– А что он?
– Разве мой друг опасен?
Тонкие губы Церетуса впервые дрогнули в усмешке.
– Золотоволосый бык весел и беспечен. Он всем доволен, его не сжигает черный огонь, как тебя. У него нет врагов, а любят его все. Побольше бы таких! Я ему тоже не враг… Ладно, Вольдемар. Ты меня почти убедил. Похоже, один корабль – это не самая большая плата за спасение империи. Второго Юстиниана наша страна не переживет! И прав был великий Цезарь: лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе.
Владимир поднялся. Усталость и страшное напряжение медленно покидали его тело.
– Я думаю только о мести, – ответил он хриплым яростным голосом. – Все остальное так мало.
Он выдержал испытующий взгляд сенатора, в этот миг старался даже не думать об Анне, чтобы пытливый взор не уловил опасные мысли.
Когда он уходил, Церетус долго смотрел вслед. Месть местью, но когда месть искупается в крови, остановишь ли такого человека? Либо вернется в империю, либо… от этой мысли холодная дрожь свела судорогой внутренности… создаст там, в дикой Гиперборее, собственную империю!
Глава 45
«Я врал ему», – думал Владимир со стыдом и злостью. Врал, как заправский ромей, не дрогнув лицом и не мигнув глазом. Но в самом деле, что-то немужское – прокрадываться воровски к любимой женщине. И хотя для большинства это лишь повод для бахвальства в мужской компании за кувшином вина, но все же, все же…
По спине пробежала невидимая холодная ящерица. Вздулись пупырышки, словно пахнуло из сырой могилы. Разве можно о таком даже грезить? Нет, это у мальчишки были только грезы, а у него уже мечта, пусть почти недостижимая.
– Я все равно тебя возьму, – прошептал он. Незримая рука перехватила горло, стало трудно дышать, но он выдавил наперекор: – Теперь уже с Царьградом вместе!
Днем он охранял коридор Палатия, шлем скрывал кровоподтеки, но вечером маленькая служанка снова привела его в царственные покои принцессы. Анна вскрикнула, увидев его лицо. Владимир чувствовал, что ссадины покрылись корочкой, но кровоподтеки только-только начинают терять синеву.
– Я слышала, – сказала она тихо, – что против тебя что-то затевается. Но я не думала, что это так серьезно.
– Это еще не смерть, – сказал он мягко. – Я могу еще что-то делать.
Она вскрикнула печально:
– Ты не сможешь! Если против тебя затевают что-то силы, стоящие близко к Палатию, то что может одинокий этериот?
– Я не одинок, – возразил он.
Печальная улыбка тронула ее губы.
– Даже если с тобой пойдет в огонь и воду такой отважный друг, как Олаф. Уходи, Вольдемар. Ты успел получить какие-то деньги, а я принесу тебе свои драгоценности. Ты сможешь на них купить и земли, и виллы, и много рабов.
Владимир не мог оторвать глаз от ее бледного лица с большими тревожными глазами.
– Ты так хочешь… чтобы я уехал?
– Я хочу, – возразила она, – чтобы ты жил!
От окошка послышался легкий свист. Мелькнул платок маленькой служанки. Владимир попятился, надо уходить, но с его губ сорвалось горячее:
– Разве я буду жив, если не будет тебя?
– Уходи, любимый, – донесся ее умоляющий шепот. – Когда такие силы, то что может один человек?
Уже с порога он ответил негромко, не надеясь, что она услышит:
– Иногда один человек… может очень много.
Возвращаясь, ощутил острый укол в груди. Морщась, потер ладонями пластины мышц, смутно удивился. Знал боль только от ушибов, падения с коня, тяжелых ударов, которые доспехи лишь смягчают… Но чтобы вот так…
«Анна», – прошептали губы сами по себе. И как раскаленной иглой кольнуло снова. Если он покинет этот зал, то прекрасная и божественная Анна будет отдаляться все дальше. Покинет дворец – Анна будет еще дальше. Оставит за спиной стены Царьграда, но оставит в нем сердце, ибо оно уже принадлежит принцессе.
Но ему суждено покинуть и пределы империи… Но почему суждено? Кто или что его гонит? Он может остаться. Он чувствует свою силу, может тягаться с ромеями и в коварстве, интригах, может неуклонно подниматься вверх, вплоть до самого трона!..
Нет, это приманка для слабых. Пользоваться протекцией любимой женщины, чтобы всползать по ступенькам служебной лестницы? Все-таки это путь ромея, а не мужчин Севера. Настоящий должен шагать по-мужски, иначе потеряет уважение к себе. Мужчина должен уйти из сытой и богатой империи в свои дремучие леса, сменить роскошные одежды дворцового стража на простую кольчугу, взять власть над племенем, привести сюда могучие войска и захватить любимую женщину вместе с Царьградом и всей империей!
В своей комнатке налил себе холодной кавы – не мог отвыкнуть и в Царьграде, – жадно отхлебнул. В зарешеченное окошко смотрели незнакомые звезды, заглядывал острый кончик рога холодного месяца. Воздух тяжелый, настоянный на пряных запахах, благовониях. До костей уже пропитался сладкими запахами, всей воды Днепра не хватит, чтобы отмыться!
Из-за перегородки раздался сонный голос:
– Опять не спишь?
– А ты опять есть хочешь? – огрызнулся Владимир.
– Нет… Я есть хочу, когда не сплю…
– Но хоть сейчас спи, – сказал Владимир с сердцем.
– А вот пить я хочу… и когда сплю!
Послышался шлепок по полу босых ног. За портьерой гремело, звякало, пыхтело. Потом забулькало, словно изливался небольшой ручей. Когда, судя по бульканью, наполнился небольшой бассейн, послышался довольный вздох. Босые ступни прошлепали обратно.
– Пусть тебе приснится Анна, – донесся голос Олафа.
– А тебе Елена, – ответил Владимир горько.
«Анну я и так вижу, – подумал он, и его сердце заполнилось горячим ядом. – Как только закрою глаза, так и вижу. А иной раз вижу и с открытыми глазами». Плывут ли облака, качаются ли головки цветов под легким ветром – всюду видит бесконечно милые черты ее лица…
Он взял в руки шлем, с пристальным волнением рассматривал странный герб – эмблему мощи Рима. Когда-то это был орел, но когда Римская империя разделилась на две части с двумя столицами и двумя императорами, то орел стал двуглавым. Мол, две головы, но единое тело. Владимир зрел на гербах всяких орлов, соколов, грифонов, не говоря уже о львах, пардусах, но орла с двумя головами встретил впервые. Странное волнение внезапно охватило душу. Когда он возьмет Царьград… а он возьмет!.. то этот двуглавый орел станет его княжеской эмблемой, гербом всей Руси!
А двуглавость волхвы будут объяснять иначе. Это – русичи и печенеги. Вернее – Лес и Степь, ибо до печенегов в Киевскую Русь, которая и Русью тогда еще не звалась, постоянно вливались остатки тех племен, из которых имена только самых больших запомнили волхвы: киммерийцы, скифы, савиры, готы, гунны, торки, берендеи, теперь вот племена, которых на Руси кличут печенегами, хотя среди них тоже все разные, все дерутся друг с другом, даже говорят различно. Но они стойко держат оборону южных границ Руси. И хотят того или нет, узнают об этом или не будут знать, но они уже стали второй головой Руси!
Сердце стучало чаще, и он с удивлением ощутил, что боль отступила, оставив горечь. Вторая страсть – жажда мести – как-то притупила боль от скорого расставания.
Странно, облегчения не ощутил. Боль ушла, но в груди возникла пустота.
Лохматые брови Вепря взлетели вверх. Владимир едва ли не впервые увидел, какие на самом деле огромные глаза у начальника стражи, обычно полуприкрытые тяжелыми нависающими бровями.
– С ума рухнулся? – рыкнул Вепрь. – Как это… на родину? А здесь тебе что?
– Арена, – ответил Владимир, он чувствовал щемящую тоску. – Арена для схватки. Даже когда пирую – и тогда схватка. А я хочу узреть родные березы…
Вепрь фыркнул. Голос был полон яда и разочарования:
– Понятно… Редко, но такое иногда услышишь от молодых народов Севера. Вы еще знаете одно понятие, забытое здесь.
– Какое?
Вепрь оскалил зубы:
– Видел выгребную яму за бараками? Так вот я недавно слышал, как один червячок, молодой такой, спрашивал другого, постарше: верно ли, батя, что есть где-то червяки, что живут в яблоках? Верно, ответил ему другой червяк. Первый вздохнул завистливо и спрашивает: а верно ли, что есть червяки, что живут в цветах? Верно, отвечает старший недовольно. А верно, что иные живут в сладких грушах? Верно, бурчит старший. Так почему же, спросил молодой червяк с великой тоской, мы сидим в дерьме? Старший подумал и ответил торжественно: есть, сынок, такое великое понятие – родина!..
Олаф хохотнул, но в синих глазах была насмешка и превосходство над самим Вепрем:
– Здорово! Вот только вся империя – гнилое яблоко. Да и что говорить, под здешним солнцем все загнивает быстро.
Вепрь рявкнул:
– И ты туда же?
– Я? – удивился Олаф. – Я остаюсь. Хоть империя и гниет, зато как гниет! Мне нравится.
Уже на корабле Олаф, гордясь красивым почерком, написал отцу длинное письмо. Полюбовался, посыпал мелким песком – высохнет быстрее, – подул, хотя свирепый северный ветер мгновенно высушил чернила.
Уже на корабле Олаф, гордясь красивым почерком, написал отцу длинное письмо. Полюбовался, посыпал мелким песком – высохнет быстрее, – подул, хотя свирепый северный ветер мгновенно высушил чернила.
Владимир сказал скептически:
– А как прочтет? Небось во всей твоей Свионии днем с огнем не отыщешь грамотного.
– А жиды на что? – обиделся Олаф. – Они ж все грамотные! Им вера велит быть грамотными.
Владимир удивился:
– Неужто и туда добрались? У вас же там, окромя голых камней и селедки, голо, как у славянина в каморе.
Олаф любовно свернул письмо в трубочку, перевязал шелковым шнурком. Владимир с усмешкой следил, как друг, высунув язык от усердия, плавит красный сургуч на свече, закапывает края свитка и перекрещение шнурков, шипит от злости, когда горячий сургуч каплет на пальцы, ловкие лишь с рукоятью боевого топора.
– А Локи их знает… – ответил Олаф рассеянно. – Может быть, ищут камень для своего храма. Я слышал, им кто-то порушил. У нас самый крепкий гранит, как и мы сами. Храм из наших глыб так просто не разрушить!
Красивый, сильный, с грудью в самом деле похожей на гранитную плиту, он потыкал именной печатью на перстне в еще мягкий сургуч, протянул Владимиру:
– Я все написал. Он даст тебе войско!
– Он ждет тебя, – напомнил Владимир уже без надежды. – Если бы у меня был отец… И если бы меня так ждал! Может, не стоит тебе принимать веру Христа?
– Елена настаивает, – вздохнул Олаф.
– И ты подчинишься женщине?
Олаф грустно взглянул на друга. В синих глазах викинга было странное превосходство и печаль.
– Ты еще не понял… что все, что делаем… что делают мужчины… все ради женщин?
Владимир стиснул челюсти. Он уже был уверен, что на самом деле даже их Иисус пошел на крест ради женщины. Но память людская выбирает назидательное, что можно использовать для воспитания потомства. Правду замалчивает или перевирает. Конечно же, ради любви к женщине. Но теперь говорят – ко всем людям.
– Прощай, – сказал он невесело.
– А ты… с Анной… как?
Голос Владимира был искаженным от горя и ярости:
– Я все равно ее возьму!.. Одну или… нет, теперь с Царьградом вместе!
Книга 2
Часть первая
Глава 1
Хмурый воин пропустил Ингельда вперед и плотно закрыл за ним дверь. В комнате сутулил над столом широкие плечи тяжелый человек. На стук двери оглянулся, на Ингельда взглянули острые глаза его дяди, конунга Эгиля. Суровое лицо, словно вырезанное из камня, было мрачным.
– Сядь, – велел он тяжелым голосом. – Я позвал тебя для очень важного разговора. И пусть ничьи уши не услышат моих речей!
Ингельд насторожился, но сердце в предчувствии опасности и крови забилось радостнее. Он ощутил, как в сильном теле просыпается яростная жизнь, по коже забегали щекочущие мурашки.
– Клянусь Валгаллой!
Он осторожно присел на край скамьи. Конунг некоторое время смотрел на свои огромные ладони на столешнице, медленно стиснул пальцы. Кожа натянулась и побелела на костяшках, сухо заскрипело.
– Догадываешься, зачем тебя призвал?
– Я видел хольмградского конунга Вольдемара. Он прибыл из Царьграда. Стал старше, выглядит зрелым мужем. Ты решил дать ему помощь?
Эгиль с досадой стукнул кулаком по столу:
– Мы не ромеи, чтобы нарушать клятвы. Вольдемар выполнил все, о чем договаривались. Он присмотрел за Олафом! Тот взматерел, научился многому. Вроде бы даже замечен базилевсами. Да-да, у ромеев сейчас правят два брата. Олаф уцелел в самый трудный, первый год.
– Ну, – осторожно вставил Ингельд, – Олаф мог и сам…
– Вряд ли, – рыкнул Эгиль. – Олаф отписал мне, что Вольдемар не раз спасал ему жизнь. Вообще просит относиться к хольмградцу как к собственному сыну!
Ингельд терпеливо ждал. Жилы на лбу конунга напряглись, синяя вена на виске часто-часто дергалась. Дыхание с шипением вырывалось сквозь стиснутые зубы.
– Олаф не вернется?
– Пока не хочет. Он даже написал, что готовится принять эту… эту веру рабов!
– А Вольдемар уже принял?
Эгиль зло стукнул кулаком по столу. Посуда подпрыгнула.
– Этот хитер как лиса! Хотя такой может менять веры чаще, чем портянки, – я таких за полет стрелы насквозь вижу! – но и то остался в своей, славянской… Или русской. А Олаф – дурак! Он ежели примет, то уже не откажется. Ему, видите ли, честь не позволит! Эх, ладно. Пей мед, слушай внимательно.
Ингельд послушно отхлебнул из кубка. Вкуса не ощутил, сердце колотилось о ребра в ожидании подвигов, звона железа, дальних походов на драккаре, рева пожаров и страшных криков жертв.
– Все слышали, как я обещал дать войско конунгу Вольдемару. И я дам! Не бесплатно, конечно. Мы договорились о плате. По две гривны с каждого киянина! А Киев – город очень богатый. Конунг Вольдемар хочет использовать нас в своих интересах и… интересах Гардарики. Да, мы беремся помочь. За то, что он присмотрел за Олафом в Царьграде, я обещал… да, обещал! Но ярлы меня не поймут, если не возьму с Вольдемара хорошую плату. Но и о плате, как я уже сказал, договорились. Ярлы довольны. Теперь дальше. Есть еще наши интересы! Мои и… теперь твои, племянник. Они превыше всех остальных.
Ингельд дернулся:
– Дядя… разве не Олаф должен был повести наших людей в помощь Вольдемару?
Конунг помолчал, а когда заговорил, в голосе были злость и восхищение:
– Конунг Вольдемар оказался даже сильнее, чем я ожидал! Он не только присмотрел за Олафом. Сумел превратить его в лучшего друга. Олаф хольмградцу предан больше, чем родному отцу.
– Дядя, – воскликнул Ингельд потрясенно, – что ты говоришь?
– Ну, – признался конунг нехотя, – может быть, я перегнул. Во всяком случае, Олаф стал совсем другим. И не думаю, что на него так уж подействовала империя. Я там тоже бывал, но мне все как с тюленя вода. На мужчин больше действуют примеры других мужчин, чем красоты чужих стран. Я ему доверяю во всем, кроме Вольдемара. Слово, данное Вольдемару, не нарушит, даже предложи ему корону всех наших северных стран! Даже корону Римской империи. Ты все понял?
Глаза Ингельда заблестели. Неужто удастся обойти даже Олафа? Суровый и недоверчивый Эгиль доверяет ему больше, чем собственному сыну!
– Я выполню все, – сказал он как можно тверже.
– Войско поведешь ты. Но кроме основного задания… у тебя будет еще одно. Как водится, гораздо более важное. Если их братоубийственная война разгорится как следует, можешь в нужный момент ударить на Вольдемара.
– Дядя! – воскликнул Ингельд. – Нас по возвращении забросают камнями! Это позор, это противно воинской чести…
– Мальчишка! – рявкнул конунг. В голосе было больше презрения, чем гнева. – Воинская честь обязательна только для простого воина. Что бы мы, конунги, делали, если бы честь не привязывала их к нам крепче цепей? А вот когда дело касается вождей, то они должны действовать так, как нужно нам, стране. У простого воина честь одна, у ярла – другая. Ну а конунг вовсе стоит над законами. Он должен считаться только с реальной силой… Поймешь позже, жизнь научит. А пока что запоминай. В Полоцке сидит наш родственник – князь Рогволод с сынами и дочерью. Он древнейшего рода, скальды ведут его род от самого Одина, он в кровном родстве с сильнейшими конунгами Севера. Сыны у него – настоящие львы, а дочь – красавица, какой свет не видывал.
Глаза Ингельда загорелись. На него засматриваются даже замужние женщины, красив и отважен, но какой викинг не мечтает о красавице за морем?
Конунг усмехнулся:
– Попробуй. Такая жена сделает честь любому королю. Запомни: Рогволод – свеон, поможет каждому соплеменнику, если тот обратится за помощью. Вдвоем с ним свалишь победителя, кто бы им ни был: конунг Вольдемар или конунг Ярополк. Но сперва дай им обессилить один другого. И пусть положат в битвах как можно больше своих людей.
– А эта дочь Рогволода…
Конунг досадливо дернул плечами:
– Она на выданье, но гордый Рогволод скорее отдаст за тебя, сына конунга, чем за любого из князей Руси. Он их считает безродными и никчемными. Так что здесь забот особых у тебя не будет. Думай лучше о деле!
– А мне можно будет попробовать…
– Сделать! – сказал конунг жестко. – Такой возможности давно ни у кого не было. Русы уже не пропускают нас через свои земли, как было раньше. Даже в Царьград приходится ездить кружным путем. А тут ты с большим войском окажешься в самом сердце славянских земель Киевщины! Быть там и не воспользоваться – для норманна непростительно.
– Я сделаю, дядя. Клянусь Тором! Штрангуг…
– Штрангуг не понадобится. Вы идете в Русские земли открыто. Открыто, бок о бок с этими лапотниками из Хольмграда, ихнего Новгорода, врываетесь в Киев… Ясно?