– Есть только я!
Горячая волна Ярилиной мощи прошла по спине, ударила как шаровая молния в голову. Все тело вспыхнуло в жарком огне. В эти мгновения он был равен своим славянским богам, неистовым в плотской мощи, ярым и могучим.
Он выдохнул с освобожденным стоном, пальцы расслабились, оставляя на ее нежном теле красные пятна. К утру станут сизыми кровоподтеками, но к его следующему приходу тело чужой жены будет чистым и девственным.
Она лежала плотно зажмурившись. Из-под покрасневших век непрерывно бежали слезы. Щеки были мокрыми. На подушке расплывалось сырое пятно.
Он поднялся, вытерся краем ее одеяла. В душе стало пусто, голова сразу очистилась, требовала работы, укоряла, что поддался скотской страсти. И пусть это радости богов, пусть сам Ярило ведет его по этой стезе, у славянства, как и у русов, есть и другие боги.
– Спи, – велел он с грубой насмешкой. – И пусть тебе приснится… ха-ха!.. если сумеешь…
– Животное, – прошептала она, не размыкая век. – Почему ты не отпустишь меня в монастырь?
– Я еще не насытился.
– У тебя уже три сотни жен!
– Четыре, – поправил он небрежно, – и тысяча наложниц.
– Тебе этого мало?
– Мало, – признался он.
Грудь сжало как железным капканом на медведя. Где-то в глубине жило осознание, что если соберет в жены и наложницы всех женщин мира, то и тогда будет мало. Он поспешно загнал это ощущение вглубь, иначе сердце разорвется от тоски и горя.
– Я не насытился местью, – бросил он и вышел, хлопнув дверью.
По крайней мере, это она поймет.
Послам и купцам всегда отводили места на постоялых дворах, но самые сметливые из них покупали дома, дворы, расстраивали строения, расширяли. Так к уже известным концам в Киеве – Варяжскому, Хазарскому, Жидовскому и Ляшскому – добавились Чешский, Немецкий, Угорский, а некоторые расширились так, что в крепостной стене и ворота поставили для себя, дабы не объезжать вдоль стены весь город. Так появились ворота Ляшские, Жидовские и Варяжские, а теперь добавились Чешские и Немецкие.
Еще Святослав мог расплачиваться со своими воеводами и боярами землями и городами, но в первый же год правления Владимира столько наплодилось новых бояр, воевод, тиунов, емцев, тысяцких, сотенных, послов, мужей знатных и нарочитых, старшин, что даже великой Руси не хватило бы надолго. По повелению Владимира около сотни кузнецов-умельцев под строгим присмотром чеканили деньги. Иной раз он сам заглядывал, смотрел, как варят серебро, отливают в опоках длинные толстые колбаски, режут на тонкие кружки, выбивают на одной стороне его именную печать, на другой – три перекрещенных копья.
Еще он повелел воеводам и боярам завести свои печати. Кто золотые или серебряные, а кто и на голубой бирюзе – для крепости. Теперь уже не уйти от ответа, ежели что не так, стоит только взглянуть на печать.
Пересматривая дани с племен и городов, Владимир к обычной плате зерном, мехами, шкурами, скотом, медом и воском велел землям и городам платить Киеву еще серебром и золотом. С хищной усмешкой отметил про себя, что Новгород за годы его правления окреп настолько, что способен давать две тысячи гривен, в то время как другие земли – полторы, тысячу, а то и того меньше. Сверх того, все земли обязаны были, а за тем следили его тайные глаза и уши, исправно каждый год посылать в княжеское войско крепких молодых парней. Опять же Новгород давал каждую весну восемь тысяч воинов, а другие земли – по пять, четыре, три…
Кроме того, в самом Киеве и других землях были установлены новые подати за дом, хижину или землянку, за место на торгу, за проезд по мосту.
На удивление, народ не нищал. Истребив бродячие отряды разбойников, с корнем вырвав любое сопротивление власти, новый великий князь обезопасил не только поля, но и дороги. Раньше, выходя в поле на пахоту, всякий брал с собой боевой топор и лук с полным колчаном стрел, а теперь и купцы начали ездить без дорогой охраны. Товары стали дешевле, их стало намного больше. Без страха за жизнь всякий не шибко ленивый возьмется торговать! По весям пошли офени с их нехитрым, но таким нужным на местах товаром: суровые нитки, шила, ножи, рыбацкие крючки. Те же офени скупали задешево у местных умельцев их изделия, перепродавали втридорога в городах. И те и другие были довольны: местные не ездили с одним горшком или рушником в город, офени наживались на перепродаже, заодно выискивая товар для крупных воротил.
Целые деревни нашли себе занятие на зиму, выделывая расписные ложки, узорчатые блюда, потешные фигурки из дерева и кости. По весне из города приезжали купцы, скупали разом, расставались с сельчанами взаимно довольные, уверенные те и другие, что обжулили того, с кем рядились. По слухам, деревенские безделушки, вырезанные при свете лучины от безделья, уходили в Царьград, там продавались за чистое золото.
И когда миновал год со дня захвата Киева, когда малость обросли жирком, а мечи начали ржаветь в ножнах, пошли разговоры о вятичах, что с момента распри перестали платить дань, о западных соседях, то бишь ляхах…
Не только воеводы, дружинники и даже челядь знали, что Лях, когда начались в племени распри, не захотел принимать в них участия, а с братьями Чехом и Русом ушел на свободные земли, захватив свои семьи, скот и челядь. А потом, чтобы даже не возникало возможности ссор с любимыми братьями, эти трое разделили новую землю, причем Ляху досталась земля между Вартою и Нецем, где Лях и стал отцом целого быстрорастущего племени ляхов, или лехитов.
Там же Лях основал первый город Гнездо и дал начало первой польской династии, правившей сто лет… Говорят, что, придя на новое место, Лях увидел гнездо орла – или много гнезд, – потому так и назвал, другие говорят, что, завидев красоту новой земли, Лях велел: «Гнездимся здесь!»
Все же кое-какие распри возникли. Лях, Чех и Рус по-братски съехались для мужского разговора в крохотную рыбацкую деревушку, poznali sie, и в память этого назвали деревушку Познанью.
Владимир сам однажды приезжал поклониться Кровавому Камню. Под ним братья закопали по три младенца из каждого племени, в знак незыблемости межи. И вот эту межу бояре требуют перейти…
Ну и что? Город Краков именуется от Крокуса, он первым построил там крепость. Два могущественных ляха, Радим и Вятко, не поладили с братьями, пришли в земли потомков Руса и поселились на реке Соже и реке Оке. От них пошли радимичи и вятичи. Кто они: ляхи или русичи? Кого это теперь интересует! Главное же, на чьей они будут стороне, какую подать смогут снести без восстания, сколько людей могут дать в конное войско, сколько в пешее, а сколько вышлют с обозом?
Князь русов Радар победил змея Крагавея, что служил у престарелого Ляха, пропахал на нем межу между землями, чтобы каждый знал, где чье. Едва живой змей вырвался, кое-как дополз до Ляха и закричал: «Помни, Ляхе, по Буг – наше!», после чего преданный змей помер. С той поры и стала там граница навек, которую проклятый Мечислав, по-ихнему Мешко Первый, нарушил, захватив Червень и другие червенские города…
Владимир выслушал горячие речи воевод, сказал примирительно:
– Да ладно вам. Червенские города никогда не были нашими.
– А чьи же, ляшские?! – завопил Панас возмущенно.
– Не ляшские, но и не наши. Сами по себе росли и крепли.
– Княже, не то сейчас время, чтобы столь малое племя уцелело само по себе. Если не мы их присоединим к себе, то ляхи, захватив сейчас, удержат уже навек и сделают ляшскими. Со слабыми не считаются!
Владимир вздрогнул, услышав эти слова. Перед глазами блеснуло светло-золотистым светом. На миг узрел неправдоподобно прекрасные глаза… Видение исчезло, наполнив его сладкой болью.
Он вздохнул, бояре переглянулись. Иногда лицо великого князя становилось совсем черным, будто неведомый зверь пожирал изнутри его печенку.
– Это я знаю… В том и беда нашего времени, что все время собираемся жить и поступать по правде, да никак не соберемся… Мы с ляхами один народ по языку и по вере…
Панас напомнил:
– Мешко принял веру христиан!
– А кто в Польше об этом знает? – отмахнулся Владимир. – Вон король Хлодвиг уже в седьмой раз принимает христианство. И у нас, и у ляхов, и у червенцев – один язык, одна вера, одни обычаи. Пока что! Червенцев легко примучить жить хоть с нами, хоть с ляхами. А внуки червенцев уже забудут, что они червенцы. Станут либо ляхами, либо росичами. Смотря кто сейчас одержит верх… Так что хоть червенские города и не наши, но… ладно, убедили! Давайте посмотрим, сколько конных можем собрать к началу лета. Начинать войну с западным соседом – это непросто.
– Почему непросто? – удивился Панас. – Собрать войско, внезапно напасть…
– Просто! – усмехнулся Владимир недобро. – Есть у меня в дружине Филя-дурачок… Он всегда все знает наверняка: напасть ли на ляхов, послать ли послов к Оттону, упразднить ли налоги, перевешать ли волхвов… Особенно когда хватит бражки, так вовсе нет ничего, чего он бы не знал. И как Царьград взять, как лихоманку лечить, как на небо взобраться и даже как все народы под единую руку собрать!
– Нашел с кем сравнивать! – обиделся Панас.
– Не нравится? И я все на свете знал, когда мне было десять весен. А чем больше взрослел, тем больше сомневался. Ты заметил, что чем кто дурнее, тем увереннее обо всем судит?
Панас обиделся, ушел молча. Тавр посмеивался тихонько. Владимир нетерпеливо посматривал, как во дворах вокруг княжьего терема расставляют столы, накрывают белоснежными скатертями. Еще с ночи начали свозить во двор ободранные туши оленей, вепрей, битую дичь, птицу, на пяти подводах привезли свежую рыбу из Днепра. Подвалы заполняли бочками с хмельным вином, медом, брагой.
Панас как-то намекнул, что рано еще увлекаться пирами да утехами. Умен боярин, но не докумекал того, что с ходу понял Тавр еще в Новгороде. Князь-то пьет самую малость, больше делает вид, что гуляет вовсю. Здесь на пиру княжеском собирается старшая дружина, бояре, посадники из других городов, старейшины да самый разный и необходимый люд. Где, как не за дружеской чашей, обсудить трудные дела, погасить старые споры? Здесь удается уладить то, что не смог бы войной и набегами. И червенский спор бы решил миром, соберись вот так с ляхами за дружеской попойкой!
Прискакал на взмыленном коне гонец. Тавр его перехватил во дворе, но тот, памятуя наказы великого князя, молчал как рыба, пока не оказался в дальней комнатке, чуть ли не на чердаке, любимом месте князя для тайных разговоров.
Владимир выслушал, помрачнел:
– Ладно, отдыхай… Я пошлю другого, а то с коня свалишься. Волчий Хвост мог бы и не двигаться дальше! Я ж наказал только вятичей примучить, а дальше идти резону не было.
Гонец оторвался от кувшина, прохрипел все еще сухим горлом:
– Да больно легко все получилось! Вятичи вроде бы собрали огромное войско, а потом враз все разбежались. Мы без боев прошли их землю, сожгли для острастки терем их князя, тот бежал куда-то к германцам, а дальше что делать, когда обошлось все без драки? Сами вятичи уже смеялись над своим войском. Мол, волчьего хвоста испужались! Тогда мы и сунулись малость западнее…
– Велики потери?
– Нет, воевода сразу отвел войско. Там спорные земли, без твоего слова он идти не посмел.
– Правильно, – одобрил Владимир. – Волчий Хвост – умелый воевода. Хоть и боится меня, но дело делает. Отдыхай!
Гонец попросил:
– Княже, ежели ответ дашь только к утру, то я буду готов. Только коней дай свежих. Я – воин, мне бы к своим! Там звенят мечи, свищут стрелы, трубят трубы… А здесь – тьфу! – сонное царство. Не для мужей.
– Тебе дадут свежих коней, – пообещал Владимир.
Глава 26
Сувор увел гонца на поварню, заодно распорядился насчет молодых девок опосля трапезы. Ничто так не разгоняет кровь, как девки, что помнут усталое тело, походят по спине босыми ногами, а затем, потешив ему плоть, укроют одеялом и будут сторожить сон, отгоняя комаров. Одну-две Владимир отряжал на ночь с прутьями на пруд, чтобы били по воде, пугали лягух, а то те белопузые своими воплями иным спать мешают…
Тавр, видя хмурое лицо князя, поинтересовался:
– Вести из Царьграда?
– При чем здесь Царьград? – ощетинился Владимир.
– Да так… При слове «Царьград» по тебе сразу пятна начинают ходить. И шерсть поднимается, как у кабана лесного. Как вот сейчас. И морда как у коня вытягивается.
– Брось, – попросил Владимир, чувствуя, что в самом деле кровь горячими волнами бросилась в лицо, а от кончиков ушей можно зажигать факелы. – Какой Царьград, если он принес весть от Волчьего Хвоста. Вятичей воевода примучил с легкостью, а затем решился сунуться на земли червенских городов…
– Ну и?..
– Получил по носу. Да не от самих червенцев или ляхов, а столкнулся с немецкими рыцарями!
– Что будешь делать?
– А что нам остается? Либо идешь вместе с судьбой, либо тебя тащит! А если хочешь победить, то надо вовсе идти навстречу.
Тавр вытащил из сумки лист бересты, звучно и ядовито зачитал ответы князей и родовитых бояр. Тот не привел войско, ибо выдавал дочь замуж, другой не успел убрать урожай, третий только-только распустил войско на прокорм по весям, четвертый просто тягается с братом в соседней земле, потому ни тот ни другой не явились. А были и такие, что попросту не ответили. Ссориться с новым князем Киевским не хотели, но и подчиняться не желали. Так и вернулись гонцы ни с чем.
– А Твердислав, – закончил Тавр, – вообще велел выпороть твоих людей и отпустить без ответа.
Владимир медленно и страшно бледнел. Кровь отхлынула от лица, затем смертельная бледность залила шею. Голос стал низкий и хриплый, пошел рыком к земле, от нее отпрыгнул и как дальний гром прогремел по всем поверхам:
– Без ответа? Это и был ответ! Ну ладно, Твердислав! Я знаю, с кем ты меня спутал!
Он сбежал с крыльца, свистнул. Отрок бегом привел коня. Князь прыгнул прямо в седло. Тавр крикнул вдогонку, чувствуя, что надо спросить:
– А с кем он тебя спутал?
– С человеком, – ответил Владимир хищно, – который ему это простит!
Конная княжья дружина вышла на рассвете, а на пятый день конские копыта застучали по земле знатного боярина. Владимир разделил дружину, Войдана отправил наперехват:
– Ни одному не дай уйти!
– А как отличить виноватого от неповинного?
– А боги у нас на что? – отмахнулся Владимир. – Разберутся. А ты убивай всех, кто побежит.
Они ворвались с трех сторон. Предосторожности оказались лишними: Твердислав оказался застигнут врасплох. Повалив ворота, дружинники секли и рубили всех во дворе, затем прогрохотали сапогами по лестницам терема. Сопротивляющихся закалывали и выбрасывали из окон.
Владимир ждал во дворе. Твердислава выволокли во двор полуголого, за ним тащили его двух жен – роскошных откормленных женщин, чуть погодя пригнали выводок детей. Самым старшим было лет по семнадцать, а младшего плачущая кормилица прижимала к груди.
– Все никак не поймете, – процедил Владимир с отвращением. – Каждый кулик в своем болоте хозяин? Я покажу, кто хозяин во всем этом огромном болоте!
Твердислав, всегда важный и осанистый, побелел, повалился в ноги, запричитал по-бабьи. Владимир с отвращением пнул сапогом:
– Жен и старших дочерей – на потеху дружине. Буде выживут – продать жидам, пусть гонят в южные страны. Авось там купят в гаремы или публичные дома для прокаженных.
– А младших?
Владимир окинул их равнодушным взором:
– Тоже. Если жиды не купят, то – под нож. Но чтобы с пользой, отдайте Нессу. Он окропит их кровью жертвенные камни.
Твердислав голосил, пытался подползти и поцеловать сапоги великого князя. Его удерживали, били. Владимир кивнул в его сторону:
– С этой туши содрать шкуру, сделать чучело. Пусть отроки учатся метать стрелы!
Он по-хозяйски оглядел добротный терем в три поверха, многочисленные постройки, амбары, сараи, длинную конюшню. У Твердислава на его землях видимо-невидимо скота, одних конских табунов больше десятка, а уж коровьи стада вовсе не перечесть… Такое хозяйство можно разделить между тремя-четырьмя боярами из новых. А то и на пятерых хватит!
Уже уходя, он оглянулся:
– А шкуру чтоб сдирали с живого! Начиная с пяток! Пусть во всей округе слышат его вопли. И видят, как расправляется князь с ослушниками.
Базилевс Василий спросил раздраженно:
– Как хоть правильно называется их образование теперь? Русь или Рось?
Историк низко поклонился:
– Это северяне, недавно пришедшие на те земли, виноваты в том, что Рось начинают звать Русью. Болгар они называют булгарами, «Правду Росскую» – «Русской Правдой», арабы и персы уже зовут их русами, и только мы зовем по старинке, как привыкли со времен эллинов: росами. Даже царя ихнего Боза называют ныне Бусом…
Базилевс поморщился:
– Оставь свои мудрствования. Мне нужен день сегодняшний. Учти, я не Цимисхий, который с ними воевал, братался с ихним князем. Я только и знаю, что это тоже славе… Поляне, кажется…
– К нашему счастью, полян уже нет, – ответил историк обрадованно. – Они разделились на множество племен, каждое из которых называется иначе: дряговичи, уличане, тиверцы… А поляне – еще та часть племен, которых Диодор Сицилийский описал как народ «пал» или «поли», а Плиний их описывал как «спалов». Росами же их начал называть готский историк Иордан: один из росомонов изменил Германариху, и тот казнил его сестру Лебедь – в готском произношении – Сунильду, и тогда ее братья, мстя за сестру, убили Германариха.
Базилевс молча выругался. Историк был превосходен, но в упоении перескакивал с вопроса на вопрос, терял нить повествования, часто вовсе забывал, о чем спрашивают, влезал в дикие дебри, до которых умному человеку вообще нет дела.
Историк понял по злому лицу, что надо закругляться, заторопился:
– С того дня малое племя росов стало быстро возвышаться над другими. Их главным городом стал Киев, построенный храбрым и воинственным Кием, тем самым, который и убил Германариха. Он в молодости бывал у нас на службе, командовал войсками. Вернулся на родину не один: сманил на новые земли две тысячи воинов, пожелавших покинуть империю и поискать счастья на новых землях.