– Нет, не представляю, – созналась потрясенная Карина. – У него мозги высохли? Как он собирается жить в вашей квартире с Анной? Почему?!
– За комнату в общежитии платила Эпоха, так сказать, оплачивала жилье молодой специалистке, а теперь отказалась платить. Знаешь, чем мотивировала отказ? Только не смейся. Она не хочет «попустительствовать разврату»! Короче, платить им нечем, иначе придется воздухом питаться, их выставляют из общежития.
– Это действительно не смешно. Если бы я не знала нашу Мессалину, я бы тебе не поверила. Значит, она не простила Виталику, что не к ней он воспылал.
– Это еще не все. Виталик обвинил меня, что я сама во всем виновата, ну старая песня, ты знаешь. Якобы я сделала все, чтоб он ушел, но, поскольку не подала на размен квартиры, он подумал, я хочу вернуть его. В общем, нес бред без логики и смысла.
– Какой размен? – воскликнула Карина с возмущением. – Вашу двухкомнатную клетку невозможно разменять на две однокомнатные без огромных доплат!
– Он это прекрасно знает! – вспылила Лена, но тут же взяла себя в руки. – Такое впечатление, что он пришел поиздеваться надо мной. Мне вдруг непреодолимо захотелось набить ему морду, поэтому я убежала к тебе.
– Постой, ты оставила его дома? Не стоило это делать. Черт, а Игнат уехал...
– Каринка, представляешь, я не знала, с кем жила пятнадцать лет! Не подозревала, что он такой гнилой. Даже не изменяла ему...
– Зря, – взлетела с подлокотника Карина. – Я тебе советовала наставить ему рога, когда он ушел к Анке. Очень действенный способ удовлетворить самолюбие.
– И где бы я искала этот способ? На панель прикажешь идти? Чтобы услышать: «На тебе, тетка, доллар и вали отсюда, не порть галерею»? Я не знаю, что делать...
– Не психуй, что-нибудь придумаем...
– Он сказал, что Анна беременная... – выложила Лена.
Последняя новость вызвала красноречивую паузу. Карина живо представила, каково Елене было это услышать.
– Вот подонок! – произнесла она. – Хотя бы об этом не говорил тебе!
– Он хотел сделать мне больно, – залилась слезами Лена. – Ему это удалось...
Карина вновь подсела к ней, гладила по спине и волосам, не находя слов утешения. Видимо, Лена все еще любила Витальку. Или глубокое оскорбление раздирало на части душу Ленки, рождая ненависть. Собственно, ненависть сродни любви, так как объект ненависти постоянно с тобой, с ним живешь, о нем только и думаешь.
– Неужели нельзя расстаться цивилизованно? Обязательно причинять боль? – захлебывалась рыданиями Лена. – Что это? Как это назвать?
– Не знаю, – вздохнула Карина. – Иногда, Ленка, мне кажется, что в людей вселяются какие-то существа неземного происхождения, выедают нутро, и человек перестает быть человеком, а существо вселяется в следующего.
– Это все твои фантазии.
– Но другого объяснения у меня нет.
Они говорили полночи, а утром Лена попросила взаймы тысячу долларов.
– Зачем тебе так много? – спросила Карина.
– Начну оформлять продажу квартиры, думаю, он согласится поделить деньги. Сниму жилье... Не жить же нам втроем! И вообще, много надо сделать... попробовать переквалифицироваться, что ли... Я задержалась на подмостках, вот и долой с них. Не волнуйся, долг отдам, когда продам квартиру, я вообще у тебя в неоплатном долгу.
Карина подумала, что подруге действительно пора менять курс, сама уговаривала ее не раз об этом, потому не отказала. И Лена активно приступила к осуществлению плана, а через несколько дней произошло...
...Карина вздрогнула от резкого звонка. Телефон. Подняла трубку.
– Это Аня, Карина Глебовна. Извините, что отрываю вас от дел, мне необходимо с вами поговорить.
– О чем? – сухо спросила Карина, для полного «счастья» только Анны не хватало сегодня.
– Это не телефонный разговор. Пожалуйста, разрешите приехать к вам...
Слезы в голосе. Но бывшую актрису Карину Гурьеву, хорошо знающую, откуда берутся потоки из глаз, они не тронули.
– Тебе не кажется, что ты не по адресу обращаешься? – еще суше спросила она.
– Я знаю, что вы меня презираете, – всхлипывала девушка. – Я знаю, что не имею права обращаться к вам, но у меня нет выхода... Умоляю вас, хотя бы выслушайте... это очень важно... очень...
Карина задумалась. Неужели эти люди, которых вычеркнула из жизни, никогда не оставят ее в покое? Но что же такое произошло, почему эта нахалка так рвется к ней?
– Хорошо, – сдалась она, – приезжай.
– Спасибо, – послышалось в трубке, следом раздались гудки.
Карина достала косметичку. Ни одному человеку не застать ее врасплох, неухоженной и зареванной. Убрав косметику в сумочку, посмотрела на часы, затем подошла к окну – отсюда видно входящих в офис людей. Простояла у окна с час, не меньше. И вот заметила, как Анна перебегает дорогу.
– Может, стоило обо всем рассказать милиционеру? – спросила себя Карина, глядя на бегущую девушку. – Да чем это поможет? Ладно, приедет Игнат, решим...
Карина вернулась за рабочий стол, раскрыла папку и... ждала стука в дверь, поймав себя на том, что готовится играть роль бизнесвумен, заведующей концерном. В сущности, уйдя из театра, за два с половиной года укрепилась на предпринимательском поприще. Концерна пока нет, да скорее всего его и не будет, однако дела идут неплохо. Карина нашла местных инвесторов и оправдала их затраты. А занялась она издательской деятельностью. Смешно и громко звучит. Что же можно издавать в затрапезном городишке? Многое. Фирменные бланки, визитки, рекламные проспекты, приглашения, бухгалтерские документы и прочее. В прошлом году разработали проект красочных школьных дневников, выбросили на рынок всего две тысячи, их расхватали, хотя стоили не дешево. К сентябрю дневников выпустили уже десять тысяч, распространили не только в городе, но и в округе. В этом году продали их в соседние области. Мелочь? А прибыль оказалась приличная, во всяком случае не сравнить с зарплатой в театре. Поскольку Карина сумела объединить профессиональных журналистов, оставшихся без работы, они наладили выпуск газеты «Машенька», где каждая женщина находит массу советов для себя, начиная от семейных проблем и кончая сплетнями, кухней. Разумеется, одна страница посвящена рекламе, это тоже прибыль. Готовится новый проект – газета для мужчин. Раскупаются газеты с головоломками и кроссвордами. Местные поэты, которых развелось безумное количество, подыскивают спонсоров, за их счет издают брошюры маленьким тиражом. И никакой политики, ну ее к черту. Так что Карина вжилась в роль бизнесвумен. Настолько стало интересно жить, что скучать и страдать по театру просто некогда. Однако он протягивает щупальца, настигает...
– Входите! – откликнулась на стук Карина.
5
Клава была трезвая как стеклышко. Оттого сумрачная. Полдня убирала квартиру, чтобы хоть чуточку отвлечься от тягостных дум. Отвлечешься, как же! Не каждый день тебя потчуют водкой с ядом! То и дело веник или швабра застывали в руках, а Клава задумывалась о своей горькой доле.
Последнее время при знакомстве с людьми ей стыдно говорить, кем работает. «Актриса» для обывателя звучит... богато – как говорят местные жители. Он, обыватель, начитался мифов про западных звезд, потому думает, что и наши живут на широкую ногу. Нога-то широкая, да обуть ее не во что. Знакомится обыватель с Клавой и кого видит? Одета – хуже некуда, набор заболеваний без микроскопа заметен, в театре бардак, всему городу известный, но все интересуются подробностями. Перспектив никаких, разве что из обновок маячат белые тапочки, а из квартиры лежит путь на кладбище.
Вытирая зеркало в ванной комнате, Клава опять призадумалась, глядя на свое отражение, словно повстречалась с незнакомкой и теперь придирчиво оценивала ее.
– Вот так физия! – сказала отражению Клава. – Просто синяя слива.
Только сегодня заметила на носу мелкие лиловые прожилки. Такие же прожилки разрисовали и щеки. Ну, к мешкам под глазами привыкла, объяснение им находила – почки. И цвет лица... желтоватый. Нет, если нанести слой штукатурки на личико, вполне сойдет. Да зачем? Она уже никому не нужна. Четыре мужа имела, все четверо ее отставили. Пятого поздно заводить, да с такой пропитой рожей и не заведешь приличного человека. А так тоскливо одной, так муторно... рюмочкой и спасается. В общем, пить Клава не бросит, курить – и подавно. Единственной отрады лишиться? Что же тогда останется? Но вдруг по коже пробежал озноб, напомнивший о зигзагах судьбы. Впрочем, судьба здесь ни при чем, а завелась в театре подлая тварь.
– Какая же сука водку подсунула? – затрясло Клаву, горло перекрыл удушливый комок. – Меня хотели убить. Кому я помешала? За что?
Клаве расхотелось наводить порядок, собрала мусор в коридоре, полы сойдут и без влажной уборки. Нервная перегрузка потребовала разрядки. Клава принялась искать в загашниках спиртное. Заглянула в холодильник, на полках – как в магазинах советского времени – пустота. Достала потрепанный кошелек, пересчитала деньги вплоть до копеек. На бутылку самогона хватит, а на сигареты нет.
– Какая же сука водку подсунула? – затрясло Клаву, горло перекрыл удушливый комок. – Меня хотели убить. Кому я помешала? За что?
Клаве расхотелось наводить порядок, собрала мусор в коридоре, полы сойдут и без влажной уборки. Нервная перегрузка потребовала разрядки. Клава принялась искать в загашниках спиртное. Заглянула в холодильник, на полках – как в магазинах советского времени – пустота. Достала потрепанный кошелек, пересчитала деньги вплоть до копеек. На бутылку самогона хватит, а на сигареты нет.
– Как мне надоело слово «нет», – чуть не плача, произнесла она. – Денег нет и не будет. Поесть нет. Выпить нет. Сигарет нет. Счастья и подавно нет. Почему так? Пойти ограбить кого, что ли? В тюрьме хоть не убьют.
Но, припомнив, что в тюрьме и выпить не дадут, Клава туда попадать передумала, а перевела тоскливо-мечтательный взгляд на пустые бутылки. Аромат, исходивший от них, пробудил сообразительность. Она налила в одну из бутылок немного водички, взболтала, аккуратно перелила в следующую, взболтала. Так делала несколько раз.
– Заодно помыла, – сказала вслух, отставляя бутылки. Сейчас подкрепится, пойдет и сдаст бутылки. Понюхав произведенный коктейль, осталась недовольна. – Помои.
Выпила. Эффекта, естественно, ноль. Один слабенький привкус. Клава надела пальто и побежала к самогонщице, надеясь выпросить взаймы, ведь еще надо купить еды.
Самогонщица отнеслась доверительно и с пониманием. Поскольку Клава является постоянным клиентом, дала пол-литровую бутылку под запись, заверив, что качество продукта высшей пробы. В наличии имелось двадцать четыре рубля с копейками. Клава купила в магазине хлеба, дешевых сигарет без фильтра две пачки и с голодной тоской проходила вдоль витрин, прицениваясь к дешевым продуктам. Где же они, дешевые продукты? И кто установил такие цены? Разве способен человек, получающий скромную зарплату, купить еду запредельной стоимости? «Вот уроды!» – думала про себя Клава, обливаясь слюной. Все же одно наименование обнаружила по сходной цене. Купила триста граммов дешевой ливерной колбасы, а у дома килограмм картошки. Целый пир закатить можно. На пике счастья возвращалась домой и столкнулась у парадного с Подсолнухом.
– Клавка! А я к тебе! – воскликнул Сеня.
Сто лет не появлялся, а тут вот он, с сияющей физиономией. С чего это? Клава не пришла в восторг от нежданного гостя, но сделала вид, будто обрадовалась. Странное дело, обычно она любит выпить в обществе, чтоб и поговорить, и расслабиться, и время убить. А сегодня никакого желания нет разделять скромную трапезу с кем бы то ни было. Не жадность тому причина, нет, Клава женщина компанейская, последним куском и ста граммами поделится. Просто сегодня каждый коллега рассматривался ею как потенциальный убийца. Кто знает, вдруг это Подсолнух, душка и обаяшка, подложил в сумку водку с ядом?
Подсолнуха она знала давным-давно, так давно, что иногда воспринимала его как брата, причем ненавистного брата, потому что Сенечка редкостная сволочь. Гадость так и норовит сделать. Завистливый, мелочный, подлость у него норма, за рубль продаст с потрохами маму родную. Начинали они в театре вместе, Клава раньше Сенечки получила звание, за что и претерпела от него немало. При любой возможности Подсолнух топил ее, а потом улыбался искренно, разыгрывая преданного товарища, мол, во имя ее блага старался, а то не ровен час сопьется Клавдия Овчаренко. Она, как дура, верила ему, пока Сеня не уморил свою жену. Это он, никто другой, довел ее. Все об этом знали, в кулуарах об этом толковали, однако ничего ему за это не было! Вот когда Клава по-настоящему стала бояться Подсолнуха. Не простак был Сеня, как о нем думали, предугадать его ход конем невозможно. Он сначала затаится, а потом как ударит... и наповал. Возникла мысль, что Сеня состоит из ненависти. Все правильно! Он ненавидел тех, кто талантливей и красивей его уродился, кого полюбила удача, кто лучше него. А ведь сам Подсолнух неплохо пристроился при Эре Лукьяновне, она платит ему за каждый спектакль! Подумать только! Раньше за то, что ты выходил на сцену, тебе и платили зарплату, а сегодня зарплата – это само собой, а сверх зарплаты еще идет плата за спектакли плюс надбавки. Только далеко не все находятся в таком привилегированном положении. Вот за что идет драчка в театре. Вот потому роли и стали предметом не только престижа, а и заработка. Чем больше выходишь на сцену, тем больше получаешь! Потому совесть – признак атавизма – многим мешала. Сеня первый избавился от нее. Потому Подсолнух и помогал Юлику расправляться с талантливыми артистами, чтобы самому играть много. А как выжить мужиков? Просто! Надо выжить их жен. У Клавы же ставка плюс надбавка за контракт – в размере месячной зарплаты. Она в лучшем положении, чем многие, а все равно не хватает! Кстати, Сенечка Подсолнух никогда рубашку не рвал на груди в защиту директора и Швеца в отличие от Клавы, а на лучшем счету у них. Так за что она продала душу дьяволу, или Эпохе с Юликом? За рак в груди? Несправедливо жизнь устроена!
Подсолнух, войдя на кухню, сразу поставил на стол бутылку дорогого коньяку, банку паштета и с полкило вареной колбасы. Расщедрился чего-то! Клава принялась чистить картошку для жарки. Сеня открыл паштет, намазывал его на ломти хлеба.
– Слушай, – сказал он, – ты что-нибудь понимаешь? Что творится?
– Не понимаю, – хмуро ответила она. У нее уже язык опух отвечать по телефону членам коллектива, что Галеев умер из-за ампулы в заднице. Но сама-то она знает, что почем.
– У меня телефон обрывается, – сказал Подсолнух, открывая бутылку коньяку. – Звонят и спрашивают, правда ли, что в театре неизвестный маньяк косит актеров. Не знаю, как и что отвечать. Я взял да и сбежал к тебе.
«Я тебе не любовница, чтоб сбегать ко мне», – подумала она. Впрочем, когда-то был такой факт. По молодости и по пьяни случилось на гастролях. Развития их отношения не получили, в дальнейшем ни словом не упоминали ту ночь, словно ее и не было. Своих мужчин Клава любила до самозабвения, жаль, не оценили они этого, а к Сене тогда даже симпатии не испытывала. После того случая решила больше не увлекаться спиртным, но, как говорится, свинья грязь найдет.
Подсолнух налил в рюмки коньяка, по кухне распространился терпкий аромат, ударил в ноздри, одурманивая. Сеня подал ей рюмку:
– Давай, Клавка, выпьем! Что-то сердце давит. Беспокоит меня что-то, а что – не пойму. Ну, поехали?
Клава задержала рюмку у рта, глядя в нее. Аромат обволакивал, словно туманом, кружил голову. Вкус коньяка она уже чувствовала на языке, в горле пересохло, рюмка все ближе приближалась ко рту... Но, бросив на Сеню рассеянный взгляд, Клава дрогнула, вернувшись из виртуального опьянения в реальность. Подсолнух не пил. Он держал рюмку и ждал, когда выпьет она. Его два мутно-голубых глаза гипнотизировали Клаву: пей, пей! Она, подчиняясь гипнозу Подсолнуха, поднесла рюмку к губам и вспомнила: ночь, курилка, Галеев, водка, труп. А Подсолнух все ждал, не спуская с нее рыбьих глаз... «Он пришел убить меня!!! – задохнулась Клава. – Это он подложил мне водку!..»
6
На поиски Марины Дмитриевны Степа потратил два часа. Звонил домой – никто не брал трубку, приехал в школу. Его посылали то на один этаж, то на другой, выяснилось, что она «только что ушла»! Опять принялся названивать домой, пока она не ответила.
– Вас беспокоят из милиции, можно к вам подъехать?
– А что я такого натворила? – раздался приятный низкий голос.
– Насколько нам известно, вы ничего не натворили. Нам нужно с вами поговорить.
– Вам больше не с кем поговорить? – посочувствовала в трубке Марина Дмитриевна. – Ну, тогда приезжайте.
– А она с юмором, – отметил Степа и назвал Толику ее адрес.
Ни за что Степа не назвал бы ее старухой. Она не укладывалась и в понятие «пожилая женщина», хотя ей шестьдесят пять или даже больше. Это просто женщина в возрасте, статная, с тонкими чертами лица, аристократичными руками в крупных перстнях, строгом платье и со строгой прической – зачесанными назад волосами, собранными на затылке в пучок. В комнате развешано множество ее портретов и тоже в гриме, как у Гурьевой в кабинете. Степа подумал, что скорее всего прошлое для этих людей – важная часть настоящей жизни, их гордость.
– Я постараюсь не мучить вас долгим разговором, – сказал он, садясь на диван напротив Марины Дмитриевны.
– Да не суетитесь, времени у меня вагон, – и села прямо, не согнув спины.
– Вы, наверное, уже прослышали о событиях в театре?
– Разумеется, – печально вздохнула Марина Дмитриевна. – Я потрясена, если не сказать больше. Счастье, что меня там нет.
– Скажите, из-за роли актер пойдет на убийство?
– На моей памяти такого не припомню, – пожала плечами она. – Склоки, сплетни, подхалимаж – этого сколько угодно, а вот убить... Погодите!.. Да! Был такой случай. Ходили слухи, что в оперном театре один певец подарил бутылку вина с ядом любовнице соперника. Они выпили и... вот дальнейшее не помню, давно было. А в драматическом театре, кажется, подобного не случалось. Время было другое.