Только переехали, купили кое-какую мебель, как умерла тетка. От стены к стене ходила она в новой квартире, не находя себе места, смотрела из окна в ту сторону, где осталась ее лачуга на улице Юннатов, и дважды порывалась уйти туда с узелком. Часто подзывала к себе Колю и, как слепая, ощупывала лицо его высушенными пальцами своими… Прожила жизнь, никому стараясь не причинить хлопот, и умерла в ночь на пятницу, чтоб родные не отпрашивались на похороны, — снесли ее на кладбище в воскресенье. Колю устроили в школу с продленным днем.
Степан Сергеич по вечерам пространно рассказывал об институте в те дни, когда у Кати не было занятий. Ходил вокруг стола, восхищался истинным коммунистом Баянниковым, превозносил волевого директора Труфанова, принципиального парторга Молочкова. Катя слушала, терпеливо помалкивала, она знала за мужем эту страсть — выговариваться. Смерть тетки, приютившей их, как-то странно повлияла на нее, освободила от каких-то обязательств. После занятий в техникуме она не рвалась домой, бежала с подругами в кино, смеялась в фойе, и эти минуты смеха и почти детских шалостей, когда спорили из-за мороженого или места в зале, возвращали ее к годам, когда она девочкой летала вприпрыжку по московским улицам и ссорилась на утренниках.
Если спрашивали о муже, Катя отвечала неопределенно (что можно сказать о человеке, которого то выгоняют с работы, то награждают квартирой?).
Академия стала ей в тягость. Она покрикивала на болящих слушателей и винила во всем Степана Сергеича — это из-за него подавала она когда-то тарелки с борщом в офицерской столовой, а ныне носится со шприцем и градусником в медсанчасти. Академия по московским масштабам невдалеке от нового дома, но Катя жаловалась на давку в автобусах, намекала мужу, что надо ей искать другую работу. Люди с погонами ничего дурного сделать не могут — в это Степан Сергеич уверовал накрепко и сопротивлялся попыткам Кати бросить медсанчасть. Катя же искала повод, чтоб разругаться с ним, чтоб в пылу ругани высказать мужу все обиды на него. Несколько раз придиралась к нему по пустякам — Степан Сергеич отвечал удивленными взглядами.
Повод возник неожиданно.
Вечером Катя спешила на дежурство, застегивала ремешок туфли и порвала его. Степан Сергеич, с терпеливостью вола тянувший домашнее хозяйство (щи варил, с авоськой по магазинам бегал), выбрал иголку потолще, вдел нитку. Но Катя не отдала туфлю, вырвала из рук мужа иголку.
— Я сам сделаю, — заупрямился Степан Сергеич.
— Сам, сам… — передразнила Катя. — Сам… И вдруг выпалила: — Самец!
Степан Сергеич обалдел от неожиданности, присел в испуге. Медленно выпрямился, краснея в гневе:
— Д-дура!
Катя радостно шарила по ящикам шкафа, искала другие туфли… Когда же пришло время выкладывать обиды, она не могла ничего припомнить. Ни разу не обидел ее муж, ни разу — это она поняла сейчас, — но, боже, какой он неудобный, нескладный, непутевый человек, жить с ним так нелегко!
Утром, сменившись, она поехала в научно-исследовательский институт, от которого за версту пахло химией. Сказала в отделе кадров, что учится в техникуме на химика-аналитика.
Вызвали начальника лаборатории Петрищева. Тот поговорил с Катей на научные темы, вздохнул.
— В конце концов, — сказал он, — человек произошел от обезьяны…
Оформляйте старшей лаборанткой. — Потрогал переносье, наложил руку на лоб, подумал, очевидно, о тяжком пути эволюции. — Нет. Просто лаборанткой.
23
По своим инспекторским делам Степан Сергеич часто наезжал в отделы кадров родственных НИИ и в одном из них прочел приказ об увольнении ведущего инженера Игумнова В.А. Ага, попался барчонок, обрадовался Степан Сергеич.
Сообщил Кате новость.
— Степан, ты дурак, — набросилась она на него. — Тебе ли не знать, что он не пьяница и не прогульщик! Узнай-ка все поподробнее.
Степан Сергеич узнал и ужаснулся. Прогулял, в самом деле прогулял!
Дважды приходил пьяным на работу! Вот к чему приводит недисциплинированность!
— Не верится мне! — сказала Катя. — Я ж просила тебя: поподробнее…
Точные данные Степан Сергеич собрал не скоро, учиненное им негласное следствие заняло две недели, конец его совпал с отменой характеристик.
— Ты должен устроить его на работу! — приказала Катя.
— Устроить? Как только язык поворачивается произносить такое слово!
Катя выпроводила Колю во двор. После долгих криков, споров, взаимных извинений и ласк Степан Сергеич сдал свои принципиальные позиции, согласился замолвить словечко за безработного Виталия. Сделал он это так грубо и неловко, что Виктор Антонович пренебрежительно заулыбался, недоверчиво посмотрев на инспектора.
— Что же вы еще можете сказать об этом Игумнове, кроме того, что он предан родине и партии?
Степан Сергеич с тоской отвернулся. Что действительно сказать?
— Я ведь не потому, что он мне нравится или обязан ему чем-то… неуверенно объяснил он. — Знаю я его давно. Что приписывают ему — не верю…
Шеф непроницаемо слушал его. Об Игумнове он уже знал, игумновское выражение, означающее набить морду, ходило по министерству. Он думал не о том, принять или не принять на работу Игумнова. Он размышлял о пересекаемости человеческих судеб во времени и пространстве. В просьбе инспектора по кадрам он видел любопытный психологический казус, не больше.
— Вы уверяете, что Игумнов будет полезен нашему НИИ?
Степан Сергеич подтвердил с неопытностью начинающего лгать человека.
— Пусть зайдет. С характеристикой.
Степан Сергеич поблагодарил и отправился на поиски Игумнова. Дома он его не нашел и до восьми вечера караулил у подъезда. Встреча произошла сумбурно. Виталий Игумнов дыхнул на Шелагина свеженьким ароматом спиртного, и Степан Сергеич разбушевался, как в былые времена. Это позор, кричал он в подъезде, это немыслимо так опускаться, только слабые люди находят утешение в пьянстве!
С трезвой и виноватой улыбкой слушал Виталий своего комбата.
— Пойдемте ко мне, дорогой Степан Сергеич, я так рад, что встретил вас… Поговорим, попьем чайку…
— Никаких чаев! — отрезал комбат, во всем теперь чуя нехорошее.
Известно, что за чаи у пьяниц. — Слушайте меня, Игумнов. Завтра с утра побреетесь и придете к моему начальнику. Он вас примет, возможно, на работу.
Я поручился за вас. Характеристику захватите с собой.
Узнав, где работает комбат, Виталий махнул рукой: бесполезно! В такое место он и не пытался заходить. Слишком высоко. Все же он записал адрес и работы и домашний Степана Сергеича, пригласил его заходить в любое время одному или с женой, а еще лучше с сыном.
Утром он вспомнил о встрече с Шелагиным. С курсантства осталась привычка к физзарядке. Виталий потрудился с гантелями, приоделся — уже совсем тепло, можно переходить на плащ, галстучек, так и быть, несерьезный, риска никакого, в НИИ-I союзного значения прогульщиков и пьяниц все равно не берут. Он на такси подкатил к светлому в сплошных окнах зданию НИИ, беспечно потолкался в отделанном мраморном холле, почитал объявления и, переложив шляпу в левую руку, независимо вошел в кабинет Баянникова.
— Степан Сергеич Шелагин предложил мне зайти к вам, моя фамилия Игумнов, документики мои, мягко выражаясь, не того…
— Присаживайтесь. Рад вас видеть. — Баянников любезно приподнялся, протягивая холеную руку. — С документиков и начнем. Все остальное мне известно.
Внутренне усмехаясь, читал он характеристику. Одного взгляда достаточно, чтобы убедиться в лживости и противоречивости «документика», он даже не подписан начальником отдела кадров, только начальником лаборатории.
Составляли его обдуманно, выверяя каждое слово, по стилю некоторых выражений можно представить себе автора, человек он, безусловно, умный и настойчивый.
Отделы кадров так безапелляционно не пишут, их набор слов ограничен, они никогда не констатируют отрицательные данные, а прибавляют «не» к положительным. Получается мягко и бездоказательно. Распоследний негодяй уходит с работы, официально обесчещенный весьма невинным качеством: «Не принимал активного участия в общественной работе».
Виктор Антонович с некоторой грустью отложил бесценную характеристику.
Эх, если б можно было так писать, не боясь ничего и никого! Сколько людей вылетело бы с работы, людей ничтожных и мелких!.. Редкий документ, читать его — сплошное удовольствие.
Приятному течению сладких мыслей мешал сам Игумнов — ведущий инженер В.А.Игумнов, 1930 года рождения, русский, член ВЛКСМ, военнообязанный. С пресыщенной улыбочкой осматривал он кабинет, нагромождение сейфов и телефонов. Это и есть знаменитый научно-исследовательский институт союзного значения?..
— Вы не пьете? — спросил Баянников. Чуткий нос его уловил запах давнишнего алкоголя.
— Пью, — радостно признался Игумнов. — А что — вы пьющих не берете?
— Берем, берем, — успокоил его Виктор Антонович. Инженер начинал ему нравиться. — Дело обстоит так, Виталий Андреевич… Документик ваш я припрячу… для потомства. Есть у нас не занятые должности старших и ведущих инженеров. Не знаю, кому вы придетесь по нраву… Боюсь, что справки о вас наводить станут. Я бы вам предложил несколько иное направление. Впоследствии его можно изменить, но сейчас оно наиболее, по-моему, приемлемое для нас…
Иметь самостоятельный, крупный участок работы в любом случае почетно. К тому же над вами будет один лишь директор НИИ… Полная автономность, необычайный простор для деятельности…
Игумнов подобрал ноги, выпрямился, сухо щелкнул вопросом:
— Что именно?
Баянников медлил… Согласится или не согласится? Уже второй год важнейший цех завода — монтажно-сборочный, или выпускной, — работал без хозяина, без начальника цеха. Много их сменилось на этом посту, ни об одном не осталось доброй памяти. Самого первого уличили в примитивнейшей краже радиоламп и с треском уволили, заставив уплатить колоссальную сумму.
Последнего перевели в макетную мастерскую начальником — этот, беспартийный, ни за что не соглашался оставаться в цехе после пяти вечера, убегал куда-то, махнув чемоданчиком, говорят, встречать жену в проходной соседнего НИИ.
Между первым и последним пролегал период, наполненный правлением высокообразованных и опытных людей, это были работники главков и министерств. Время от времени там происходила реорганизация, сокращение административно-управленческого аппарата. В цех приходил оказавшийся лишним начальник отдела главка, радовал всех глубоким знанием законов производства, манерами крупного руководящего деятеля, авторитетным голосом, умением толково повещать с трибуны. Но — странное дело! — поруководив три-четыре месяца, начальник убеждался в своей неспособности выполнять ежемесячно программу, переругивался с рабочими. Страсти в главке к тому времени шли на убыль, вместо упраздненного отдела там создавался другой, начальник и впрямь был незаменимым, его возвращали, а в цехе освобождалось место для следующего. Баянникова на всех совещаниях корили за «неупорядоченное руководство цехом». Короче, требовался знающий инженер на эту должность, человек с дипломом и хотя бы с небольшим стажем работы.
— Начальник основного, выпускного, цеха завода, второго цеха, как мы его называем, — осторожно сказал Виктор Антонович. — В нем производится сборка, монтаж и регулировка выпускаемой радиоаппаратуры. Завод опытный, создает приборы по чертежам НИИ… Вы, по существу, будете заместителем директора НИИ по производству. Поработаете несколько месяцев, приглядитесь.
Понравится — останетесь, нет — перейдете в НИИ. Согласны? В денежном отношении мы вас не обидим…
Он подавал слова легко, небрежно, убеждал тоном своим в не такой уж значимости предлагаемой работы: с ней любой справится.
— Я согласен. — Виталий разжал зубы. — Что еще от меня требуется кроме анкеты и заявления?
— Пустяки: две фотокарточки пять на четыре.
Виталий положил их на стол. Он согласился бы с любой должностью в этом НИИ. Перспективно и заманчиво. Пора кончать проводы собственной исключительности. Надо вгрызаться в жизнь. Смешно: двадцать пять лет — и уже на бобах.
— Погуляйте в холле, я постараюсь немедленно подписать приказ.
Виктор Антонович без стука, без кивка секретарши нарушил уединение директора НИИ и опытного завода Анатолия Васильевича Труфанова.
— И кого ты мне только подсовываешь? — удивился директор, изучив «документик». — Карьерист, рвач, кляузник, неуч, грубиян, прогульщик и пьяница… Нет, такие мне не нужны.
Считая вопрос решенным, он полез за чем-то в стол, но Баянников хорошо знал своего шефа, знал, что шеф охотнее работает с людьми, чья репутация подмочена. С такими людьми Труфанов сворачивает горы, с такими людьми и Баянникову работать легче.
— Подумай, Анатолий, подумай… Характеристика — это еще не все, да она, между нами говоря, ложь от начала до конца.
Труфанов исподлобья, продолжая копаться в столе, глянул на него.
Медленно задвинул ящик.
— Парень-то ничего?
— Вполне.
— Потянет?
— Свободно.
— С народом управится?
— Запросто. Язык у него подвешен. Это тот самый Игумнов, который… — Баянников, по-дружески наклонившись, прошептал что-то в ухо директору Директор НИИ и завода смеялся редко, чувства утаивал, не позволял им выглядывать. Но когда ему напомнили уже дошедшее до него ругательство, он расхохотался.
— Так это тот? Ну, удружил, Виктор, ты мне… Такого матерщинника…
Ладно, бери.
24
По холлу, косясь на Игумнова, расхаживал Ефим Чернов, старший мастер цеха. В периоды междуцарствий он автоматически становился начальником, в эти месяцы завод выполнял планы. Баянников подвел его к Игумнову, познакомил.
Увидев, что новенький одних с ним лет, узнав, что Игумнов пришел с улицы, а не из главка, старший мастер погладил мушкетерские усы и предупредил:
— На нашей работе нужны нервы.
Когда подошли к заводскому корпусу, продолжил пояснения:
— Первый этаж — механический цех. Сплошная пьянь. — Указал пальцем выше. — Второй этаж — инструментальный цех и часть механического. Пьянь с вывертами. Третий этаж — тарный цех, гальваника и малярка. Сюда не ходи: измажешься. — Палец поднялся еще выше. — Твой, монтажно-сборочный. Здесь — все вместе взятое и возведенное в квадрат.
Цех походил на актовый зал обычной московской школы. Справа от входа кабинет начальника цеха, против кабинета — склад комплектующихся изделий.
Запах расплавленной канифоли чувствовался еще на лестнице. Блоки монтировали за длинными столами, рабочие сидели в белых халатах. Слева от прохода участок сборки, здесь легонько постукивали молоточками. Чуть подальше наматывали катушки трансформаторов. Правый дальний угол огородили стеною из оргстекла.
— Регулировка.
Чернов старался побыстрее увести от нее Игумнова. Тот же заупрямился.
За стеклом происходило что-то любопытное. Три регулировщика, демонстративно бросив работу, сидели на подоконниках. От одного к другому носилась худенькая девушка, каждому всовывая какие-то листки бумаги.
— Что здесь происходит?
Чернов объяснил вполголоса. Слегка обросший мясом скелет — это Лида Майорова, инженер-нормировщик. Занята же она тем, что пытается вручить регулировщикам нерасцененные наряды. А те прибегли к испытанной тактике.
Надо им, предположим, за месяц отрегулировать сто блочков. Цех работает неритмично, блочки в регулировку поступают за неделю, за десять дней до конца месяца. Блочки, приборы, вся продукция — опытная, твердых расценок на нее нет. Регулировщики покопаются день-другой с блочком. Майорова по затраченному времени определяет стоимость регулировки одного блочка. К концу месяца регулировщики выкидывают в день по пять — семь блочков и предъявляют к оплате наряды на сумму, позволяющую им купить мотороллеры. Конфликт обычно разбирается самим директором, составляется аккордный договор, ребята получат по три-четыре куска и довольны.
— И все? — Игумнов удивился, продолжая смотреть в регулировку.
Инженер-нормировщик рыдала в углу. Один из регулировщиков успокаивал ее.
— Эти шуточки мне знакомы. Пойдем.
Чернов успел раньше его попасть в регулировку и предупредить. Игумнов сел на место утешавшего Лиду парнишки, попросил принести любой блок из выпускаемой серии. Другой регулировщик, с неприятным пухлым лицом, сорвался со стула, бросился вон, поставил перед Игумновым блочок, улыбнулся мерзко и вежливо. Нормировщица навсхлипываласъ, посморкалась и села рядом. Вдруг она вскочила, затрясла кулачком:
— Фомин! Ты зачем принес недомонтированный блок? На нем же нет бирки ОТК!
Третий регулировщик поднялся, по-стариковски кряхтя. Он был очень красив и, видимо, фотогеничен, трудно сказать, кого из кинокрасавцев он напоминал. Этот регулировщик положил на стол другой блочок и, возвращаясь на свое место, произнес по адресу Фомина: «Сука!» — сел при полном молчании всей регулировки, водрузил ноги на пористую резину, покрывавшую столы.
Через час Игумнов продемонстрировал отрегулированный блок.
— Я выведу среднюю сумму вашей зарплаты и буду платить ее, предложил Игумнов. — При условии, что никаких фокусов с нарядами не будет.
Перед обедом комплектовщица принесла на подпись требования на сто ламп 6НЗП и четыреста метров провода МГШВ-0,15. Чернов не отходил ни на шаг от Игумнова, он выгнал комплектовщицу, показал, где что лежит в ящиках стола.
— Требования подпиши. В этом месяце должны по плану сдать четыре комплекта СУ — сигнального устройства. Сделаем же полностью десять, шесть припрячем на май. Провод, как видишь, необходим, хотя месячный лимит на него исчерпан.