Самое ужасное, что в конце своего опуса неугомонный журналист выразил благодарность господину Сперанскому, от которого, как выяснилось, он и узнал все эти сенсационные сведения. Автор статьи благодарил Сперанского за большую помощь в написании материала и предоставленные научные консультации.
– Да мне теперь не то что знакомым – мне Жульке стыдно в глаза посмотреть! – Старик взглянул на свою собачонку, которая ответила ему преданным взглядом и тявкнула, давая понять, что никакие статьи не могут повлиять на ее отношение к хозяину.
Старыгин заверил Сперанского, что не связан ни с какими средствами массовой информации, ни с какими газетами и журналами, не только бульварными, но даже вполне серьезными, и «Пляской смерти» интересуется исключительно по работе.
Аристарх Васильевич взглянул на него недоверчиво, но затем перевел взгляд на Агриппину, вспомнил, как она ему помогла, и несколько смягчился.
Он достал с полок несколько старинных фолиантов в переплете из потертой кожи и разложил их на рабочем столе.
– Вот, – проговорил он с гордостью. – Вряд ли вы еще где-то сможете найти такие уникальные материалы по этой теме!
Старыгин раскрыл первый том, нашел нужную страницу и принялся изучать гравюры, вооружившись лупой. При этом он снова вздыхал и жаловался, что ему очень не хватает той единственной и неповторимой лупы, которую у него конфисковали эстонские полицейские.
Однако через несколько минут он так увлекся изучением гравюры, что забыл про свою драгоценную лупу.
Агриппина заглянула через его плечо.
На пожелтевшей от времени странице располагался уже знакомый ей хоровод, в котором вперемешку с ухмыляющимися скелетами танцевали аристократы в пышных нарядах и скромно одетые простолюдины – рыцарь и купец, кардинал и нищий монах, принцесса и кухарка, богатый кутила и бедный землепашец…
– Зачем вам понадобилась эта гравюра? – спросила Агриппина Старыгина. – Ведь она ничем не отличается от той репродукции, которая есть у вас дома!
– Вот именно это я и хочу проверить! – отозвался Старыгин, не оборачиваясь. – Ведь та репродукция сделана перед войной, в тридцатые годы минувшего века, а эта гравюра – почти на пятьсот лет раньше. За пять веков очень многое могло измениться. И вообще не стойте у меня за спиной и не дышите в ухо. Не люблю.
– Тоже мне неженка! – обиженно фыркнула Агриппина и отошла.
– Вот, вот оно! – вдруг воскликнул Дмитрий Алексеевич, поворачиваясь. – Посмотрите!
– И не подумаю! – Агриппина обожгла его взглядом. – Вы меня только что отшили как… как любопытную собачонку, а теперь, видите ли, зовете… Ну уж нет!
– Ну как хотите… – безразличным голосом ответил Старыгин. – Если вам неинтересно…
Агриппина с непоследовательностью, свойственной всем женщинам, даже практикующим кардиохирургам, тут же подошла к столу и капризным тоном осведомилась:
– Ну, что вы там такое нашли?
– Вот, посмотрите! – Старыгин протянул ей лупу и показал на изображение знатной дамы в длинном платье из расшитой золотом парчи и двурогом головном уборе.
– Ну, эту даму я уже несколько раз видела! – пробормотала Агриппина, склоняясь над гравюрой. – Что вас на этот раз так заинтересовало?
– А вы посмотрите, что у нее в левой руке!
Агриппина поднесла лупу к пожелтевшему листу.
Гравюра была выполнена очень тщательно, каждая линия рисунка хорошо видна при сильном увеличении, и женщина разглядела в поднятой руке знатной дамы круглую коробочку с покрытой сложным узором крышкой.
– Но это очень похоже на…
– Совершенно верно! – подхватил ее Старыгин.
Он бросился к своей сумке, которую оставил возле книжного шкафа, и достал из нее коробку, которую они забрали у гардеробщика из ресторана. Поставив коробку на стол рядом с книгой, Старыгин достал из нее баночку румян.
Агриппина взглянула на нее, а затем – снова на гравюру.
Узор на крышке там и там в точности совпадал.
– Интересно! – проговорила она севшим от волнения голосом. – Что же, выходит, это та самая баночка, которая изображена на картине?
– Не уверен, что та же самая, вряд ли этой баночке румян пятьсот лет. Однако такое сходство не может быть случайным, в нем явно содержится какой-то тайный смысл…
Он перевернул страницу фолианта, нашел фрагмент гравюры, где был изображен алхимик.
И здесь при помощи лупы он разглядел на поясе средневекового ученого циркуль, который как две капли воды походил на циркуль из коробки.
Следующим персонажем был священник в скромном темном одеянии. В правой руке он держал крест – и этот крест являлся точной копией креста из коробки.
Агриппина заразилась его увлеченностью, она уже нетерпеливо искала в книге четвертую гравюру – ту, на которой был щегольски одетый молодой кутила.
Эта гравюра нашлась несколькими страницами дальше.
Тот же богатый щеголь в коротком, отороченном мехом плаще, в круглой шляпе, лихо сдвинутой на ухо, в узких штанах и изящных сапожках с длинными, загнутыми кверху носами.
Старыгин наклонился над книгой, поднес лупу к гравюре, чтобы разглядеть шпоры на сапожках щеголя… и через минуту недоуменно взглянул на Агриппину:
– Шпоры явно не те…
– Как не те? – переспросила женщина и в свою очередь вооружилась лупой.
Шпоры действительно были совсем другие. Вместо зубчатого колесика, которое лежало в коробке, они заканчивались полукруглым загнутым острием.
– Действительно не те… – протянула Агриппина разочарованно, возвращая Старыгину лупу. – И что же это значит?
– Если бы я знал! – Дмитрий Алексеевич недоуменно пожал плечами. – Одно могу сказать – эти четыре предмета так бережно хранили, так соблюдали предосторожности при их передаче, им придавали такое значение, что ничто не может быть случайным. Если шпоры на этой гравюре и на репродукции в моей книге разные, это несет какой-то скрытый смысл, за этим таится какая-то тайна…
– Тайна? Скрытый смысл? – раздраженно проговорил Сперанский, который до того молча наблюдал за своими гостями.
Старыгин не обратил внимания на его слова. Он достал свой мобильный телефон и снял на его камеру гравюру с молодым щеголем, а после, для порядка, – и остальные три гравюры.
– Так я и знал! – повысил голос Аристарх Васильевич. – Вы проникли ко мне обманом, выдали себя за серьезного специалиста, а сами рассуждаете о каких-то страшных тайнах и под шумок фотографируете гравюры из моей книги! Вы наверняка тоже работаете на какую-нибудь бульварную газетенку! Наверняка вы готовите очередную «сенсационную» статью!
– Уверяю вас, у меня и в мыслях не было… – попытался возразить ему Дмитрий Алексеевич, но Сперанский и слушать его не хотел. Он снова побагровел, губы его тряслись, он размахивал руками и теснил Старыгина к выходу.
Возле ног старика вертелась его собачонка. Она тоже чрезвычайно возбудилась, громко тявкала и, наконец, преодолев робость, подскочила к Старыгину с намерением разорвать его на куски или по меньшей мере порвать ему брюки.
Старыгин переглянулся с Агриппиной, развел руками и пошел к выходу, примирительно говоря:
– Аристарх Васильевич, только не волнуйтесь, мы уже уходим! Уверяю вас, у нас не было никаких дурных мыслей!
– Тот тоже так говорил! – кипятился Сперанский, выпроваживая гостей. – А чем все кончилось?
– Только не волнуйтесь! – повторял Старыгин, выходя из библиотеки. – Вам вредно волноваться!
– Я без вашей подсказки знаю, что мне вредно и что полезно! Не нуждаюсь в ваших советах!
Обратный путь через полуразрушенный баронский особняк Старыгин и Агриппина проделали без приключений и вскоре уже ехали по узким улицам Коломны.
– Странный старик, – проговорила Агриппина, нарушив молчание. – Он серьезно болен, ему непременно нужно лечь в больницу…
– Вряд ли удастся его уговорить! – с сомнением ответил Старыгин. – На редкость упрямый старик… хотя, конечно, вы совершенно правы – нужно наведаться к нему еще раз и попытаться убедить пойти на обследование… Хотя я больше чем уверен, что ему это не только не поможет, но даже навредит. Он прекрасно знает, что ему мало осталось, и хочет умереть в этих стенах…
Едва проводив неожиданных гостей, Аристарх Васильевич успокоился, а вскоре устыдился своей несдержанности.
Ведь этот молодой человек, кажется, искусствовед, сотрудник Эрмитажа, а вовсе не журналист из скандальной газетенки. А девушка, которая была с ним, вообще очень мила. Она помогла ему, Аристарху Васильевичу, справиться с сердечным приступом…
В последнее время сердце все чаще доставляло ему неприятности.
Кроме того, Сперанский и сам уже замечал, что характер у него с каждым днем портится. Он знал, что такое бывает в старости, но не ожидал, что с ним это тоже случится.
Нет, конечно, некрасиво он поступил с этими людьми!
– Нельзя так, Жулька! – проговорил старик, обращаясь к своей собачонке. – Нужно быть более терпимым с людьми, более вежливым! Они по делу пришли…
В последнее время сердце все чаще доставляло ему неприятности.
Кроме того, Сперанский и сам уже замечал, что характер у него с каждым днем портится. Он знал, что такое бывает в старости, но не ожидал, что с ним это тоже случится.
Нет, конечно, некрасиво он поступил с этими людьми!
– Нельзя так, Жулька! – проговорил старик, обращаясь к своей собачонке. – Нужно быть более терпимым с людьми, более вежливым! Они по делу пришли…
Жулька внимательно слушала хозяина, преданно глядя на него и подняв одно ухо.
В это время в дверь особняка снова кто-то постучал.
– Ну вот, наверное, они что-то забыли и вернулись! – проговорил Аристарх Васильевич и, шаркая ногами, пошел к дверям.
Он решил извиниться перед своими гостями за несдержанное поведение и даже предложить им чаю. Правда, к чаю ничего не было, потому что Анна Степановна придет только завтра.
Анна Степановна, богомольная сухонькая старушка, навещала его два раза в неделю, приносила продукты и лекарства, а также пыталась хоть как-то упорядочить его быт. Когда-то, очень давно, она дружила с его сестрой. Сестра давно умерла, больше у Сперанского не осталось никаких родственников. Все капризы вздорного раздражительного старика Анна Степановна сносила с голубиной кротостью. Старик был воинствующим атеистом и пытался втянуть ее в спор о божественном. Но Анна Степановна была тверда и на провокации не поддавалась.
С возрастом старик пристрастился к сладкому. Он любил рассыпчатое песочное печенье и мягкие шоколадные конфеты, а также теплую сдобную булку к чаю. Завтра все это будет.
– Сейчас, сейчас! – Сперанский отодвинул тяжелый заржавленный засов и открыл дверь.
Однако на пороге были вовсе не давешние его гости.
Перед ним стояли два очень странных человека – один высокий и худой, другой, наоборот, маленький и плотный, с круглым кошачьим лицом и наглыми глазами.
– Что вам угодно, господа? – осведомился Сперанский, окинув пришельцев недоуменным взглядом.
В ту же секунду он понял две вещи: во-первых, что эти двое – никакие не господа, а в лучшем случае братки или пацаны. И во-вторых, что дверь он им открыл очень зря.
– Что нам угодно? – переспросил его низенький и ухмыльнулся, как сытый кот. – А что она у тебя делала?
Жульке гости тоже не понравились.
Она жалась к ногам хозяина и заливалась лаем, давая понять этим двоим, что в доме есть сторож и охранник.
– Уйми ты свою шавку! – протянул высокий, неприязненно взглянув на собачонку. – Уйми, она нам разговаривать мешает!
– Так что она здесь делала? – повторил коротышка, тесня Сперанского внутрь особняка.
– Кто – она? – спросил Аристарх Васильевич, стараясь не показать своего страха. – И куда вы идете… господа? Здесь для вас нет ничего интересного!
– Не на улице же нам торчать! – ухмыльнулся коротышка, окончательно внедряясь в помещение. – На улице, папаша, холодно и некультурно!
Следом за ним протиснулся в дверь долговязый. Жульке он особенно не понравился. Собачонка расхрабрилась, подскочила к незваному гостю и ухватила его за край штанины.
– Ах ты, дрянь мелкая! – прошипел тот и изо всех сил пнул собаку.
Жулька рыжим мячиком отлетела в дальний конец холла и обиженно заскулила.
– Я предупреждал… – скривился долговязый.
– Я попрошу вас немедленно уйти! – строго проговорил Сперанский, вложив в свой голос все свою решимость. – Иначе…
– Иначе – что? – переспросил коротышка с откровенной издевкой. – Иначе твоя собачонка нас покусает? Не смеши нас, папаша! Лучше скажи – что здесь делала эта баба? Чего она от тебя хотела?
– Убирайтесь прочь! – повторил Сперанский.
Лицо его снова побагровело, дыхание стало частым и сиплым.
– Вот видишь, папаша, тебе вредно волноваться! – коротышка ухмыльнулся, подошел вплотную к старику, несильно ткнул его кулаком в бок. – Ответь на все наши вопросы – и мы, так и быть, уйдем, а ты останешься в своем клоповнике глотать валидол и чесать свою собачонку. Итак, последний раз спрашиваю – что здесь делала та баба?
– Здесь библиотека, – ответил Сперанский, держась за сердце. – Люди приходят сюда за книгами…
– Ах за книгами! – Коротышка переглянулся со своим напарником. – Очень интересно! А за какой книгой она приходила? Мы, может, тоже хотим почитать! Вот Серега у нас вообще обожает всякие книжки… правда, Серега?
Долговязый неопределенно хмыкнул.
– Так что давай, дед, веди нас к своим книжкам!
Сперанский еще больше побагровел, дыхание его стало частым и неглубоким.
– Я что сказал? – Коротышка подошел к нему вплотную, ткнул кулаком в бок. – Ты не думай, папаша, что разжалобишь меня своими старческими заморочками!
Аристарх Васильевич попытался что-то сказать, но вдруг мучительно закашлял, покачнулся, схватился за грудь и упал на пол. В глазах у него потемнело, потолок вдруг начал стремительно приближаться и накрыл Сперанского как большое ватное одеяло. Старик захрипел и затих.
– Эй! – забеспокоился коротышка. – Ты чего, дед, и вправду решил копыта откинуть? Вот нашел время…
Он наклонился над Сперанским. Глаза старика смотрели в потолок без всякого выражения.
– Ох ты! – расстроился коротышка и выругался забористым матом. – Что же делать-то?
Он переглянулся со своим долговязым напарником, но не нашел в лице того ни сочувствия, ни понимания.
– Аккуратней надо было, – проворчал тот.
Собачка Жулька выползла из своего угла и принялась лизать щеки своего хозяина, жалобно скуля.
– Вот что ей тут понадобилось, бабе этой? – закричал коротышка. – За каким чертом она в эту берлогу сунулась?
Его речь прервала мелодия, раздававшаяся из кармана. Коротышка поглядел на дисплей и помрачнел.
– Да! – крикнул он в трубку. – Да, нашли… Угу, поговорили… Да ничего…
Коротышка покосился на своего напарника и прочел, надо думать, на его лице самое откровенное злорадство. Он понял, что долговязый покрывать его не станет, и решил признаваться.
– Не получится допросить, – буркнул он раздраженно, – старикан помер.
Он послушал ругательства на том конце и заорал в ответ:
– Да не трогали мы его! Говорю – не трогали! И не били совсем! Да он сам ласты склеил! Вдруг посинел весь, захрипел и откинулся! На полу отдыхает теперь…
Он спрятал телефон в карман и кивнул долговязому.
– Сказала, чтобы мы поискали, старик не успел, наверное, ничего убрать…
Сперанский пришел в себя от прикосновения теплого Жулькиного языка. В глазах по-прежнему было темно, но сквозь толстый слой ваты прорывались незнакомые голоса. Он ощутил себя лежащим на полу и вспомнил, как сам же впустил в дом двух бандитов. Совсем сдурел на старости лет!
Он слышал вдалеке голоса, очевидно, бандиты добрались до круглой башни, где он проводил все время, и теперь рылись в его бумагах, трясли стеллажи с книгами, среди разговоров он уловил два слова – «Пляска смерти». Вот, значит, кого они имели в виду, когда спрашивали о ней… Им нужно знать, зачем приходила к нему та женщина. Надо же, с виду такая симпатичная, помогла ему, а оказалась связана с бандитами… Он пошевелился, и Жулька радостно взвизгнула. Сперанский испугался, что его заметят, и тихонько шикнул на собачку.
Но бандиты были уверены, что он умер, так что он перестал их интересовать. Коротышка издал торжествующий возглас, очевидно, они нашли ту книгу с гравюрами, что рассматривал Старыгин. А что ее искать-то, когда на столе лежит, на самом видном месте…
– Берем и уходим! – распорядился коротышка, он был в этом преступном тандеме главным. – Нечего тут возле свежего покойника ошиваться…
– Да как мы ее попрем-то у всех на виду, вон какая огромная… – завел долговязый.
Коротышка, недолго думая, рванул из фолианта одну страницу, потом другую.
«Сволочи, – подумал Сперанский, – книга бесценная…»
Впрочем, все равно все скоро пропадет… после его смерти библиотеку разорят…
После того как хлопнула дверь, Аристарх Васильевич с трудом сел на полу. В глазах мелькали красные мухи, в голове стоял ровный назойливый гул, сердце с трудом проталкивало кровь по сосудам. Жулька глядела испуганно. Старик долго тер левую руку, как делала Агриппина, потом, когда голова перестала кружиться и стало не так трудно дышать, он осторожно поднялся и побрел к своим книгам. Хотелось отдохнуть, но он знал, что если сядет в кресло, то уже не встанет. Он оперся на стол и постоял так в размышлении. Потом с трудом развернулся и отправился в самый дальний угол, где были навалены пыльные коленкоровые папки, забитые бумагами.
– Господи, хоть бы она оказалась сверху! – прошептал старик и усмехнулся – вот когда он о Боге вспомнил! Что бы сказала Анна Степановна…
Самое удивительное, что молитва его дошла, нужная папка оказалась почти сверху. Дрожащими, неуверенными руками старик развязал тесемки. В папке лежали гравюры. Как они там оказались, кто собрал их в отдельную папку, Сперанский не имел понятия, когда-то давно он наткнулся на них, когда делал ревизию своему книжному хозяйству. Он тогда удивился, перебирая содержимое папки, но потом забыл об этом. А вот теперь вспомнил.