– С Колей или Рустамом? – деловито спросил Феликс. В ответ Инночка только бешено выматерилась по его адресу. – С Рустамом, верно?
– Ничего я вам не скажу! Гады! Падлы! Пшли вон! Только следователю!..
Я подумал, что сейчас Феликсу настало самое время провести второй хук – объявить, что присутствующий здесь Виталий Мухин имеет некоторое отношение к органам и погоны носил. Но мне почему-то казалось, что такое заявление ничуть не подействует.
Похоже, и Феликсу так казалось, поэтому он просто произнес:
– И точно так же будете ему врать, юная леди? Не советую.
– Инна, – мучительно всхлипнула Надежда Николаевна, – теперь и они знают…
Я согласно кивнул. Мы знали. Мы оба знали, что в момент убийства Инночка отнюдь не сидела в уборной. Она находилась на первом этаже, очень близко от жертвы. Возможно, на расстоянии вытянутой руки.
– Где изумруд? – напрямую рубанул Феликс.
– Что-о?!
– Изумруд. Из-за которого погиб Борис Семенович. Продолговатый зеленый камешек примерно вот такого размера.
Я взглянул на бедную Надежду Николаевну и поспешно отвел взгляд. Сейчас бы я с удовольствием хлобыстнул стакан водки. Не зря основная профессиональная болезнь следователей – алкоголизм…
– Не знаю я никакого изумруда! – Глаза Инночки злобно и изумленно вытаращились. – Вы что, дело мне шьете? Ага, шас! Разбежались! Может, обыщешь меня? Давай, обыскивай….
– Инна, не надо…
– Молчи, ма! Пусть, пусть обыщет! Пусть мне в задницу заглянет! Обломается! Изумруд какой-то ему подавай…
– Кто первым вышел из второго номера? – рявкнул Феликс. – Ты? Рустам? Отвечай!
Несколько секунд Инночка только дышала, буравя его ненавидящим взглядом. Потом облизнула губы и сказала неожиданно спокойным голосом:
– Он. Я как раз одевалась.
Надежда Николаевна застонала.
– А дальше?
– А ничего дальше не было, ясно? Я оделась. Тут как раз развопилась эта старая жаба, как ее… Милена. Ну вот. Я выскочила, а вся шобла уже там, ахают, галдят, ну и прочая суета вокруг дивана. Вот и все..
– Все? – недоверчиво спросил Феликс. Он явно напрашивался на повторный взрыв. Мало ему одного. Пожалел бы Надежду Николаевну, инквизитор! В чем она виновата? Воспитала такую дочь – так ее дочь и есть ей пожизненное наказание…
Мне вдруг стало стыдно. Очень стыдно.
Взрыв грянул, но не там, где я его ожидал. Инночка просто не успела сдетонировать. Грянуло почему-то снизу.
– Сука! – неистово проорали на первом этаже. – Удрал! Вот сука!
Потом там кто-то хлопнул дверью с такой силой, что в окне дзенькнули стекла. Крик прекратился.
– Ага, – с явным удовольствием сказал Феликс. Я вопросительно уставился на него.
– Что – ага?
– То и ага, – пояснил сыщик-ортопед, – что следствие наше закончено. Он улыбался.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ ТУМАН, ТУМАН, СЛЕПАЯ ПЕЛЕНА…
(События, рассказанные разными лицами)I. Рассказывает Феликс Бахвалов
Мой друг Виталий завершил свою часть повествования, и я, ознакомившись с ней, еще раз подумал, что почти не ошибся в нем. Какое он произвел на меня впечатление в первые пять минут нашего знакомства, таким он и оказался. Ну, может быть, за исключением отдельных несущественных мелочей. Нормальный сочинитель книжек в мягкой обложке, которые рассыпаются на части после первого прочтения. А второй раз читать их и незачем.
Немного избалован, немного брюзглив, а под градусом и хвастлив, не принимает всерьез тех, кто не принадлежит к его мирку, ленив и инертен. Правда, парень компанейский, не зловредный и выпить не дурак. Это я сразу понял. Человековедение – наука неточная, однако, поработав какое-то время в больнице, особенно детской, понемногу начинаешь овладевать ею без учебников. Ортопед не исключение – конечности тоже крепятся к человеку. Если и через десять лет, увидев нового пациента, ты не способен сразу сказать, что перед тобой за фрукт, то ты не врач, а коновал, причем плохой, и к лошадям лучше не подходи – не лягнут, так покусают, и поделом.
При всей своей незловредности наш литератор не удержался от того, чтобы похохмить в мой адрес. Ответственно заявляю: в моей внешности нет ничего похожего на полинезийское каменное изваяние. Это у нашего писателя, наверное, шалят скрытые комплексы, что и неудивительно. Быть Мухиным-Колорадским и не самоутверждаться, принижая других, – таких чудес природа не допускает.
По-моему, написать можно было и получше. В смысле – он мог бы слегка проредить тот туман, что царил в его голове. От писателя я ожидал большего, а от детективщика и подавно. Если он в том же стиле пишет свои романы – ну их, не буду жалеть, что не читал.
В одном ему не откажешь: он сравнительно честно описал свое непонимание и свои сомнения на мой счет. Не стал заливать, будто с самого начала знал, чего я добиваюсь. Нет, он неплохой мужик и не окончательный дурак: не врет там, где
никто ему не поверит.
А как он удивился, когда я сказал ему, что следствие окончено! Аж челюсть отпала. Мне даже показалось, что он изрядно разочарован. Его можно было понять: он дал себя уговорить заняться не своим делом (а с меня, между прочим, семь потов сошло, пока уговаривал), только-только начал входить во вкус – и вот на тебе! Финита. Однажды я взял у Васеньки, это наш санитар, одну из его детективных книжек, еще не читанную, и, заглянув в конец, выдал Васеньке имя главного душегуба – так Васенька меня едва не убил. А уж обижен был, уж дулся на меня…
Примерно как Мухин-Колорадский.
Обида обидой, но удивлен он был не меньше, чем раздосадован, и немедленно потребовал объяснить, что, собственно, я имел в виду. Я ответил, что он сам сейчас все поймет, и предложил пойти выяснить, кто орал внизу и зачем.
Подозреваю, что презрение к элементарной логике – отличительная черта всех писателей. Вообще говоря, Виталий мог бы и сам догадаться, что я вовсе не искал убийцу. Разумеется, мои измышления насчет возможной виновности всех и каждого казались ему вздором, каковым и являлись. Но, сделав одно, самое простое логическое умозаключение, он не сумел перейти ко второму.
Я не искал убийцу. Чтобы обезвредить, не надо искать.
Мне до сих пор любопытно: пошел бы наш литератор вместе со мной допрашивать телохранителей, как сам предлагал?
Черт его знает. Возможно, и пошел бы, как баран, ведомый на бойню умным козлом. Переложив на козла всю ответственность, в том числе за его, баранью, жизнь. Но быть козлом, даже умным, мне что-то не улыбалось.
Безусловно, и это видно по его версии событий, он полагал, будто я хочу всерьез добраться до убийцы, вот только шаги для этого предпринимаю весьма окольные и путаные. А что мне оставалось делать?
Убедив всех разойтись по комнатам, я минут десять курил и оценивал сложившуюся ситуацию. Думайте что хотите, но я и сейчас убежден, что оценил ее верно. Если кто-то и мог взять на себя ответственность за кучу сбитых с толку, перепуганных людей, то только я. Так уж получилось. Виталий – нет. Не тот человек. Матвеич – тем более. Коля – под подозрением. Милена Федуловна – та в принципе могла бы, если бы не была занята исключительно своей особой. Остальных я даже не рассматривал.
Один свежий труп мы уже имели. Я не хотел второго.
Можно ускорить сращивание кости, но лишь до того предела, который установлен природой. Посеяв пшеницу, приходится ждать, когда она вырастет и созреет. Посеяв нервозность, тоже приходится ждать результатов. Не зря я начал с Милены Федуловны, она славно покричала. Наверняка ее вопли были слышны во всем «Островке», что и требовалось. Далее – Инночка. Было жаль несчастную Надежду Николаевну, тем не менее я рассудил, что безопасность, в том числе ее безопасность, превыше нервов. Тут крик был несколько тише, да к тому же девятый номер находился на втором этаже, но я не напрасно оставил дверь открытой. Третий – Леня. Он тоже неплохо поработал на мою идею, хотя пришлось и мне покричать. Главное – во втором номере поняли происходящее и кто-то как следует понервничал. Убийца.
Один из телохранителей. Вероятнее всего – Рустам. Ограбление? Очень возможно. Заказное убийство? Менее вероятно уже в силу излишней вычурности, хотя чего в жизни не бывает. Если честно, мне было наплевать на мотивы убийства. Я вообще не шевельнул бы и пальцем, если бы радогодские сыскари сумели добраться до нас в течение нескольких часов. Вероятно, убийца не собирался их ждать. Прорвавшийся ледовый затор и снесенный мост стали для него малоприятным сюрпризом.
Не только для него. В одном доме с убийцей находились десять человек, в том числе две пожилые женщины и один ребенок. Хорошо если нам предстояло быть отрезанными от мира всего лишь сутки или двое. А если больше? И все это время подозревать друг друга, дергаться, стараться не поворачиваться друг к другу спиной… Я вовсе не хотел, чтобы общая нервозность дошла до того, чтобы и убийца занервничал сверх меры. Он должен был занервничать ровно настолько, чтобы прийти к заключению: пора пускаться в бега.
Да, я спугнул его. Сделал это совершенно сознательно. И ничуть не жалею. Мое дело сшивать людям связки и вправлять вывихи, а не ловить убийц. Обязанность врача – спасать людям жизнь, а не подвергать ее опасности. Пусть убийцу объявят в розыск и ловят там, где он не сможет ни взять заложников, ни подстрелить кого-нибудь сдуру.
Интересно, схватил ли он пневмонию, переправляясь через протоку вплавь?.. Чисто медицинский интерес, сами понимаете.
Почему-то я не желал беглецу скорейшего выздоровления. Да, наше самопальное провокационное следствие было закончено, о чем я и сказал Виталию. Теперь оставалось лишь уточнить некоторые детали. Не для себя – лично мне плевать было на детали. Для спокойствия окружающих. Хватит с них и трупа – пусть окончательно уверятся, что убийца не ходит рядом.
Я не дал нашему литератору опомниться – сразу потащил его вниз. В холле все осталось по-прежнему, зато в коридоре напротив второго номера на стене красовался свежий след подошвы. Кто-то в сердцах пинал безответную стену.
Коля. Когда я деликатно постучал к нему, меня послали кратко, но далеко. Я ошибся. Колю надо было сокрушать нахрапом, а не миндальничать. Я с треском забарабанил в дверь.
Раздавшийся вслед за тем мат литератор типа Виталия назвал бы, наверное, неописуемым, но я не назову. Описать его во всех подробностях я очень даже мог бы. Просто не стану.
Я подождал и не услышал ответа.
– Не дури, Коля. Есть дело. Рустам сбежал, верно?
Ответную реплику я проигнорировал – одни эмоции и никакой полезной информации.
– Открыл бы, что ли, – предложил я. – Поговорим. Судя по специфическому грохоту и жалобному звону стекла, в дверь с той стороны врезался графин и перестал быть графином,
– Брось, Коля, – сказал я. – Ты один, а нас четверо не таких уж слабых мужчин. Надо будет – выломаем дверь, а тебя сомнем. – Не уверен, но, кажется, внутри зло рассмеялись. По правде говоря, я сильно сомневался в боевых качествах Лени и Виталия, а Матвеич и вовсе спал. – Ты хочешь сказать, что у тебя есть оружие? Очень хорошо. Тогда тебе придется либо перестрелять нас всех – с понятными последствиями для тебя лично, – либо последовать за Рустамом. –
Я опять сделал паузу и вновь не услышал ответа. – Лезть в воду холодно, я понимаю… Но оставаться здесь и ничего не предпринимать я тебе тоже не советую. Как бы ты ни берегся… ты улавливаешь мысль?
Тогда он отпер. Набычившийся, смурной, с безумным взглядом. До состояния души, в котором люди начинают крушить все, что подвернется под руку, ему не хватало самой малости. А еще он придерживался рукой за косяк, и, видно, не зря.
– Ну? – спросил он.
– Дай-ка посмотреть твой затылок, – сказал я. – Рустам постарался? А чем?
– Не твое дело.
– Мое. Я врач.
Его шатнуло, и тогда я увидел, что творится в комнате. Мама дорогая!..
Я сходил на крыльцо за сосулькой, чтобы приложить лед к затылку Коли, где вздулся изрядный желвак. Вряд ли пострадавший чувствовал себя очень хорошо, но кость была цела, и симптомов основательного сотрясения мозга я не заметил. Рустам не собирался убивать своего коллегу, он просто выключил его на время, оглушив ударом сзади.
Дальше крыльца я не пошел. На реке шуршало и потрескивало, льдины терлись о берега. Небо было беззвездное и безлунное. Свет из холла, пробиваясь сквозь пыльные стрельчатые окна над крыльцом, таял в тумане, вырывая из черноты совсем небольшой кусок. Я был почти уверен, что Рустам уже смылся с острова, но не собирался проверять это на опыте, используя себя как наживку. Если где-то там, в промозглой черноте, раздетый и весь в пупырышках, он сейчас пробует большим пальцем ноги ледяную водичку, повизгивая и шепотом матерясь, – пусть и дальше предается этому занятию. Не надо ему мешать.
Почему-то я подумал о том, что в любом порядочном детективном романе герой, оказавшийся на моем месте, обязательно постарался бы не дать преступнику уйти и тем заслужил бы читательскую любовь. Пусть преступник вооружен, а герой нет – это только к лучшему, потому что пуля-дура обязательно просвистит мимо, а герой ужом вывернется из безвыходной ситуации. Герой, не загнавший себя в безвыходное положение, – никакой не герой, а так, персонаж.
Нет уж. В жизни такие эксперименты кончаются более чем плачевно, это я вам точно говорю, а исключения из правила немногочисленны, и не зря. В жизни лучше быть персонажем, но живым, и не играть с противником по его правилам.
Я вернулся, вручил Коле холодную скользкую сосульку и .велел приложить к желваку. Коля постанывал и ругался сквозь зубы. Ничего, оклемается. Дешево отделался.
Санаторному имуществу досталось крепче. Графин – вдребезги, а вместо одного из двух расшатанных стульев – хаотично разбросанные по полу фрагменты в виде отломанной спинки, сиденья и ножек.
Второй стул уже подгреб под себя Виталий. Я сел на кровать рядом с пострадавшим. В дверях, заткнув собой проем, возник Леня, нарушивший приказ не выходить из номера. Внутрь не шел, прислушивался с интересом.
– Так чем же он тебя ударил, а?
– Не знаю я… Рукояткой пистолета, наверное. И мой пистолет унес, табельный… сука! А потом связал… Стулом.
– Вот этим? – указал я на обломки.
– Он здорово умел стульями связывать, – поведал нам Коля, шипя сквозь зубы, как потревоженный аспид. – Он сам меня учил… Уй, блин!..
До сих пор я считал, что хнычущий охранник – такая же небывальщина, как вывих надкостницы или грыжа сетчатки.
Но я ошибался.
– Не распускай нюни, – ворчливо пристыдил я. – Подумаешь, разок стукнули. Троцкому хуже пришлось. Тоже мне, черепной травматик.
Коля замолчал. Только кривился временами да менял руку, прижимающую к желваку тающую сосульку. Жаркая пульсирующая боль, которую он терпел, должна была скоро пройти. Собственно говоря, это вообще не боль, а мелкая неприятность.
Предательство со стороны друга-приятеля – вот боль. Настоящая. Рана. И чтобы не растравлять ее еще сильнее, мне лучше было прикинуться непонимающим. Грубый костоправ с волосатыми пальцами – что он может понимать в травмах души?
– А потом ты очнулся и разломал стул, так?
– Угу.
– Теперь поговорим? – предложил я.
– О чем еще?
– О том, кто убил Бориса Семеновича. И еще кое о чем.
– Мать твою! – заскрипел Коля и попытался вскочить. – Не будет у нас никакого разговора, понял?
Я взял его двумя пальцами за колено, заставил сесть и сделал внушение. Мне не надо хамить, бесперспективное это занятие. Я коленки людям чиню, я же и сломать могу в крайнем случае. А это действительно больно, проверять не советую. Это не голова, где кругом кость. А потому не рыпайся, Коля, и не сквернословь, мне это не нравится. Лучше тебе ответить на вопросы. Чего испугался? Ведь крови на тебе нет я верно понял? Или ошибся?
– Какая еще кровь… Нет никакой крови…
– Коля, – воззвал я, подумав, что всякий другой, наверное, назвал бы его Коляном. Но нет, несмотря на все свои старания выглядеть крутым, он все-таки был Коля, а не Колян. Никаких тебе «типа» и «как бы», да и новорусский гунявый акцент совсем слабый. – Я понял, что ты не убивал. Он тоже понял. – Я ткнул пальцем в сторону писателя. – А ты-то понял, что мы поняли?
– Не надейся, не тупой, – огрызнулся он.
– Вот и хорошо. Расскажи все с самого начала. Ты давно знаешь Бориса Семеновича?
Ничто так не успокаивает нервного, боящегося боли пациента, как непоколебимая уверенность врача в том, что неприятная процедура будет проведена в любом случае, сколько бы больной ни гоношился. В конце концов он неминуемо смирится и перетерпит.
– Без году неделя. Он обратился в агентство, вот нас с Рустамом… с этой сукой…
В оценке Рустама я был с ним совершенно согласен.
– Чем он занимался? Не Рустам, а твой шеф.
– Не шеф, а клиент, – проворчал Коля. – Перекупщик. Работал со старателями. Камешки, золото. Может, и еще какие-то занятия у него были, не знаю…
Теперь Коля говорил охотно, будто всю жизнь мечтал поделиться чужими секретами.
– До нас его какие-то другие ребята охраняли… он нам не говорил, но ясно же… А вообще, он много болтал. Говорил, что заказали его, что теперь у него на нас вся надежда… Сюда придумал приехать – исчезнуть на время, отсидеться. – Коля гыгыкнул и болезненно сморщился. – Не поверишь: добирались не от Радогды, а аж от самого Лысогорска, да еще на попутках. Стоишь на трассе, голосуешь, мерзнешь, как цуцик…
Я покивал. Можно было предполагать, что реальная опасность для Бориса Семеновича исходила не от выдуманных им хозяев Земли, а от хозяев куда более реальных. Кого-то он там обманул, с кем-то не поделился… бывает. Акула среднего размера затаилась на дне среди обросших ракушками камней, пережидая, пока над ней не перестанут лениво кружить хищные тени громадных косаток. Не знаю, насколько хороша была идея Бориса Семеновича отсидеться в занюханном постсоветском санатории, в то время как его будут искать по всяким там Багамам, Мальоркам и Каталониям. Возможно, и хороша. Не учел он только одного: помрачения собственного рассудка. Страх – штука тонкая, коварная, он много чего может сделать с человеком, вплоть до вытеснения реальных страхов мнимыми.