась, к раздражению вечно терявшего меня Феликса, в Крыму. Поднявшись по тропинке, я оказались на лугу, который кончался обрывом к необитаемому при какой погоде пляжу по другую сторону мыса -- среди изумрудных волн там то обнажались, то исчезали в белой пене черные блестящие валуны.
Декорацией к этой сцене был берег открытого моря, который состоял из похожих на крепостные башни скал, то черных с фиолетовым отливом, то красных. Башни были одеты снизу в ярко-белые кружевные воротнички прибоя за ослепительно синей бескрайней мантией - до самого иссиня-черного в лучах солнца проведенного по нитке горизонта. Слева за мысом простирался архипелаг -- от кокетливо кудрявых лесов на склонах ближайшего острова до розовато-голубых дальних берегов.
Не считая прибоя, здесь тоже была тишина, звенящий горячий душистый воздух над изумрудной травой с летающими над ней бабочками. Эта торжественная красота неизмеримо превосходила все, что я когда-либо ожидала в мечтах от своего убежища.
Цепляясь за отвесные скалы, я спустилась по крутой тропинке к увиденной с вершины лагуне, заслоненной на две трети огромной красной с белыми прожилками скалой. Тут я разделась, опустилась по пояс в гладкое каменное сидение в горячей воде лагуны, защищенной валунами от бушующего в каких-то десяти метрах от меня прибоя.
Уровень воды в лагуне меняется с высотой внешних волн - меня то приподнимает вода моем кресле, окутывая по шею, то оставляет под солнцем на обнажившемся камне. Иногда снаружи с шипением летят тучей холодные брызги, заставляя меня ежится и взвизгивать.
Когда сидеть надоело, я перешла в соседнюю лагуну, надела ласты и маску -- весь мой наряд -- и полетела в прозрачной как воздух воде, отражаясь снизу в зеркале ее поверхности. Мне часто снилось, что я летаю, но на над таким пейзажем. Такое и присниться не могло: желто-красное пламя водорослей, синеватые морские ежи и разноцветные звезды в голубых столбах солнечного подводного света. Вокруг величественно колыхались космы белой седой травы, среди которой шевелились коричневые тени огромных листьев.
Лагуна оказалась очень глубокой. Где-то внизу угадывались синие очертания камней. Насколько они далеко, можно было судить по крошечным куполам медуз над ними на фоне таких же полуметрового диаметра мерцающих бахромой голубых безобидных тварей, которых я безнаказано отодвигала с дороги руками. Я нырнула поглубже, но дно так и не приблизилось -- тут метров десять! Зато я увидела себя всю в зеркале поверхности, перевернувшись на спину.
Интересно, кажусь я морским тварям чудовищем как мне акулы и осьминоги, или красавицей -- гибким белым грациозным зверем, как нам дельфины?.. Снова меня начала бить дрожь. Пришлось вернуться к своему "креслу", но не могла согреться -- перекупалась.
Я легла на горячую мягкую подушку водорослей на берегу, вытянула над лицом к слепящему солнцу растопыренные пальцы, принимая золотистый сухой душ. И тут меня обжожгло изнутри воспоминание: ведь сегодня ночью в моей палатке мне приснился Феликс. Врачи запретили мне о нем думать, если я хочу сохранить разум, а ему, как видно, нет. Взял и приснился.
***
Только я собралась отпугнуть чем-нибудь хорошим крамольное воспоминание, как услышал шум камнепада. Я вздрогнула и кинулась к своему купальнику, косясь на тропинку. Точно, кого-то несет сюда. Двое мужчин. Они меня давно видят, но тут остановились, тактично отвернулись, видя, что я лихорадочно одеваюсь. "Уже можно?" -- раздался знакомый голос. "Можно", - не оборачиваясь отвечаю я, надеясь, что пройдут мимо, но они явно не спешат -остановились за моей спиной и шепчутся.
"Ну, что вам надо?" - решилась я спросить. "Природа не создала трех Венер, - звучит все тот же знакомый, но не Марка и не Вали голос. -- Если одна из них стоит себе в Лувре, то вторая здесь. И звать ее Татьяна Смирнова." "Ты прав, Гена, - отвечает такой же знакомый второй голос. - Не узнать совершенство форм этой изумительной спины, увиденной хоть раз, может только ослепший. Причем Венере Милосской до Тани далеко. Ты здесь откуда, Тайка?"
Господи... Так называл меня только Феликс. Но это не его голос! Я вскакиваю и тотчас бросаюсь в объятья Гены и Валеры, друзей Феликса, тех самых, что травили меня вместе с его мамулей в Севастополе, а до и после того были просто милыми однокурсниками-ленинградцами. До боли знакомые холеные белые рыхлые лица! "Гена, Гена, - смеется Валера, видя что его друг не отпускает моей талии. -- Прежде чем обнимать такую красивую девушку в таком легкомысленном наряде после долгой разлуки, следует выяснить нет ли за скалой законного ревнивца, способного проткнуть тебя острогой." "Ой, мам! -непритворно пугается рыжий Гена. -- Таня, ты ведь нас ему не выдашь?" "Не выдам. Я свободна и вам ужасно рада. Просто не могу выразить как!.. Это кажется мне продолжением сегодняшнего сна." "А началом сна что казалось?" "Феликс, - неожиданно выдаю я бушующие чувства. И меня тут же начинает колотить дрожь. -- Он мне сегодня снился..."
Они помрачнели. "Он был похож на мокрую курицу во дворце бракосочетаний, а невесту выносил почти брезгливо, - произнес профессиональный лицемер Валера. А Гена так же фальшиво добавил: - Конечно, ты ему подходила бы больше в этой роли." "Эллочка Коганская, конечно?" спросила я, криво улыбаясь. "Если бы! Совершенно со стороны. Ты ее не знаешь." "Красивая?" "Это на чей вкус." "Из наших?" "Мединститут." "Веселая? Остроумная?" "Н-не думаю... Впрочем, говорят, в своем деле дока. Готовится в ординатуру, занималась в разных там престижных кружках. Короче -- способный врач," - нехотя заканчивает Гена, отводя в сторону свои лживые глаза. А Валера словно с осуждением добавляет: "Академически умна. Натаскана в области музыки и театра. Дитя нашего великого города. И мама у нее скрипач. Первая скрипка какого-то театра, кажется." "Толстая, рыхлая, - почему-то лихорадочно расспрашиваю я, надеясь услышать хоть что-то негативное о моей счастливой сопернице. -- У нее белое лицо и черные кудряшки?.." "Нет-нет, ты имеешь в виду совсем не ту. Светлая шатенка с карими большими глазами. Довольно привлекательная фигура. Не твоя, конечно, это совершенно неповторимо, но вполне терпимые формы." "Феликс ее любит? Уважает, по крайней мере?.." "Боюсь, Таня, что он относится к ней все лучше и лучше. Тем более, что она ждет ребенка..."
Звон, нараставший в ушах, как зловещий признак приступа, стал стихать. Ладно, если он счастлив, а ты его любишь, сказала мне моя совесть, то чего тебе еще надо? "Бог с ними, пусть благоденствуют, - рассмеялась я. -- Вы-то тут откуда? Не приехали же специально, чтобы меня развлекать этими подробностями!" "Мы тут в командировке от нашего НИИ... Выходной коллеги посоветовали провести на островах."
Они стали делиться впечатлениями о поездке, о Владивостоке, о нашем заводе. Вспомнили альма-матер и колхоз. Обычный треп бывших однокурсников. Я смеялась их шуткам, кивала, благосклонно принимала комплименты, вела себя вполне адекватно ситуации.
Итак... Ты переоценила свою особу, - трещал мне между тем внутренний голос. Февральское письмо было не криком отчаяния, а данью вежливости, прощальной милостынью. А ты-то, дура и психопатка, чуть с ума не сошла от жалости к бедному слабому Феликсу и к себе. А письмо-то просто какая-то плата за все, что между нами было.
"Хорошо, но ты-то тут откуда? -- спохватился Валера. -- Тоже в командировке?" Врет, сразу поняла я. Все-то он знает. Придуривается. Я кратко рассказала о себе. Они ахали, кивали, фальшиво пучили свои глаза. "Нравится?" - спросил Гена. "А разве тут может не понравиться?" "Да, красиво", - уже не скрывая равнодушия отозвался он, странно посмотрев на меня. "Купались уже?" "Что ты! Зашли по колено. Вода у вас ледяная." "А не хотите искупаться в лагуне? Тут вода теплее." "В другой раз." А Валера добавил: "В лагуне? Что ты! Все знают, что именно в таких теплых лагунах и водятся разные ваши спруты. Нет, мне еще жизнь не надоела."
Вот кто им уже точно надоел, так это я. Но они этого сами не скажут. Ведь такие элегантные, вежливые, утонченные, сдержанные, рассудительные, такие привычные!.. Но и мне неудобно было прервать беседу. Но тут, к общему облегчению, с обрыва донесся голос Вали: "Ого-го! Таня! Ты живая? Не утонула? Мы тебя всюду ищем! Поднимайся скорее, обед стынет. Кто это там с тобой? А то я всех наших позову!" "Это мои ленинградские друзья!" "Так веди их в наш лагерь. Покормим." "Пошли, мальчики?" "В другой раз, - повторил Гена, неприятно щерясь от блеска моря. - Рады были тебя повидать, Танечка." "Удачи тебе, - добавил Валера. -- Как говорится, ни пуха ни пера в твоем далеке." "И вам того же..."
"...а у самой видел как глаза горят синим пламенем? -- услышала я своим собачьим слухом фразу Гены, когда они стали удаляться. -- Какая все-таки женщина, а?" "Да, Фелю можно понять. Но я бы с такой связываться не решился. Убьет в случае чего, не задумываясь..."
***
Ночная сцена в декорациях специфических наших дальневосточных субтропиков.
Как хорошо поется у костра! Никто этого не знает, кроме племени диких туристов. Сидишь себе на теплом бревне, глядя на лунную дорожку и выкладываешься как умеешь. Все равно тут любой голос и любая песня -- лучше всех. Какая-то грустная песня про то, как мне мама, как мне мама целоваться не велит, звучала каким-то гимном в пронизанной запахами моря и цветов тишине. Мелодия так гремела, раскачивалась и парила, что у меня мурашки по спине бежали. Мы с девочками старательно и предельно жалобно пищали, что любовь кольцо, а у кольца начала нет и нет конца.
Увы, параллельно этой пасторали во мне кричало, между тем, другое. Итак, все приняли как должное мой разрыв с Феликсом и его женитьбу пусть не на Элле, но все-таки на другой. Облегченно одобряют его выбор не в мою пользу. Держатся своего круга, не допуская ни одного исключения. Конечно же, они и сейчас дружат с... семьей моего Феликса. Без меня в ней... Все остальное -- традиционное лицемерие. И я хороша! Кто меня вообще просил говорить про сон и тем более вести все эти все обнажающие вопросы. Чтобы меня же им бить было удобнее...
"Таня, - тормошила меня захмелевшая и за один день загоревшая Варя. -Прочь грусть! Если не хочешь больше петь, надо пить, пока снова петь не захочется." "Я схожу за водой, - поднялась я, хватая ведро. -- Я сегодня еще не носила." "Куда ты ночью? -- лениво возразил Марк со своей подушки в виде обнаженных ляшек соблазнительной Веры, на которых он как-то ненавязчиво и уютно устроился к обоюдному согласию. -- Я завтра сам принесу."
Позади попискивал наш приемник. Лунный свет отбрасывал на узкую тропинку черные тени. Родник журчал уже совсем близко, когда я подняла глаза и увидела темный силует человека сидящего на скале, словно вырезанный на фоне светлого лунного неба из черного картона. Я набрала воду, двинулась было в обратный путь по кромке прибоя, утопая в мягких водорослях, когда сзади раздался шорох. Я вздрогнула и оглянулась на силуэт. Страх тотчас пронизал меня сверху и застрял под ослабевшими коленками -- человек вдруг показался мне раза в полтора больше нормального. Даже в бреду у меня не было таких видений. Во рту его, о, Боже! сверкнул красный огонь... Я решила, что это все мне снится -- ущипнула себя за руку. Нет, так и сидит совершенно неподвижно. И огонь то ярче, то тускнее. Я попыталась позвать наших на помощь, но изо рта вырвался какой-то щенячий визг. Человек на скале вздрогнул, соскочил и пошел ко мне. Только теперь я поняла, что исполинский рост -- просто игра света. Он просто сидел ближе, чем я предполагала. А красный огонь во рту -- банальная сигаретка...
"Кто здесь? -- раздался удивительно знакомый своей необычной густотой бас. -- А ну, кончай придуриваться, в морду дам. Не прячься, я тебя уже вижу. Что?! Иди ты! Таня... А я-то думаю, чьи это глаза во тьме светятся... Ты-то тут откуда, поросенок?"
Вот сволочи эти мои дневные собеседники! Не сказать, что с ними любимец всей нашей группы Леша Горобец, единственный человек, которого все одинаково уважали. Он схватил меня и подбросил как ребенка, поймав огромными красными ручищами: "А я тебя три дня искал через горсправку, - грохотал его бас. -Пошел по одному адресу, а там на меня какой-то криминал вызверился. Я уж решил, что ты вернулась в Ленинград." "Мне, Леш, дали место в общежитии. Мы тут с ребятами из нашего ЦКБ в походе." "В твое ЦКБ меня, представляешь, не пустили. Сначала вроде их моя форма секретности устроила, но когда узнали, что я именно к тебе, то тут же куда-то позвонили и отказали. Что ты там такое страшное для врагов мира и социализма разрабатываешь, поросеночек? Как твои шкуры?" "Шкуры?.." Мои мысли были так заняты новостями о Феликсе, что я тут же подумала, что он шкурами называет... Нет, кто угодно, но не тактичный Лешка! "Как какие шкуры? -- удивился он. -- А твоя курсовая работа по годродинамике, что попала к самому Антокольсому! Китовая кожа для подводных лодок с подсосом пограничного слоя?" "А, гидродинамика!.. Я тут другое, представляешь, изобрела. Тоже для подводных лодок, но я даже тебе ничего не скажу. Меня тут как-то так пуганули, правда по другому случаю!.." "Иди ты! Я всегда говорил, что Смирнова -- голова!" "Ты не хочешь к нашему костру?" "И пожрать дадите? А то я голодный..." "Пошли. Бери мое ведро. Фу, как ты меня напугал, пор-р-осенок!"
Через минуту он выскребывал из котелка остатки каши и обстоятельно отвечал на мои вопросы о ребятах, с которыми мои дневные собеседники не общались. Наконец, я решилась спросить его и о Феликсе. "А что этому поросенку сделается, вытер он платком губы. -- Чуть ли не правая рука у Антокольского. Женился, перебрался к жене. Ты ведь знаешь?" "А ты знаешь, что я тут чуть не сошла с ума и не умерла от горя?.." "Знаю. От него, а он не знаю откуда. Так ведь и он тебя больше всех любит, поросенок." "Ну да! А жену? Как ее, кстати, зовут-то?" "Так это Дина Богун. Ты ее вроде бы тоже знаешь. Вечеринку у Генки помнишь? Ты с ней в шахматы играла, а потом вы ушли вместе." "Дина? Сестра Гены! А он мне сегодня ни слова об этом..." "Так это ж такой народ!.."
Так во-от это кто! Это серьезно. Это не жена не стена, такую не отодвинешь... Да, очень даже умная и обаятельная девуля, брови такие красивые, породистое тонкое лицо, глаза одалиски, кулинар знатный, все ее торт хвалили. На ней было светло-серое платье с короткими рукавами. Мы все белые, а она смуглая, сразу видно, что нерусская какая-то. До чего была, правда, милая девчонка с виноватой какой-то улыбкой. Ничего не пила, молчала, краснела до слез, когда танцевала. Куда мне до нее! Сплошное благородство в голосе и манерах. Вот это соперница, не какая-то Эллочка! Да, вот теперь я все вспомнила. Мы с ней действительно ушли вместе, так как Феликс опекал перепившего Гену. А тут как раз началась дикая буря с холодным ливнем, от которого наши плащи пропускали воду как решето. Она настояла, чтобы я зашла к ним переодеться и просушиться. Квартира -- роскошь, после нашей-то с мамой четырнадцатиметровой комнаты на первом этаже с окнами на помойку во дворе-колодце. Не говоря уж о пяти соседских семьях, совершенно озверевших после десятилетний вынужденного общения на одной девятиметровой кухне. И это все я хотела дать аристократу-Феликсу? Не Динину сдержанную, элегантную, просто скользящую по комнатам маму, а мою истеричную затурканную несчастную мамулю в свекрови.
"Ну чего нос-то повесила, поросенок? -- загремел Леша, обнимая меня за плечи и прижимая мою голову к своей широкой груди. -- Все проходит. Ты в таком райском краю поселилась. Радуйся жизни!" Он все гладил и гладил меня по голове огромной ласковой лапой. Он растерялся от моих рыданий, этот белобрысый мощный добрый Леша, пока перед моими глазами мелькали видения прошлого года.
"Да чтоб я вашу соль больше в руки взял!... Чтоб вам, мадам, подавиться вашей солью, чтоб она вам на засолку пошла!" "Стыдно вам, Савелий Кузьмич..." "Мне стыдно? Я сорок лет в этой квартире, а вот где вы, мадам, отсиживались, пока мы в блокаду котлеты из трупов ели?"
"Диночка, белье для Танечки возьми в моем серванте. Вы нас простите, Таня, у нас так неубрано... Сами понимаете, столько забот, а у меня совершенно нет времени после репетиции. Вы чай с каким вареньем любите?" "С любым." "Так не бывает. Я вам для профилактики от простуды положу малиновое, хорошо?" "Я пойду наверное. А то мама беспокоится." "А вы ей позвоните, что вы у нас." "Так телефон нам отрезали в прошлом месяце." "Отрезали? Кто может отрезать частный телефон?" "Милиция. Мой сосед как-то с него вызвал одновременно и их, и пожарную, и скорую..." "Какой ужас!.. Что же с ним случилось?" "Ничего с ним не случилось. Для смеха, я думаю, как они друг с другом разбираться будут." "Какая глупость! Словно им делать нечего... А вас я просто не имею права отпустить, Танечка. Да и мосты уже развели. О, вот и Семен Борисович. Сеня, это Танечка, Диночки подруга."
"Не стесняйся, Таня, у нас вечно кто-то ночует. Папа -- известный адвокат, кого только не приглашает. Его клиентам иногородним иногда просто некуда больше идти."