Когда я вернулась в отдел, там тоже произошло определенное беспокойство, по-моему, по тому же поводу, хотя я вертелась в том же наряде что и до моей местной командировки. Но потом я увидела круглую сияющую физиономию с родинкой над бровью и только тут до меня дошло, почему я догадалась о некапитанстве моего незнакомца -- "инженерное сооружение", так о судне мог сказать именно корабел, но никак не моряк. Я поблагодарила Люсю за одежду для моего первого бала, переоделась за той же доской для конструкторов женского рода, и вышла уже в своем. "Капитан" трепался в окружении парней, бросавших не меня какие-то тревожные взгляды. Я наколола ватман на кульман, стала делать свой первый чертеж и так увлеклась, что даже вздрогнула, почувствовав рядом чье-то дыхание. Это оказался начальник моего сектора Иван Гаврилович, которого, не смотря на относительную молодость, звали просто Гаврилычем. "Хорошо, Т-таня, очень хорошо! -- он осторожно похлопал меня по плечу. -- Чувствуется высшая школа. Смотрите, - обратился он к внезапно возникшим над досками лицам. -- У нее все линии разной толщины! И это в карандаше-то... Какая помощь копировщицам! Учитесь. Снеси в нормоконтроль и приходи за новым заданием. А я тебе подписываю за себя и за начальника отдела."
Гордая своей исключительностью, я вбежала на четвертый этаж в нормоконтроль и небрежно положила чертеж на стол перед пожилой строгой дамой в роговых очках. Та, однако, не только не выразила восхищения, но, оглядев меня с головы до ног, стала прямо на моих изящных разной толщины линиях чиркать толстым красным карандашом. Едва не плача, вертя от расстройства всем на изумление своим носом, я поплелась в отдел и положила испохабленный шедевр перед невозмутимым Гаврилычем. Тот пожал плечами, обтянутыми потертым свитером и высвистел по своему обыкновению: "В чем д-дело? Исп-правляй то, что мы с тобой нап-портачили." "Я перечерчу..." "На это у тебя н-нет времени. И чего расстраиваться? Копировщицы к-красный карандаш на к-кальку не переносят." После третьего раза, потная и счастливая я снесла чертеж в копировку и получила новое задание.
Девушки вдруг меня обступили - интересовались технологией моей прически, но мы все тут же получили нагоняй от Гаврилыча, который всегда появлялся всюду неожиданно: сначала длинный нос, потом вытянутая шея, наконец узкие плечи и руки за спиной.
В зеркальце, прикрепленном к моей доске я все время видела до неприличия могучего парня с густыми черными бровями. Если я с ним встречалась глазами, он как-то неумело подмигивал и сдвигал свои брови к боксерскому носу. Пару раз к нему подходил одетый с иголочки молодой изящный брюнет из другого отдела со значком нашего института на лацкане пиджака. На меня и мой такой же ромбик он взглянул с интересом, но не подошел. Деловой до жути. С ним даже Гаврилыч разговаривал почтительно. Что, кстати, не мешало этому снобу участвовать в перекурах, которые тянутся чуть не часами -- от зарядки до обеда. Во всяком случае, пока я бегала в нормоконтроль и обратно, они там торчали у окна, обсуждая все мировые проблемы, включая, естественно, баб. И никакого на них Гаврилыча.
В обед бровастый сосед подошел немного обалдевший от перекура: "Проводить тебя в столовую, Таня?" "Проводи, Вася", - сказала я, не оглядываясь и одевая сапожки вместо туфель. "Почему Вася? -- опешил он. -- Я Валентин. Для тебя просто Валя." "А! А я почему-то решила, что ты Вася. Решительный такой." Он наморщил лоб, сдвинув брови. "Если не хочешь... Я ведь только показать, где столовая и в очередь тебя поставить к нашим. Мы командируем одного-двух пораньше, иначе не успеешь за обед." "Спасибо, Валя, не обижайся, - я взяла его под руку. -- Побежали." "Пальто надень," крикнул он. "Не надо. Тут ветра нет и тепло." Столовая была огромная -- в принципе это ведь один из цехов завода. Очереди -- на сотню метров. Но мы тут же пролезли под барьер и уплотнились среди своих на зависть одиноким чужим. Когда чуть рассосалось и можно было оглянуться, я увидела, что позади нас и трех пожилых женщин стоят уже примелькавшиеся мне перекурщики и тот с ними, что с нашим значком. Валя тактично сунул меня вперед, а сам стал с ними. "Приручил новую красотку?" -- услышала я высокий хриплый голос ленинградского джентльмена. Валька что-то ответил. "Не скажи, - возразил джентельмен. -- Один бюст чего стоит. А... -- тут он понизил голос, но промахнулся. У меня просто собачий слух. Я пробралась назад мимо озадаченных этим математическим анализом моей фигуры теток и встряла, как говорил Арнольдыч, в разговор: "В оценке окружности моего бюста вы почти угадали, землячок, но вот с тазом промазали минимум на десять сантиметров." "Надеюсь, в безопасную сторону? -- захохотал Валя, пока покрасневший аналитик протирал очки. -- Марк просто утратил глазомер за зиму."
Тетки только вертели головами и повторяли "бесстыдство, распущенность какая..." Потом моя врагиня из нормоконтроля, которую я в платке и пальто не сразу признала, обратилась ко мне: "Стыдно вам, Смирнова, вести с молодыми людьми такие откровенные разговоры при всех. В ваши годы я не позволяла никому и взглянуть на меня так откровенно, не то что обсуждать со мной мою фигуру." "У вас была фигура, Тамара Изольдовна? - нагло спросила Люся. -Вот бы никогда не подумала!" "Представьте себе. И ничуть не хуже, чем..." "Вот-вот, и опишите нам ее. В сантиметрах." "Как раз этого вы от меня не дождетесь. Никто из моих молодых людей и подумать не смел..." "Я вам обещаю, Тамара Изольдовна, - осторожно прервала я ее, -- что впредь я просто прибью у вас на глазах этого циничного Марка, если он только взглянет на меня при публике. А потом, в ваши годы, только и буду рассказывать всем, как я отличилась в мои годы..." "А наедине? -- подхватил Валя. -- не при публике на тебя можно смотреть?" "Только с письменного разрешения нормоконтроля." "Я понял, - захохотал, наконец и Марк. -- Нормоконтроль точно знает твои, Таня, параметры, а потому оскорблен отступлением от стандартов."
Тетки тоже вдруг дружно заржали, прикрывая рты платками. Тут подошла наша очередь к раздаче. Я взяла себе две порции жареной кеты. В жизни не пробовала такой рыбы да за такую низкую цену. Мы сдвинули столики, все перезнакомились. Парни наперебой старались меня рассмешить, я не отставала. Ничего смешного не прозвучало, но мы все хохотали до слез. Просто мы были молоды, в воздухе пахло весной. Короче говоря, мне очень понравилось в ЦКБ, а уж на Мыс Бурный я спешила как домой. Надо же, такую комнату снять! Да я ее просто обожала, после нашей-то ленинградской на первом этаже с окном в вечно темный двор-колодец да еще с помойкой на переднем плане...
***
Никогда не ищи приключений, учил меня Феликс, они тебя сами найдут. После работы я долго гуляла по уже совсем по-иному увиденному Владивостоку, вышла на лед, прошлась по морю километра полтора от города аки посуху, вышла к своему домику со стороны залива. Арина сегодня устроила банный день -нагрела два бака с водой, сама вымылась на кухне, мне велела там же вымыться. Потом мы с ней дружно убирали воду с пола. В результате в доме был такой Ташкент и так пахло дымом, мылом и паром, что потянуло на сон, а о пудовом крючке я как-то забыла. Сквозь сон я слышала мужской голос, смех пьяненькой Арины. А мне снилось, что мы едем с мамой из гостей, что я совсем маленькая и засыпаю в трамвае, сонная приползаю домой и мама меня тихонько раздевает, а я ей лениво, стараясь не просыпаться, помогаю. Но у мамы почему-то вдруг оказались слишком жесткие и цепкие руки.
Я проснулась и увидела склонившееся надо мной то исчезающее, то появляющееся чужое небритое лицо с глубоким шрамом на лбу через затянутый сморщенной кожей глаз. Это фонарь раскачивается за окном, поняла я метаморфозы с изображением, но кто это? Что это не сон, я поняла, когда он снова стал меня лапать, странно кривя вроде бы в улыбке толстые влажные губы. Я разглядела короткую стрижку, жесткие полуседые волосы, потом почувствовала озноб и только тут поняла, что он раздел меня, сонную, донага. От него гнусно пахло перегаром и чесноком. Я рванулась, но он вдавил меня в постель, больно сжимая плечи и наваливаясь на меня засаленным ватником. Кричать я не могла: от ужаса и отвращения пропал голос, только сипела: "Арина... Арина..." Очередная боль где не надо пробудила мою злость вместо страха. Я осознала вдруг, что руки-то у меня свободны и сразу вспомнила уроки самбо, которые давал мне Феликс -- ученик полковника морской пехоты Арнольдыча.
Продев руку между моей шеей и его, я резко согнула ее в локте, звезданув его по кадыку. Он охнул, отпрянул и закашлялся. Никогда не теряй инициативы, вспомнила я назидание Феликса, резко согнула колени к груди и выпрямила ноги так, что обе пятки угодили насильнику прямо в лицо. Не успев прокашляться, он получил удар, от которого сразу слетел с кровати. Стол с жалобным скрипом сдвинулся с места. Не теряя инициативы, я вскочила и влепила ему одну за другой две оглушительные пощечины по мерзкой щетинистой мокрой роже. Я услышала, как с воплем соскочила со своей кровати Арина, как с грохотом распахнулась дверь. Отчаянно матерясь, она стала оттаскивать уже вскочившего мужика, но он отшвырнул ее и шатаясь двинулся на меня.
Я проснулась и увидела склонившееся надо мной то исчезающее, то появляющееся чужое небритое лицо с глубоким шрамом на лбу через затянутый сморщенной кожей глаз. Это фонарь раскачивается за окном, поняла я метаморфозы с изображением, но кто это? Что это не сон, я поняла, когда он снова стал меня лапать, странно кривя вроде бы в улыбке толстые влажные губы. Я разглядела короткую стрижку, жесткие полуседые волосы, потом почувствовала озноб и только тут поняла, что он раздел меня, сонную, донага. От него гнусно пахло перегаром и чесноком. Я рванулась, но он вдавил меня в постель, больно сжимая плечи и наваливаясь на меня засаленным ватником. Кричать я не могла: от ужаса и отвращения пропал голос, только сипела: "Арина... Арина..." Очередная боль где не надо пробудила мою злость вместо страха. Я осознала вдруг, что руки-то у меня свободны и сразу вспомнила уроки самбо, которые давал мне Феликс -- ученик полковника морской пехоты Арнольдыча.
Продев руку между моей шеей и его, я резко согнула ее в локте, звезданув его по кадыку. Он охнул, отпрянул и закашлялся. Никогда не теряй инициативы, вспомнила я назидание Феликса, резко согнула колени к груди и выпрямила ноги так, что обе пятки угодили насильнику прямо в лицо. Не успев прокашляться, он получил удар, от которого сразу слетел с кровати. Стол с жалобным скрипом сдвинулся с места. Не теряя инициативы, я вскочила и влепила ему одну за другой две оглушительные пощечины по мерзкой щетинистой мокрой роже. Я услышала, как с воплем соскочила со своей кровати Арина, как с грохотом распахнулась дверь. Отчаянно матерясь, она стала оттаскивать уже вскочившего мужика, но он отшвырнул ее и шатаясь двинулся на меня.
"Ты... боксерка, да? -- повторял он. -- Ты хочешь драться, шалашовка? Со мной!.." Он снова откинул куда-то Арину. Отступая, я уткнулась спиной в зеркало, вздрогнула от его холода и, невольно обернувшись, увидела там нас обоих. Ну и сцена была с моей наготой, красной физиономией, на которой сверкали синью вылупленные глаза. Но разглядывать мне нас было некогда. Я тщетно применяла все приемы, когда он снова бросился ко мне. Это ваше самбо, Илья Арнольдович, хорошо для первого удара или для равносильных спаринг-партнеров, а то и просто чтоб меня под шумок полапать в процессе обучения в севастопольском саду. А когда противник, как этот одноглазый кряжистый монстр, на порядок сильнее, то можно делать что угодно. Совершенно железные лапы и, к тому же, тоже не без профессиональной сноровки. Я со своими блоками и захватами только руки себе об него отбила.
В конце концов, он зажал меня за плечи так, что, дернувшись раз-другой, я сдалась, дрожа от отвращения и ужаса. Подержав с полминуты, он швырнул меня на кровать и вышел враскорячку, уже не шатаясь. Арина тихо выла, сидя на полу у печки в кухне. Я соскочила с кровати, захлопнула дверь, немеющими руками накинула спасительный крючок и включила свет. В зеркале я увидела себя с растрепанными волосами, с синяками на руках и плечах. Лихорадочно одеваясь, я прислушивалась к соседней "пустой" комнате, но там было тихо. Только Арина робко скреблась в дверь: "Прости его, Танечка, окаянного. Старшенький это мой... Месяц как из заключения. Проспала я дура, как он к тебе кинулся. Трах-тара-рах-тах-тах, - материлась она. -- Прости его и не бойся... Он не такой! Открой мне. Он ушел. К Ольге своей ушел. Отвори мне, что он с тобой там сделал..." Я чувствовала себя жалкой, липкой, раздавленной, маленькой и жалкой. "Ничего он со мной не сделал, - сказала я наконец. -- Мне вымыться бы, Арина Алексеевна..." "Сейчас... сию минуту, засуетилась она, гремя ведрами и шуруя в печке. Там загудело пламя, зашипела вода, а у меня совсем онемело плечо.
В жизни надо все испытать, иначе зачем жил вообще на земле, вспомнилось замечание Феликса после нашей размолвки и моего звонка его тете. Феликс, Феликс, видел бы ты свою Таню, бьющуюся в лапах этого жуткого профессионала! Тут бы и тебе все твои приемы не помогли.
Через час, вымывшись в своей комнате, сменив постельное белье и вымыв полы, я снова легла, но не уснула до утра, прислушиваяь к шагам за окном. Но стояла привычная здесь тишина, только льдины терлись друг о друга и о берег...
***
Голова утром гудела, ничего не радовало, даже сияющее утро с блеском бухты с откоса, по которому я спешила к остановке. А дальше еще эти трамвайные толпы. У нас в Ленинграде тоже не очень-то просто сесть утром на трамвай, но такого я сроду не видела. Мужчины лезли с таким треском и страстью, словно это последний трамвай из зоны смертельного бедствия. Даже не верилось, глядя на них же до и после открывания дверей, что это те же самые люди. Студенты, рабочие. А в дверях -- озверелое жлобье... Азарт? Спорт своего рода, себя показать, удаль молодецкую? Короче, мне удалось сесть только в третий по счету трамвай, а на заводской проходной, естественно, у меня отняли пропуск за опоздание. И с каким же удовольствием его у меня отбирала востроносая бледная девица! Из сволочей-энтузиастов, нашедших себе достойное применение.
Естественно, меня бесило все. И вкрадчивые улыбочки Гаврилыча, который был обязан провести с нарушителем производственной дисциплины, тем более с молодым специалистом, воспитательную работу. В объяснительной записке я написала, что опоздала на работу по халатности и что больше не буду. Гаврилыч поднял на меня тонкие брови и постучал пальцами по моей бумажке: "И т-тебе к-кажется, Т-таня, что т-такая мотивировка исчерпывающая?" "Какая разница, Иван Гаврилович? Любые мотивировки при этом фарсе с объяснительными идентичны." Он пожевал тонкими губами под длинным носом мою формулировку. "Идентичны, г-говоришь? А может быть скорее эквидистантны, Т-таня?" Черт его знает, что он имел в виду.
Вольно ему резвиться и сказать кому-то: "Озадачилась, а?" На него сегодня ночью не нападали пьяные уголовники - прямо из тюрьмы в его постель. Ему есть куда идти с работы, кроме как в логово к этому "старшенькому", у которого черт знает что на уме на следующую ночь, а заплачено за два месяца вперед и снять что-то другое не на что... И плечо ноет, и вообще не спала всю ночь. А тут еще вчерашняя тетка, Изольдовна эта, стала с меня в нормоконтроле стружку снимать, заодно пытаясь воспитывать. Со своими садистскими росчерками красным карандашом по моему чертежу. Я раскричалась, а ей хоть бы что -- на нее все орут от бессилия. У нее в этом смысл жизни -какая же женщина откажется от должности, на которой все и все делают по ее велению...
Я стала править, чувствуя, что нос вообще лег на заплаканную щеку, а тут еще этот Валентин таращится в зеркальце. "Слушай, - обернулась я к нему, мельком увидев в зеркале с отвращением мое красное от ярости лицо с шмыгающим носом, вертящимся между мечущими синие искры глазами. -- Ну чего ты таращишься? Делать тебе нечего? Пойди покури..." Он крайне удивился, его глаза исчезли из зеркальца. Но Валя был не из обидчивых. В обед снова пригласил с собой, поставил в очередь и вообще всячески опекал.
Глядя на его невероятные плечи и расплющенный нос, я стала всячески к нему подлизываться. Сработало. Он пригласил меня в кино. Довольно уютный зал, балкон, ложи, прямо как у нас в "Авроре". А я только и думала, проводит ли он меня домой, чтоб хоть показать его, такого мощного, "старшенькому", пока он рассказывал, что работает на неделю всего дольше меня, после ДВПИ, живет в общежитии ИТР, холост, любимец девушек. А какой спортсмен! Меня мало интересовало, что он кандидат в мастера по спортивной гимнастике, а вот первый разряд по боксу, чему свидетельством его устрашающий нос, это то что надо...
И вообще я всячески настраивала себя на то, что этот парень мне по душе. В стиле тогдашнего кумира наших женщин Жана Марэ -- без шапки, в сером пальто с поднятым воротником, хороший рост, не говоря о фигуре. Первый класс, лучше Феликса. А на руку опираешься, как прямо на судовой поручень. Вдвоем мы "старшенького" точно одолеем. Об остальном вообще не думалось. Все внутри дрожало в ожидании предстоящей схватки на мысу Бурном со справедливым возмездием за мое унижение.
После кино мы с ним погуляли по Набережной, спустились моим вчерашним путем на лед. Здесь мой герой быстро замерз на резком ветру в своем пижонском пальто и стал мелко дрожать под моей рукой. Я грешным делом подумала, что это он не только от холода. Ведь я ему, чтобы все было честно, рассказала о событиях вчерашней ночи, естественно, без описания сценических костюмов участников представления. Между тем, стемнело. И, как всегда к ночи, стало так страшно, что и с этим суперменом к Арине ноги не идут. Но куда им еще идти?... Тем более, что он пока ничего, идет, пошмыгивает рядом своим устрашающим носом.
Арина возилась у плиты. Покосилась на моего ухажера, но смолчала. И вообще выглядела виноватой. Мы вошли ко мне в комнату, я чашки достала, к Арине на кухню за кипятком сходила, вообще всячески внешне геройствовала тут, хотя сердце шмыгало в пятки от шорохов в "пустой" комнате.