– Уговор?
– Может быть, – громко лопнул Велес-Непещевич: в плач клавишей.
Из меланхолии темных ковров обессиленно встал меломан:
– Тсс! Велес-Непещевич подшаркнул:
– Пардон!
В ухо: сипом:
– Приличная форма надзора – лечебница; так полагает Булдойер и лорд Рододордер; а лорд Ровоам Абра-гам, масон лондонский, верит Пэпэшу, масону московскому.
– Вздор!
Непещевич откинулся, вышарчил ножкой, безглазо вперяяся красною физикой:
– Вздоры – законы истории.
– То же, – «история», – вспыхнуло гневом в душе Пшевжепанского, но он увидел: морщинки, три, прокопошились иронией:
– Сам ты «с историей».
И капитан Пшевжепанский глаза опустил: на истории наших позоров он строил карьеру:
– Так вот оно как…
– Оно именно – так.
Сверт: и – красный квадрат, подбородок,
всем корпусом —
– черным квадратом —
– ударился в Гузика:
– Вздор этот – тоже «с историей»: лорд Рододордер построил свое заключенье о том, что в Мельбурне Друа-Домардэном себя называл Домардэн – на досье дон Ма-маво, а «дон» этот – зять дон Пэхалеса, – попросту Пэха, двоюродного брата, – на Гузика, – брата берлинского Пэхо-ва; Гузик – «история»: лапу Берлина и лапу Парижа связал музыкальными лапками… Ишь как, – и ухом наставился: – О, дон Мамаво: лалала, лалалала, – юркая ножкою, он подпевал.
Вдруг себя оборвал:
– Потому что – Жозеф Гужеро, орьентация Пуанкаре – Панлеве, – общий дядя: Пэхалеса, Пэхова, Пэха и Гузика.
«Пле-пеле-плё», – переплескивал клавиш: под пальцами Гузика.
– Вздоры историй сплетаются этими трелями в бич и в бабац чемодана; а впрочем, история – вздор: лалала.
Клака клавишей, как оплевание, как оскорбление: прянно раздряпана, дрянно разляпана – в онемение, в мление, в тление!
Вляпана: клякой пощечины!
____________________
Дама, уйдя в перелепеты, вляпана позой портретною в волны полос, синусоид, свиваемых кольцами, сизо-зелеными; а меломан обессиленно клонит лицо в меланхолию сизо-оливковых фонов; а завтра он с Керенским – в обморок.
– О, дон Мамаво: лала-лалалала, – фаготовым голосом бзырил, как бык.
Он Бодлера сумеет прочесть!
Что вы думаете?
Вдруг подбросил свои – три – морщинки; и щелками глаз укусил:
– Арестована Застрой-Копыто: сношение с Пэхоо, поджог чердака; Гужеро с Домардэном прислал ей валюту.
И ножка проюркала:
– Ставка – за нами!
Морщинки, – три, – плакали. Красный квадрат подбородка – под ухо; и жилы, – две, – выпыжились; и пан Ян, не герой, содрогнулся: вот клоп!
– С нею виделись?
– Вам что за дело?
Сказать не сказать.
– Булдуков – моет руки, – уклончиво.
– Мы – тоже вымоем: кровью.
Они посопели.
– По-моему, – очная ставка: в присутствии Ставки; пока за бока князя – вы; я, пока, – за бока: Булдукова; выписываю Жюливора, – раз!
Корпус сломал.
– Сослепецкого – от Алексеева: два!
И морщинками в черно-лиловый ковер он безглазо уставился, соображая, —
– что —
– Жюль Жюливор в Хапаранде сидит с Каконасним, словако-хорватом, иль сербо-мадьяром; и там перлюстрирует корреспонденцию; Цивилизац, бывший главный заведующий предприятия «Дом Посейдон» (Сухум, фрукты), отсюда, —
– чрез Жонничку, горничную мадам Фразы, отличнейшим способом их обо всем орьенти-рует; —
– Фраза, любовница Петера Бакена, – с Эммой Экземой, —
– а с Эммой
Экземою —
– он!
Это сообразив:
– Ну, – пока…
Сверт; и мимо зеркал – за портьеру: в наляпанный бархат малиновых бабочек.
Кока: корнет
Ян Пшевжепанский с гадливой иронией думал, что – тот же все, в тех же бегах —
– по Москве, —
– по Парижу, —
– по Лондону, —
– в том же своем котелке, цвета воронова; с тем же самым портфелем тугим, цвета воронова, вылетал и влетал он (во все учрежденья), везде и нигде, принимая участие видное, часто невидимое, из-за пыли, им поднятой, точно за пыльным ковром, выбиваемым палкою: хлоп – Протопопов; хлоп – князь!
Не отхлопавши акт исторический, новый отхлопывал, вовсе не видясь, как маленький клопик; прекрасная, сине-зеленая комната эта; —
– вся, —
– вся, —
– проклопеет!
____________________
Последняя ставка, – да это же царская Ставка: хлоп! С нею история, как от пинка ноги – хлоп!
Капитан, не герой, – задрожал: как рыдван опрокинутый, перегрохотнуло громадное тело России —
– за Минском, за Пинском!
____________________
Пыхтя, —
– передергиваясь, —
– крепким деревом кракая, фыркая дымом, землей, – над окопом покачивалась тупоносая танка; бетон, как стекло, разбиваясь на дрызги дивизий, дрежжал, режа воздух над черным перением шлемов железных!
Как тощая стая собак, хвост поджавших, вдали, – пулеметы оттявкали; воздух высвистывал тихою пулею; не то – зефиры, не то – визг разбитых дивизий…
____________________
Пан Ян, не герой, успокойтесь же: это – за окнами, в окна, —
– бряцало, бабацало, цокало, кокало!
Конница!
Кока, корнет, перед нею прококал конем гнедо-розовым: из ночи в ночь.
Молкнет все
Молкнет речь; молкнет Русь: молкнет ночь – в шелестениях поля несжатого…
Точно последняя ставка, там поезд, из морока черного ясными окнами мокрых вагонов сверкнув, в черный морок летел, к царской Ставке – за ставку: туда, где блистали, трясясь световыми лучами, прожекторы, пересекаясь, взлетев и пав ниц, чтобы вылизать светом полоску травинок: —
– рр —
– ррырр —
– рр —
– приятно порывкивая, морок ухал: орудие дальнее; и уже ближе, взблеснувши, рванулося все, что ни есть, молниеносно ударивши в ухо, как палкою: тяжелобойное! Перст световой показал на поля; поле – затарарыкало, плюнув свинцом: пулеметы!
Сквозь них, как раздеры материи шелковой – ppp – оры – роты – из проволочных заграждений.
И – «бац»: отблистало; и – «бац»; все – затихло: нет роты; а в том самом месте, – те же оры и дёры: туда прошел полк.
____________________
Из купе (первый класс) – треск отрывистых фраз:
– Рузский.
– Штюрмер.
– Тох-тох, – грохотало: и ясные окна летели из моро-ков.
– Списочек.
– Жак Вошенвайс… Неразборчиво что-то… Цецерко… Цецерко…
– «Кинталь?»
– Немцы… Тоже – профессор Коробкин.
– Тох! —
– Окна вагонные, врезавши мрак улепетывали: мост!
– Лейпцигская ориентация: перепродажа открытия с ведома изобретателя, или… без ведома.
– Выяснить.
– Изобретатель – больной.
– Если не симуляция.
– А экспертиза?
– Рассказывайте: все возможно… Всего вероятней: Цецерко-Пукиерко, выкрав открытие, скрылся, когда слух в союзную прессу прошел.
«Цац-дза-зац» —
– буфера переталкивались: остановка, огни; из них – ветер выплескивал, – песенкой:
«Тох» – и —
– ясными окнами темных
и мокрых вагонов —
– сверкнув, —
– в черный морок экспресс несся дальше: из черного морока: из царской Ставки – в Москву!
Рожа скорчена
Третий, четвертый класс!
Все – солдатня; лом тел в стены: ни взлезешь, ни вылезешь; кто-то порты менял; тихий мужик из Смоленска сидел с перевязанною бородою и с клеткой, поставленной в ноги; достав конопляное семя, украдкой щегла кормил с кряхтом.
– Толичество…
– Что?
– Да калек.
– Надо прямо сказать, что избой – мировой!
Но брань сдавливалась, поднимаясь от брюха поджатого иком пустым.
– Поле упротопопили!
Кант серебряный и голубые рейтузы (корнет) и высокий худой офицер перетискивались меж шинелью из первого класса чрез третий; глядь – под сапогами лежит голова – носом, вмятым в подошву; на носе – каблук.
– Ездуневич, – задание ваше…
– Так точно!
– Собрать о бумагах: какие, где, сколько; составите списочек; обиняками – об этой Цецерке; вы служите штабу и русской общественности…
– Точно так!
– Не жандармам.
Щелк, дзан – перетиснулись через вагон: он – взорал
Смолкли.
Смолкли.
Рассвет: под бережистой речкой, – костер; выше – травы ходили, гоня от фронтов свои дымы как полк за полком, на Москву – в безысходном позорище, а не в России, которая выплакала на юрах безысходное горе в бездомное поле.
Протез было мало
Москва, —
– желтизна, оборжавившая за военные годы предметы, —
, – в окне, как в налете; тела, вскрики, ящики; перли; корнет Ездуневич, сщемленный шинелями, перепирал локотню; погон розовый, ражая рожа, наверное, правора, дергала: в пёры и в дёры.
– Гого!
– На побывку!
Худой офицер с синевой под глазами – высматривал.
– Штабс-капитан Сослепецкий?
– Так точно!
– Из Ставки?
– Так точно!
– Позвольте представиться: я – капитан Пшевжепанский.
И он подал руку.
– Вас ждет генерал-лейтенант Булдуков.
Пшевжепанский, блестя эксельбантом и цокая шпорой, вприпрыжку бежал кенгуровой походкою; красненький, с присморком, носик, и ротик, готовый всегда смехотнуть.
Сослепецкий за ним:
– Как с поездкой Друа-Домардэна на фронт?
– До известий от Фоша задерживается.
И ротик, готовый всегда смехотнуть, но и скорбно зажаться, – зажался.
Друа-Домардэн, публицист из Парижа, секретно поехал через Хапаранду – Москву в Могилев, но телефонограммой из Ставки поставились цели: под формой свидания с деятелями Земгора продлить пребыванье в Москве Домардэна.
Не знали, какая тут партия, сам Манасевич-Мануйлов иль сам Милюков.
Вышли.
Площадь – песоха; над ней – навевная, набежная пыль; выше – тучищ растреп в дико каменном небе.
Среди солдатни, отдававшей карболкою и формалином, которым воняли вокзалы московские, – штык: лесомыка какая-то драная чмыхала носом при нем; этим самым добром расползалась Россия во всех направленьях: не менее, чем миллионов семнадцать, такой приштыковины, съеденной вошью, полезло на все, – от Москвы до… не знаю чего.
Положение фронта менялось: попёром назад.
И отряды особые, поотловив дезертиров, тащили пло-шалый, козявочныи род; новодранцы седявые, злые, едва пузыри животов колтыхали на фронт, с сипотой козлогла-ся – про грыжи, трахомы, волчанки и черные тряпочки легкого.
Прокостыляла обрублина.
Еще протез было мало; шинельный рукав вырывался, на плечи зашлепанный, а вместо глаз – стекла черные: кашлем оплевывали; видно, – прямо из газовых волн; глаз – с подъедою.
Противогазовой маской наделась болезнь.
Но предатель в Москве
Сели в автомобиль.
Капитан Пшевжепанский давал объяснения:
– Невероятный скандал: «Пети Журналь», напечатавший «Ну сомм кокю»[26] Домардэна…
– Я знаю, – его перебил Сослепецкий, – ответ на «Гефангенер»[27] в «Франкфуртэр Цайтунг»…
– Не знаете: «Популо», после уже, фельетонами брякнуло «Дело Мандро», так что случай с профессором, исчезновенье Мандро и Цецерки-Пукиерки – кухня того же предателя: так-то!
– Предатель в Париже?
– Предатель в Москве.
– Как?
– Так.
– Две информации?
– Ваша?
– От доктора Нордена: из Хапаранды.
– Моя же, – «Пермйт-Оффис»[28]: Лондон.
Коляска: неслася испуганно – немощным, мнимоумершим, пергаментно-желтым лицом старикашки; то – миродержавные мощи сановника; и – унеслась в мнимый мир, где в паническом беге неслись пешеходы и где мимоезды пролеток метались в расставленных улицах.
– Дальше?
– Заметки в «Бэ-Цет», где указано: американский шпион Дюпердри продал краденое: в Вашингтон…
– И?
– Молчание прессы, по знаку руки, – недель пять.
– ?
– Вдруг – арест Дюпердри.
– Дуэль гадостей!
Палочка городового взвилась: —
– авто, фыркнув, застопорило —
грузно митрополичья карета проехала; высунулся на мгновенье белый клобук с бородою, седейшею, преосвященного: —
– света невзвидя, матерый, испуганный лапотник, шапки не сняв на распутинца, с матерней руганью —
– бросился прочь!
Палка городового упала: авто, фыркнув, ринулось:
– Дальше?
– Допрос Дюпердри, в результате которого – вслед за Друа-Домардэном, – секретнейшее: Домардэна в Москве задержать.
____________________
Так и ломит заборами ветер, летя на Москву; улизнул в переулок, сигать по дворам; вдруг по крыше лузнул; и, как ветром надутый картуз, переулок приплющился; ветер, махнувши Плющихой, ударился – в Брянский вокзал!
И туда же авто.
Генерал Булдуков
Адъютант Сослепецкий был зол: с Александровского, чорт, вокзала – на Брянский.
– Эй, где генерал Булдуков?
– А вон там!
На путях запасных, за кордоном, в парах, переблескивал поезд-игрушка, неделями пар разводя; за зеркальными стеклами щелкала белоголовая пробка; тут пил Булдуков с Бурдуруковым, при адъютанте, с певичкой, Азалией Пах, и с артисткою, Зоею Стрюти; Велес-Непещевич с портфелем при них состоял (для особых их поручений).
Из окон маячили тени.
Под окнами штык часового острился, – не выблеском стали, а – злым остроумьем; не бил барабан ходом маршевых рот; прапор – рапортовал: —
– «Раз»!
– «право!»
– «Раз!»
– «право!» —
– Ветер захватытывал голос: едва долетало:
– Расправа!
– Расправа!
И – песня плескалася:
____________________
– Так, – процедил генерал Булдуков, – соберите вы там… – покряхтел он.
И – долгая пауза:
– Ну, и…
Тут сделавши пальцем – так, что-то глазенками тыкнулся в Велес-Непещевича.
– Ставке ответите.
Что отвечать-то?
Велес-Непещевич весьма выразительно гымкнул.
– Так точн… вышпревсходство!
Щелкнул шпорою, честь отдал: марш!
А Велес-Непещевич, который вернулся из Англии только что, взяв его под руку, с ним впечатленьем делясь, заводил его – взад и вперед.
– Объясняю им в Лондоне: «Не принимаю: негодные шины!» – «Нет, сер, – вы их примете!» – Шлю телеграмму: из Лондона в Питер; ответили: «Наши союзники: автомобильные шины – принять».
Где-то перецепляли вагоны, куда-то катя их; от фронта румынского несся, как вошью укушенный, поезд – с разбитыми стеклами: ором и дёром; обратно тащились вагоны, – до фронта, пути перекупорив; и по приказу начальника армии, номер такой, их валили с путей: под откос.
– Приезжаю, – гудел Непещевич, – я в Питер: там «фоны».
Вагоны…
– Там – «дер-ы»!
Два тендера…
Вдруг – мимоходом:
– Пан Ян вас сейчас повезет: быть свидетелем…
– Да пощадите: я – с фронта, еще не умывшись…
– Нельзя, дорогой: потерпите; «он», – взгляд в булдуковские окна, – боялся ответственности, на меня взвалил; там у вас – Ставка; у нас – жандармерия; там – филиал Милюкова, а здесь у нас – Штюрмер; вот «он» и боится все…
– Наш Булдуков – бурдурукает… – к ним подошел Пшевжепанский.
Прошел паровоз: поворот колес, – красных.
– Вот вас господин адъютант подвезет: поработаете.
На путях запасных стали; ясно Велес-Непещевич весьма объяснял, что —
– короткие волны – убийственны; принцип открытия – наикратчайшие волны: орудия нынешние – чепуха, коли у волновой, новой пушки отверстие менее, чем у пипеточки, а район действия…
– Вы понимаете сами?
Под гулом войны мировой – гул иной: гул подпольный.
– Об этом – не крикнешь теперь: перекрадывать след к овладенью войной – вот что нужно!
И он – спохватился:
– Ну, – с богом!
По рельсам пошли.
Та же песенка – издали:
– Слышите?
– Слышу!
И – вышли.
– Лихач!
Елеонство
Вот домик оранжевый встал; желто-серая жескла трава; затусклило едва лиловато: с востока; вот – Дорогомиловский мост, самновейший ампир, где на серых столбах так отчетливо черный металл защербился рельефами: шлемов, мечей и щитов.
– Посмотрите: наш воин; когда-то парадную каску надев, при копье, при коне, на болота мазурские шел воевать с Рененкампфом; смотрите, – в картузике, выданном из интендантства, в шинелишке, спертой у трупа, он – тут!
Залынял: с табачишкой в кармане; и – с фигою; мобилизованный нюхает, что ему слопать.
– Их – столько, что кажется: фронт опустелым, что армия наша – мираж, то есть поле пустое.
– Сопрела в окопах.
А в поле сидели и кашу варили: волна беловатого газа бежала в овраге: недавно еще; вздрогнул:
– Скоро ли?
– Скоро.
Пан Ян Пшевжепанский, похлопывая по плечу Сослепецкого, стал занимать анекдотами:
– Вы называйте пан Яном меня: мы – товарищами.
Сослепецкий подумал: