Она оглянулась вокруг.
Морг состоял из нескольких помещений.
Во-первых, предбанник, где она стояла, собираясь с духом, прежде чем снова извлечь свой пистолет, поднять руку с оружием и шагнуть в помещение, где пятеро в белых халатах окружили мертвое тело.
Комната попросторнее находилась как раз за той стеной, возле которой эти пятеро сейчас стояли на коленях. Там тоже были каталки, столы, был там шкаф с документами и какой-то электрический щиток с лампочками и кнопками.
Все это она знала еще до того, как вошла сюда. Не зря же она так долго и внимательно изучала брошюру о Южной больнице, которую выпросила у своей медсестры, да еще многое перерисовала на те листочки, что потом вырвала из блокнота.
Ей было известно, что там дальше есть еще одна комната.
Там она пока не была, она ограничилась тем, что сидела в позе, полной достоинства, и следила за своими заложниками. Но она знала, что прямо у нее за спиной есть большая серая железная дверь.
Самое большое помещение. Собственно морг, где хранились тела.
Внезапно один из студентов начал задыхаться. Это был тот самый парень, что бился в истерике, пока она не приставила пистолет ему ко лбу. Теперь он хватал ртом воздух, и каждый судорожный вздох был глубже, чем предыдущий.
Она сидела, не зная, что предпринять, не выпуская пистолет из рук.
Наконец он упал вперед, как был, со связанными за спиной руками, и уткнулся лицом в пол.
– Помогите ему! – крикнул седой, тот, что говорил по телефону с полицией. Он сверлил ее взглядом, лицо покраснело от лба до шеи.
– Help! Help him![15]
Лидия колебалась. Она смотрела на парня, который корчился от судорог. Она встала со стула и медленно приблизилась к нему, косясь на остальных, следя, чтобы они не вздумали шевелиться. Именно поэтому она не заметила, что руки у него развязаны.
Он лежал, уткнувшись лицом в пол, но руки, по-прежнему заведенные за спину, не были стянуты веревкой.
Она наклонилась, держа руку в гипсе возле его затылка, и тут он повернулся к ней лицом. От удара она упала назад, он навалился на нее, одной рукой он пытался вырвать из ее затекших пальцев пистолет, а другой ударил по голове.
Он был намного сильнее ее. Такой же, как те, другие. Те, что так же наваливались на нее, били и насиловали, насиловали, насиловали. Те, кого она ненавидела и кому решила никогда больше не позволять ее бить.
Вот почему она смогла.
По крайней мере, именно так ей казалось потом.
Он пытался отнять у нее пистолет, но ее палец дотянулся до спускового крючка и нажал на него. Выстрел разнесся по всему помещению. Хватка его сразу ослабла, он завалился на бок, грузно шлепнулся на пол и сморщился, когда острая боль пронзила ему ногу.
Пуля угодила прямо в коленную чашечку. Он никогда больше не сможет нормально ходить.
Спецназовцы начинали собираться в нижних коридорах Южной больницы. Они-то и услышали крик за закрытой дверью морга. Он был слабым, и слов разобрать не удалось. Когда же они осторожно приблизились, то различили короткий стон. Вскоре они увидели стонавшего. Он лежал поперек коридора, упершись головой в дверь морга. У него было сильное кровотечение: голова и ноги окровавлены, причем с первого взгляда ясно, как быстро он теряет кровь, так что требовалась немедленная помощь. Они приготовились к худшему, однако больше ничего не происходило. Несколько минут спустя спецназовцы, прикрывая друг друга, подползли к раненому. Его перетащили в безопасный участок коридора и положили на носилки. Спецназовцы были отлично подготовленным элитным подразделением, поэтому работали слаженно и без единого лишнего движения. Они не торопились: продвигались шаг за шагом, не быстрее и не медленнее, чем следовало. Им не надо было объяснять, что найденный в коридоре человек мог быть наживкой.
Когда двенадцать минут спустя каталку доставили в смотровую рядом со штабом, располагавшимся в отделении неотложной помощи, там уже был сгорающий от нетерпения Эверт Гренс. Ему сообщили по рации, что раненый – студент-медик по имени Йохан Ларсен, что он – один из пятерых заложников и что женщина, которая сегодня после ланча пробралась в своем больничном халате в морг, только что раздробила ему оба коленных сустава, выстрелив в парня из крупнокалиберного пистолета, а вдобавок еще несколько раз приложила его рукояткой по лбу. Гренс вскочил, как только носилки внесли в помещение. Он попытался установить контакт с раненым, но врачи неотложки решительно его оттолкнули. Пусть подождет, пока они окажут парню первую помощь.
У Эверта было много вопросов.
И ему позарез нужны были ответы.
Лидия Граяускас снова села на стул перед оставшимися четырьмя заложниками. Она выдохлась: за последние несколько минут ей пришлось здорово потрудиться.
Сразу после своего выстрела она поняла, что этого недостаточно. Прежде всего необходимо показать, что намерения у нее более чем серьезные. Она требовала, чтобы с ней считались. Однако по-хорошему они не понимали, так что…
Когда он навалился на нее всем телом, совершенно так же, как те, другие, она тотчас поняла, что должна применить силу.
Давить на них, ломать их волю снова и снова, так, чтобы страх перед нею не покидал их ни на минуту.
Новые попытки заложников освободиться ей абсолютно ни к чему, потому что в следующий раз удача могла оказаться и на их стороне.
Она лежала на полу рядом со стонущим студентом, который судорожно пытался дотянуться до своего правого колена. Она встала, окинула тяжелым взглядом четверых заложников у стены и снова помахала у них перед глазами пистолетом:
– Not again. If again. Boom.
Затем она подошла к лежащему на полу раненому парню и встала над ним. Она еще раз помахала пистолетом перед теми, кто стоял на коленях у стены, произнесла «boom» и прострелила ему второе, левое колено. Он снова вскрикнул, а она наклонилась над ним, посмотрела на четверых, сказала «boom, boom» и сунула дуло ему в рот. Так она стояла, пока он не затих, потом ухватила пистолет поудобнее и двинула рукояткой ему в лицо. Он немедленно потерял сознание. Она била его так, как когда-то били ее. Затем она сняла взрывчатку с его плеч, ткнула пальцем в сторону студентки и седого, немного ослабила веревку у них на руках и жестами показала, чтобы они выволокли несчастного за дверь и бросили в пустом коридоре.
Сама она сидела молча, направив на них пистолет.
Посмотрим. Что скажут там, наверху. Услышав, что она стреляет в заложников, небось сами попросятся поговорить.
И это хорошо.
Из его рассказа они поймут, что она настроена серьезно, что так просто она не сдастся и отныне она требует к себе уважения.
Она хотела говорить с ними.
С теми, наверху.
И больше она ждать не станет.
Она поговорит с ними о своих требованиях.
Она снова показала жестом, чтобы студентка взяла телефон и набрала номер. Третий раз. Третий раз она звонит им. В первый раз, чтобы они поняли, что у нее заложники. Затем – чтобы услышать четырнадцать длинных гудков. И наконец сейчас.
Девушка набрала номер и приложила трубку к уху седого.
Он подождал. Потом покачал головой:
– Dead.
Она услышала, что он сказал, но не была уверена, что поняла правильно. Она взмахнула пистолетом:
– Again!
– Dead. No tone.
Седой врач положил руку себе на горло, как делают актеры в американских фильмах, когда кого-то зверски убивают, и дважды произнес: dead.
Она поняла. Встала, по-прежнему угрожая ему пистолетом, подошла к стационарному телефону, который висел на стене у них над головой.
Подняла трубку, послушала – сигнала не было.
Оба телефона. Ее возможность начать переговоры. Они их отключили.
Она закричала на заложников. Они не понимали по-русски, так что ей пришлось яростно жестикулировать. Она показывала на кладовку, где стояли носилки, шкаф для документов и висел электрический щиток. Они с трудом поднялись, еле разогнув ноги и спины, затекшие после долгого стояния на коленях, перешли к другой стене и уселись там! Она знала, что теперь они будут слушаться ее беспрекословно, но все равно махала пистолетом и несколько раз произнесла: «If again boom». Потом она заперла дверь и пошла, огибая стоящие тут и там каталки с трупами, к большой синей двери в противоположной стене.
Она открыла ее и проникла в большой зал, где, собственно, и находился морг.
Йону Эдвардсону было всего тридцать четыре, когда его назначили командиром оперативного подразделения при национальной службе отрядов особого назначения. Языковая школа, университетский курс русского языка и дипломатии, высшая школа полиции и несколько лет работы позволили ему обойти всех претендентов на эту руководящую должность. Конечно, за спиной у него болтали разное, как всегда бывает, когда кому-то сопутствует удача в карьере. Но на самом деле он был для полиции настоящей находкой: умный, приятный в общении, такой не станет подсиживать конкурентов и хвалиться собственными заслугами.
Эверт Гренс встречался с ним много раз. Друзьями они не стали, да Гренсу это было и не нужно. Ему хватало того уважения, которое он испытывал к профессионализму Эдвардсона. Он радовался, что именно этот человек сейчас был рядом с ним в ярко освещенной прозекторской, которую превратили в штаб по освобождению заложников, убрав на время носилки и скальпели.
Эдвардсон взял Гренса за локоть и отвел его в сторону от студента-медика, который лежал на каталке с пузырем льда на каждом колене.
– Можешь не допрашивать его. По крайней мере сейчас. Я попросил одного из моих людей переговорить с ним по дороге сюда.
Эверт внимательно слушал, поглядывая на врача, который возился с раненым.
– Мне нужно все.
– Всего сейчас ты не получишь. Потом допросишь его подробно. А пока послушай: этот парень, Ларсен, уверен, что там взрывчатка, и это семтекс. Он не говорит, откуда ему это известно, но уверен в своей правоте. Она облепила взрывчаткой каждого из заложников да еще дверь, которая ведет в морг. У нее есть детонаторы, и он не сомневается, что она их использует, если понадобится. Ты понимаешь, что это значит?
– Думаю, да.
– Мы не можем начать штурм. Это просто невозможно. Если полезем туда, можем потерять заложников.
Эверт Гренс повернулся к Эдвардсону и раздраженно хлопнул ладонью по столику из нержавеющей стали. Хлопок получился громкий, к тому же столик завибрировал от удара.
– Ничего не понимаю. С того момента, когда она раздобыла оружие, я ничего не могу понять!
– Он сказал, что она не спускает с них глаз. Это их пугает. Она знает, где что находится. И она здорово подготовилась, понимаешь? Прихватила с собой веревку, чтобы их связать, и все, что нужно… А взрывчатки там столько, что нас отсюда вынесет к чертям собачьим.
– Все знает, говоришь?
– Да. Знает и уверена в себе. Он повторил это несколько раз.
– Да чихал я на ее знания. Давай-ка посылай туда своих людей. Лучших, на твой выбор. И снайперов – надо будет, подстрелим сучку.
Эдвардсон уже выходил из комнаты, как вдруг Гренс его окликнул. Он протянул ему медицинские перчатки и взял со столика, сдвинутого к стене, конверт. Из него он вынул блокнот в синенькой обложке и протянул его Эдвардсону.
– Вот. Это ее. Граяускас. Можешь прочесть?
Эдвардсон осторожно перевернул несколько страничек и покачал головой:
– Нет. К сожалению, это по-литовски.
– Свен, что там у нас с толмачом?
Эверт Гренс повернулся лицом к тому углу, где сидел Свен Сундквист. Но тут врач «скорой», который возился в соседней комнате с подстреленным, махнул ему рукой:
– Вы Гренс?
– Да. А что такое?
Эверт через всю комнату двинулся к нему, но врач протестующе замотал головой:
– Нет, не сейчас.
– Да мне только задать ему пару вопросов!
– Не сейчас. Он не может отвечать.
– Да почему? Подумаешь – коленки поцарапал! Там четыре человека внизу!
– Дело не в этом. У него шок. Если вы не потерпите немного, он никогда вам ни на один вопрос не ответит.
Эверт Гренс посмотрел на смертельно бледного Ларсона, который, запрокинув голову, лежал на каталке. По подбородку у него текла слюна. Гренс машинально потянулся за своим носовым платком, которым он привык вытирать ее подбородок. Он прикрыл глаза, затем снова взглянул на Ларсона и его беспомощно открытый рот, хотел было ударить по каталке, но вовремя сдержался, и его рука застыла в воздухе.
– Она взяла заложников. Облепила пластитом весь этот долбаный морг. И никаких требований!
Он забыл о своей руке, и нержавейка откликнулась на удар громким звоном, который долго еще отдавался от стен.
– Свен!
– Да.
– Звони! Звони ей. Пора потолковать.
Никогда раньше в настоящем морге она не бывала. Когда серая железная дверь закрылась за ней, Лидия остановилась и осмотрелась. Он был еще больше, чем она думала. Светло-желтый зал с холодным освещением, белый кафель там, где проводились вскрытия. По размеру – как два клайпедских танцзала, куда они с Владей ходили, когда были подростками. Стального цвета дверцы холодильников в несколько рядов занимали почти всю стену. По три в вертикальном ряду и по пятьдесят в горизонтальном. Каждая шириной в семьдесят пять сантиметров.
Лидия отсчитала пятнадцать рядов. Сорок пять холодильников. И везде люди. Бездыханные окоченевшие тела. Она не понимала. Не могла и не хотела этого понять.
Она вспомнила о Владе и, как это с ней иногда случалось, ощутила острую тоску по нему. Они выросли бок о бок, вместе пошли в школу. Ей нравилось держать его за руку во время прогулок. Заходили они далеко, собирались даже уйти из Клайпеды. Частенько подходили к самой городской окраине и оттуда смотрели на город. Просто смотрели. И тосковали. Тоска – вот что их объединяло прежде всего.
Она думала про него – он мой. И он думал про нее – она моя.
Лидия медленно шла по жесткому полу из серых плиток. Они не виделись три года. Иногда она задавалась вопросом: где он, что он делает, вспоминает ли о ней?
Она вспомнила родителей. Папу в тюрьме Лукишкес. Маму в их квартире в Клайпеде. Они сделали что могли. Любви особой в их семье не было, но ненависти не было вовсе, и уж тем более никто никого не бил. Жили себе, вполне довольные собой. Интересно, а родители когда-нибудь ходили на окраину, чтобы, обернувшись, смотреть на город? Кого-то искать…
Она была рада, что мама не знает, где она сейчас. В морге. Проститутка с исполосованной кнутом спиной, в руке пистолет, из которого она целилась в людей. Она была рада, что и Владя не знает об этом. Она сомневалась, что он бы ее понял. Верила. Но сомневалась.
Но он должен понять, что если кого-то беспрестанно унижают, наступает момент, когда он должен сам кого-нибудь унизить. Так уж все устроено. Просто дальше это продолжаться не может, места для унижения в душе не хватает. И ничего тут не поделаешь.
А через несколько секунд она услышала телефон. Стационарный телефон, который висел на стене в средней комнате, всего в паре шагов от мертвеца на каталке. Она торопливо зашагала по каменному полу мимо холодильников и распахнула серую железную дверь. Кажется, было четыре звонка. Может, пять.
Она подняла трубку и молча ждала, когда с ней заговорят. Действие морфина подходило к концу, и боль накатывала на нее с новой силой. Шевелиться было трудно, а ведь скоро будет еще хуже.
Через мгновение она поняла, что слышит русскую речь. Он говорил по-русски, она этого не ожидала. Мужской голос, скандинавский акцент, и пока она успела что-то сообразить, он представился:
– Меня зовут Бенгт Нордвалль. Я полицейский.
Она сглотнула. Она надеялась на это, но сейчас ей просто не верилось, что произошло именно то, на что она и рассчитывала.
– Вы вызвали меня сюда.
– Да.
– Лидия, так? Насколько я слышал…
Но тут она прервала его, постучав пальцем по трубке, и сама заговорила громким голосом:
– Почему вы отключили телефоны?
– Мы…
Она постучала снова, еще сильнее.
– Вы мне можете звонить, а я вам нет. Я хочу знать почему.
Он помедлил немного, она поняла, что он повернулся к обступившим его коллегам и что-то обсуждал с ними. Правда, беззвучно, видимо, жестами.
– Я не знаю, о чем вы говорите. Мы не отключали никаких телефонов. Мы только освободили большую часть больницы, эвакуировали пациентов и персонал. Но телефоны мы не отключали.
– Объясните получше.
– Лидия, мы эвакуировали людей, в том числе и оттуда, где коммутатор. Я думаю, именно поэтому ваш телефон…
– Не телефон! Телефоны! Оба! Вы что, меня за дуру держите? Тупая проститутка из совка? Я знаю, как телефон работает. А вы знаете теперь, что я покалечу их, не раздумывая. Так что хватит чепуху молоть! Пять минут. Ровно пять минут с этого момента – и чтобы по телефонам можно было звонить отсюда тоже. Иначе буду стрелять. И теперь уже не по ногам.
– Лидия, мы…
– И не вздумайте штурмовать. Иначе все взлетит на воздух – и заложники, и вся ваша больница.
Он снова помолчал. Опять совещался с коллегами. Потом откашлялся.
– Если мы наладим телефоны. Что мы получим?
– Получите? Вы не получите. Не получите мертвого заложника. У вас еще четыре минуты пятнадцать секунд.
Эверт Гренс слышал этот разговор от первого до последнего слова. Эдвардсон все перевел. Он снял с себя наушники, положил их на стол между Свеном Сундквистом и Херманссон. Затем взял свой стаканчик, допил остывший кофе и произнес:
– Ну. Что скажете?
Он обвел взглядом Свена, Херманссон, Эдвардсона и Бенгта Нордвалля.
– Что скажете? Блефует?
Йон Эдвардсон был одет точно так же, как и его подчиненные, снова занимавшие свои места в коридоре вокруг морга: черные кожаные ботинки, камуфляжные брюки с четырехугольными карманами и две серые куртки – сначала специальная, с множеством карманов для боеприпасов, а сверху – вторая, с нашитыми пластинками из пуленепробиваемого металла. К тому же в комнате было жарко, так что пот с Эдвардсона тек ручьем, лоб блестел, а под мышками расплывались два темных пятна.