Добрыня сопел сочувствующе, ложка в его пальцах гнулась, вдруг распалась на две половины. Он выругался зло, с такой злобой, будто кто наступил грязным сапогом на его девственную душу.
– Хорошие слова, – повторил Владимир мучительно. Язык прилип к гортани, губы вело. Все отводили взоры, только велеты смотрели в упор. Измученные лица были ожидающими. В глазах горела страсть.
Что он мог ответить? Что сами, как голодные псы, сцепились в драке за мозговую косточку – великокняжеский стол в Киеве? Что снова пошли войска друг на друга, что и здесь бьются славяне не с чужеземцами, а друг другу секут головы, устилают поля трупами? Много народу на Руси, если поглядеть после побоища на бранное поле! На залитой красным земле, где все ямки заполнены кровью, – горы мертвых тел, павших безусых парней, которым бы еще жить да жить, пахать землю, строить города, населять мир потомством!
Бодричи призвали на помощь Германию? Но смеет ли возмущаться этим тот, кто призвал свеев, чтобы с ними идти на родного брата? Ярополк вовсе сотворил непотребное! Бодричи хоть немцев позвали, народ одного со славянами корня, а тот вовсе печенегов кликнул, степняков, лютых врагов любого землепашца, народ вовсе дикий и невесть откуда взявшийся… Не говоря уже о том, что их вождь пьет из черепа их отца, великого князя Святослава, бахвалится победой! Это он, Владимир, любил ревнивой любовью затурканного сына, что видит блистающего отца лишь издали, а для Ярополка он еще и благодетель, при жизни отдавший ему престол в Киеве!
И вот сшибаются в страшной сече русские полки, реки выходят из берегов из-за перегородивших русло трупов. Кровавые ручьи бегут по земле, сливаются в реки, а те до самого моря текут красными как закат… А тем временем польский король Болеслав захватывает оставшиеся без защиты окраинные русские земли, богатые людьми и городами, на юге печенегам отдали земли для поселения, теперь их и силой оттуда не выбьешь…
Что сказать посланцам полабских славян? Не только они, родственная русичам по языку и вере Пруссия, с которой Русь в родстве и торговле, в одиночку бьется против Германской империи. Пока сражается успешно, держит земли по южному берегу Балтийского моря между нижним течением рек Вислы и Немана, даже сама переходит иной раз в наступление, вторгается на германские земли, но выстоит ли? Германия, раньше соседей успевшая собраться в единый могучий кулак, в единое королевство-империю, даже во сне видит богатые земли славян-пруссов захваченными, а самих пруссов – истребленными или онемеченными… Сокращаются границы славянского мира! Если верить волхвам, то за последние два-три поколения сократились вдвое. Если так пойдет и дальше, еще через три поколения род их исчезнет! О них вспомнят, как сейчас вспоминают халдеев или филистимлян…
– Дорогие мои, – сказал он и сделал усилие, чтобы проглотить комок в горле. – Такие важные вопросы решаю не я один… Отдыхайте, располагайтесь в нашем городе. Вам выделят лучшие дома для постоя, ваших людей… у вас большая дружина?.. разведут на постой. А мы будем советоваться с воеводами и боярами. Подумаем и дадим ответ… А пока верьте, сердца и души наши с вами!
– Спасибо, княже, – ответил Горислав.
Лицо его дернулось, глаза блеснули влагой. Он поднялся, остальные тоже стали подниматься. Владимир быстро встал, жестом удержал их на местах:
– Прошу вас, дорогие гости, продолжайте пировать! Со мной уйдут только Тавр и Войдан, мне нужна их помощь. А потом вас отведут в палаты, где сейчас метут и готовят для вас.
Когда с ним вышли оба воеводы, Тавр сказал понимающе:
– Язык не повернулся? Ладно, сами увидят, каким свинством занимаемся на Руси. Война между лютичами и бодричами покажется детской забавой! Сами уедут, ничего объяснять не надо будет.
На пороге своей комнатки Владимир велел:
– Войдан, варяги – твоя забота. Займи их чем-нибудь. А то начнутся разбои, резня… Они без крови жить не могут. А когда удержать будет невмоготу, веди на Киев.
– А ты?
Владимир отмахнулся:
– Догоню позже.
– Уже в Киеве?
– Надеюсь, раньше. Надо кое-что решить по дороге.
Войдан кивнул, уже доверял чутью молодого князя. Вести варягов, так вести. Он сумеет их занять так, что будут еле ноги волочить, а считать будут, что это они сами так захотели…
Оставшись наедине с Тавром, Владимир бросил коротко:
– Теперь к делу. Задумал я послать посла к Рогволоду полоцкому. Бояре новгородские настаивают, да ты все слышал и сам. Дочь его Рогнеда красоты несказанной, так говорят… Хочу взять ее в жены. Понял?
Тавр стоял неподвижно. Лицо его словно окаменело. Сколько Владимир ни пытался что-то прочесть в нем, ни одна жилка не дрогнула, глазом не моргнул.
– Ну же, – поторопил Владимир, – берешься?
– Какой ответ привезти? – спросил наконец Тавр. Он снова взглянул в глубину глаз князя.
Некоторое время они смотрели глаза в глаза. Владимир быстро подошел, обнял, поцеловал в щеку.
– Спасибо, – сказал он взволнованно. – Я рад, что в тебе не ошибся. Ты прозреваешь мои задумы. А если так, то ты знаешь, какой ответ мне надобен.
Тавр усмехнулся, в голосе прозвучала издевка:
– Такой ответ, княже, получить будет нетрудно.
Большое войско свеев подошло через три дня. Еще неделю подходили отставшие, на телегах везли заболевших. Не дожидаясь возвращения Тавра, Владимир дал викингам отдохнуть два дня, затем снабдил телегами, дал в помощь две сотни новгородцев, и Войдан повел их на Киев. Владимир еще пообещал догнать по дороге или под стенами стольного града.
Владимир был с боярами, когда прискакал гонец:
– Наши послы возвращаются!
– Где они? – встрепенулся Владимир.
– Въехали в городские врата!
Он быстро оглядел зал. К счастью, здесь как раз были многие знатные и почитаемые новгородцы, старейшины кварталов.
– Привезти их прямо сюда! – велел он громко. – У меня нет тайн от великого града Новгорода, приютившего меня, и славных новгородцев!
Довольный гул был ответом. Все снова рассаживались, с нетерпением глядели на двери. Вид у новгородцев был гордый. Они и здесь решают дела своего торгового града!
Ждать пришлось недолго. За окнами вскоре послышались крики, голоса. Затем шум переместился к крыльцу, загремели сапоги по лестницам. В дверь просунулась голова Кременя:
– Наши послы! Пускать?
– Немедля, – распорядился Владимир.
Он сел на княжеское кресло. Медленно отворились тяжелые створки. Бояре и воеводы расступились, по широкому проходу к князю прошествовали трое: Тавр, Храбр, Стойгнев. Тавр был в разодранной одежде, бледен. Лоб его пересекал свежий багровый шрам, хорошо заметный даже на темном от солнца лице.
Остановились в трех шагах от князя, отвесили поклон. Владимир смотрел на них неотрывно. Сердце колотилось, но лицо держал неподвижным, как должны держать властители, такое узнал в Царьграде.
– Челом тебе, князь! – сказал Тавр наконец. – Челом и славному Новгороду!
В голосе его прозвучала боль. Храбр и Стойгнев потупили взоры. Они были бледные, исхудали за обратный путь.
– Что-то вы невеселы, – сказал Владимир резко. Он возвысил голос: – С чем прибыли?
– Не вели казнить, княже… Все исполнили в точности. Сказали, что храним обычаи земли нашей, как велели боги, как хранили покон Рюрик, Олег, Игорь, Святослав… Еще передали, что ты, князь новгородский, предлагаешь Полоцку вечный мир и любовь, а в знак братства просишь отдать за него дочь Рогволода…
Голос Тавра прервался. Его спутники не поднимали голов. В палате наступило грозовое молчание. Слышно, как далеко за теремом истошно вскричал петух.
– Говори же! – велел Владимир.
Тавр произнес в мертвой тишине, когда все затаили дыхание, боясь пропустить хоть слово:
– Княже… непотребные слова, хоть и сказанные благородным князем, недостойно повторять кому бы то ни было…
– Говори! – вскрикнул Владимир.
Он привстал, затем, как будто опомнившись, сел и положил руки на подлокотники кресла.
– Княже… это такие слова, что и самый подлый раб устыдился бы их низости. Негоже нам…
В мертвой тиши, когда слышно, как звенит напряженный воздух, Владимир сказал тихим зловещим голосом:
– Го-во-ри…
Тавр судорожно перевел дыхание, по его лицу пробежала тень. Глаза расширились, он словно бы снова увидел нечто ужасное.
– Рогволод сказал, что ты – подлый раб и сын рабыни, что ты недостоин носить одежду свободнорожденного. Ты – тралл, по тебе плачет ошейник…
В палате пронесся вялый шум недовольства. Владимир заметил и две-три ехидные усмешки. А Тавр повысил голос, сказал горько, словно выплеснул чашу змеиного яду:
– Еще он сказал, что все новгородцы – подлый сброд рабов. Потому они и приняли князем раба, потому что сами твари. Они ничего, кроме плетей, не заслуживают, но у него хватит плетей, чтобы проучить их всех!
Теперь все потонуло в грозном реве. Гул стоял такой, что во дворе послышались испуганные голоса, тревожно заржали кони. По всей палате мелькали красные от гнева лица, у других вовсе бледные от ярости. Вздымались кулаки, над головами блистали клинки мечей. Слышались сиплые от лютости голоса:
– На Полоцк!
– Проучить!
– Стереть! Как Святослав стер с земного лика хазар!
– Рабы? Да мы их… Да мы…
– Князь! Что молчишь? Ты князь или не князь?
– Сжечь! По камешку разобрать!
По палате метался бледный тысяцкий Твердислав, верный, преданный, но не шибко умный, успокаивал, утихомиривал, к досаде Владимира. Наконец шум начал стихать, теперь уже Твердислав повернулся к Владимиру, раскинул руки, сдерживая других и как бы сам говоря за всех в палате. Лицо перекошено, как у падучего, он давился яростью. Зубы стучали, как в припадке, изо рта брызгала слюна.
– Княже! Немедля… слышь, немедля веди нас! Сотрем, зничтожим! Нас, вольных новгородцев, плетьми? Никто так не оскорблял нас, да за это только кровью…
– Кровью Рогволода! – закричали из заднего ряда.
– Кровью Рогволода и всего его выплодка, – сказал Твердислав хищно. – Нас запомнят! Они узнают руку новгородцев!
Владимир молчал, черные глаза украдкой просматривали злые лица. Крики раздались еще свирепее:
– Князь! Пошто молчишь?
– Князь, веди нас, а то…
– Княже, это воля всего народа новгородского! Если не послушаешь, то вот тебе бог, а вот порог! Призовем другого князя, что возьмется отплатить за обиду великую.
Владимир поднялся, вскинул руку. Шум начал медленно стихать. Толпились поближе, ловили, что скажет.
– Люди новгородские. – Голос его был несчастным, все слышали, как дрогнул и задрожал, но юный князь справился с собой, сказал тяжелым, но сильным голосом: – С нелегким сердцем принимаю решение… Обиду, которую нанес мне Рогволод, прощаю…
Палата взорвалась негодующими криками. К нему лезли разъяренные лица, озверевшие, оскаленные, горящие злобой и ненавистью. Был миг, когда Владимир дрогнул: как бы в самом деле его не вышвырнули прямо из окна. Он поспешно вскинул обе руки, крикнул звучным голосом, перекрывая шум, каким кричал на поле битвы:
– Тихо!!! Я сказал, прощаю свою обиду! Но никогда не прощу обиду, нанесенную Новгороду. Я здесь с малых лет, это мой родной город, здесь моя душа и мое сердце. В каждом из вас – частица моей души. Кто плюнул на вас, на мой город – плюнул в мою душу… Я поведу полки на Полоцк! А вы, дорогие мои, увидите, как будет воевать за вашу честь и доброе имя ваш новгородский князь Владимир!
Он нетерпеливо ходил по горнице, ожидая Тавра. Когда тот переступил порог, молча обнял его, расцеловал, быстро провел в свою потайную комнатку. Там еще раз обнял, усадил на скамью.
– Спасибо!
Тавр загадочно усмехнулся:
– Чудно говоришь, князь. Нам отказали с таким позором, а ты благодаришь?
Владимир отмахнулся:
– Ладно, я к твоим шуточкам уже привыкаю. Трудно расшевелить того надменного гордеца?
– Нисколько. Обыкновенный вояка, сильный и суровый, типичный викинг. Споры привык решать мечом. Ума у него не больше, чем в той лавке, на которой сидишь. Напротив, я следил, чтобы не переборщить… А то бы не только бород, но и голов бы лишились.
– Вам стригли бороды? – воскликнул Владимир уже в непритворном гневе. – То-то вижу, чего-то тебе недостает…
Тавр отмахнулся:
– У меня была и так лишь для виду, короткая. Я вообще больше люблю обычай брить подбородок и щеки.
– Почему не сказал в палате?
– Такой крик стоял, слова не успел вымолвить.
Владимир на мгновение задумался, Тавр видел, как потемневшее лицо внезапно просветлело. Князь сказал негромко:
– Даже лучше, что не успел… Мол, постеснялся, вражду к тому же разжигать не хотел… Правду утаил ради миролюбия! Скажем погодя, когда страсти начнут стихать. Выберем нужный момент, когда потребуется взрыв недовольства и… Ну, Тавр, много ты перенес за меня на тайной службе.
Тавр медленно пожал плечами:
– Служба была недолгой. Это еще ничего… А что будет дальше?
Владимир оскалил зубы:
– Не тревожься, дальше будет еще хуже. Ты же знаешь, жизнь как в сказке: чем дальше, тем страшнее. Но за эту службу жалую тебя званием воеводы… и даю изгонный полк!
Тавр вскочил:
– Княже! Это слишком великая честь. Я молод, а к тому же – незнатен. И так косятся, что ты пожаловал меня боярством. Обойдя многих, не вызову ли недовольства? На себя – ладно, но достанется и тебе.
– Время удачное, – возразил Владимир. – В какое другое начали бы роптать, а сейчас тебе все сочувствуют. Обиженный, оплеванный, с постриженной бородой – поведешь самый опасный полк мстить за обиду великую! Кто скажет хоть слово супротив?
Сувор принес каву, а молодой гридень по его знаку расставил по столу тарелки с ломтями холодного мяса, миску с горячей гречневой кашей. Тавр поблагодарил кивком, сказал нерешительно:
– При Рюрике в Полоцке сидел его наместник… При Ольге Полоцк уже имел своего князя… Правда, дань платил исправно. Ну а когда Святослав занялся только чужими странами, а о своей земле думал мало, то Полоцк обрел полную самостоятельность. Теперь это могучее княжество, которое никому налогов не платит, никому не кланяется.
Владимир торопливо ел, молодые зубы перемалывали крупные стебли хвоща, приправу к мясу.
– Полоцкое княжество, – сказал он с набитым ртом, – лежит между нами и Ярополком. На чьей стороне оно будет? Понятно… Но раз на Ярополковой, то нам и головы поднимать нельзя. Князь Рогволод силен и отважен, оба сына – молодые львы, крепкие, как дубы, и могучи, как туры. А дочь… за ее руку любой князь приведет свои войска в помощь!
Тавр кивал, смотрел выжидательно. Когда Владимир умолк, только кашлянул:
– Ну-ну?
– Допустим, мы сумеем захватить Полоцк. Обложим данью, как делалось всегда? А потом они неизбежно поднимутся и ударят в спину! Нет, Тавр. Мы должны поступать так, как никогда никто не поступал.
Тавр смотрел пристально. В глазах болотного цвета словно прошла тень, но лицо не дрогнуло. Опять поторопил, видя, что Владимир ищет слова:
– Как?
– Полоцкое княжество… – выпалил Владимир. Он облизал внезапно пересохшие губы, договорил быстро: – Должно исчезнуть!
Он задохнулся от своих же дерзких слов. Тавр кивнул, сказал глухим голосом:
– Я надеялся, что ты это скажешь.
Владимир спросил неверяще:
– Ты… в самом деле считаешь, что я прав? Почему не сказал сам?
– Княже… непросто идти против покона. Мало ли что кто-то думает? Зато мало кто решается. А судьба благоволит к тем, кто… умеет сказать вслух первым. Я, к примеру, не умею.
Владимир перевел дух, сердце колотилось как у зайца. Я тоже такой, хотелось признать честно. Мне тоже трудно сказать такое вслух… Но все-таки… все-таки сказал! Хоть и через силу, но сказал именно он, а не другой.
Глава 4
Добрыня отдавал распоряжения во дворе, когда Владимир поймал его за локоть, отвел в сторонку:
– Дядя… Об одной услуге прошу! Мне нужен твердый тыл. А кто, кроме тебя, защитит меня сзади?
Добрыня с подозрением нахмурился:
– Ты стал хитрый, как ромей! Да нет, куда там ромеям, они перед тобой – сопливые дети. Говори яснее.
– Я хочу, чтобы ты остался в Новгороде. Я буду спокоен за свою спину.
Брови Добрыни грозно сдвинулись. Глаза метнули молнию, но Владимир смотрел открыто, честно, преданно. Добрыня придержал злой ответ, подумал. Вообще-то в последние годы все меньше охота покидать насиженное место. Два года скитаний по лесным весям научили любить уютный дом в Новгороде. Так что Владимир говорит дело. Он больше полезен будет здесь с его опытом и умением командовать толпой.
Владимир уловил нерешительность, быстро обнял:
– Спасибо, дядя! Я все боюсь, вдруг да что с тобой в бою случится? Ты ж всегда в самую сечу прешь! А у меня родственников больше нет! Я останусь один как перст…
В его глазах была такая любовь, что Добрыня растрогался против воли. Со смущением обнял тоже, похлопал по спине:
– Ничо, ничо… Такие старые дубы, как я, никакая холера не берет! Ты сам будь осторожен. Первым норовишь начинать бой, как Святослав, заканчиваешь последним… Раз-другой показал себя – и хватит! Ты – князь, должен с высокого холма следить за битвами, понял?
– Понял, – ответил Владимир, – дядя, я люблю тебя! Ты прав. Конечно же, прав!
Утреннее солнце еще играло на шлемах уходящих к Киеву викингов, когда Владимир собрал на главной площади новгородское войско. После краткой речи, которой он напутствовал их, отряды под началом опытных воевод Кресана и Панаса выступили через главные ворота.
За городом, где Волхов-река впадает в Ильмень, высилась Лысая гора. На вершине торчал видимый издали гигантский деревянный столб Рода, а вокруг полыхали священные костры. Никто из живущих не знал, когда их зажгли, но даже самые древние старики помнили их с детства.