Старыгин вынул из конверта гравюру и остолбенел. Позабытый конверт упал на пол. Кот Василий, поджидающий хозяина в прихожей, подскочил к нему с намерением разодрать на мелкие кусочки. Но вдруг затормозил в полном недоумении, потому что от конверта пахнуло чем-то очень неприятным.
Василий был котом домашним, избалованным спокойной сытой жизнью. Ему не приходилось добывать пропитание, как его предкам, диким котам, охотой и рыболовством. Также не нужно было драться с помойными котами за кусок несвежей колбасы, как это делают свободолюбивые дети дворов и подвалов. Но это вовсе не значит, что кот не умел ловить мышей. Инстинкт, как известно, вещь сильная, а жил Дмитрий Алексеевич Старыгин в старом доме, с чердаком и подвалом. На чердаке жили голуби, в подвале – мыши.
Пару раз случались в жизни Василия большие удачи, когда удавалось выскочить на лестницу и даже добежать до чердака. Разумеется, птичку кот не поймал, но устроил на чердаке грандиозный переполох. А глупые мыши изредка сами проникали в квартиру через перекрытия в поисках пропитания. Нечасто, раза два в год. Василий нес свою службу исправно, все мышиные ходы брал на учет. Долгими часами кот терпеливо ждал и потом гордо предъявлял добычу Старыгину. По этому поводу устраивалось грандиозное торжество, кота хвалили и показывали несчастную мышь соседям.
Сейчас же от конверта пахнуло на Василия чем-то злобным и опасным. Домашний котяра никогда в жизни не встречал крыс. Он распушил усы, вздыбил шерсть на спине и принялся красться к конверту, прижимаясь к полу.
Старыгин не обратил ни малейшего внимания на поведение кота, поскольку с увлечением рассматривал гравюру. На ней молодой человек в средневековом наряде танцевал рядом со скелетом. Скелет был знакомый. Молодой повеса тоже был Старыгину знаком – тот же самый короткий плащ, подбитый мехом, такая же круглая шляпа, залихватски сдвинутая набок, узкие штаны и башмаки с длинными, загнутыми кверху носками. На башмаках сверкали шпоры.
Старыгин, прижимая к груди гравюру, скинул куртку и пробежал в кабинет. Там он достал плохонькую лупу, снова привычно огорчившись отсутствием своей старинной, в бронзовой оправе, конфискованной таллиннской полицией, и склонился над гравюрой. Вздохнул удовлетворенно, потом достал из ящичка, где хранились предметы, полученные от прохиндея-гардеробщика в ресторане, зубчатое колесико и положил его рядом с гравюрой. Без сомнений, на рисунке у молодого щеголя были именно такие шпоры.
– Это интересно… – протянул Старыгин, бросился в прихожую за мобильным телефоном, нашел его в кармане куртки и едва не наступил на кота, который в упоении раздирал конверт.
– Василий, прекрати немедленно! – машинально крикнул Старыгин и снова скрылся в кабинете.
Там он нашел в своем мобильном телефоне снимок той самой гравюры с молодым человеком, сделанный им при посещении библиотеки Сперанского.
Молодой человек на обеих гравюрах был тот же самый, как и скелет. Разнились только шпоры, там – заостренные полумесяцы, а здесь – зубчатые колесики.
Настораживало кое-что еще. Различался пейзаж на заднем плане. Там, на той гравюре, за танцующей парочкой виднелись деревья, пинии и кипарисы, дорога убегала вдаль, а на горизонте синели горы.
На этой гравюре, что прислал Старыгину неизвестный, а скорее всего, старик Сперанский, пейзаж был городской. Дома с башенками и флюгерами, крытые черепицей, узкие окошки, закрытые витыми решетками, колодец, старинный желоб для воды…
И еще, поза у молодого человека была несколько иной. Он держал правую руку так, что в глаза бросался перстень на пальце. Перстень с огромным камнем. На гравюре, разумеется, неясно было, что это за камень, какого цвета, понятно только было, что очень большой и огранкой напоминает человеческий глаз.
– Что бы это значило? – бормотал Старыгин. – Как бы это узнать?
Старыгин потер заслезившиеся глаза и от полного бессилия решил позвонить Агриппине. Авось ей придет в голову что-то путное… Скорее всего, она начнет подшучивать над ним, шипеть и ехидничать, Старыгин заведется спорить, а в споре, как известно, рождается истина.
Агриппина ответила не сразу, голос у нее был какой-то полузадушенный, так что Старыгин осведомился, не подхватила ли она простуду.
– Да нет пока, – грустно ответила она, – но крыша точно потихоньку едет.
В трубке слышались шум и грохот.
– Вы что, на стройке? – удивился Старыгин. – Вроде бы вечер, время неподходящее.
– Я дома, – вздохнула она, – если, конечно, этот бедлам можно назвать домом… Это, понимаете ли, соседи…
Старухе Курослеповой сделали в больнице операцию, но сразу предупредили, что скоро не выпустят. И так врач все удивлялся, до чего живучая попалась бабка, другая бы давно концы отдала.
В отсутствие старухи в квартире тут же образовалось полное безвластие. Невестка часами болтала по телефону с подругами, сын вечерами смотрел по телевизору спортивный канал, внук Степа играл на компьютере.
Ведомое властной и злобной мамашей семейство было способно на многое, теперь же все делали что хотели.
Валентина Стукова пыталась заступить на место Курослеповой, но боялась Агриппины. Старуха была в плохом состоянии, могла и не выйти из больницы, и Валентина помнила о грелке.
«Откуда я знала, что нужно не грелку прикладывать, а лед?» – жаловалась она.
«А тогда и не лезла бы со своими советами», – отвечала Агриппина.
Валентина совсем скисла и отсиживалась у себя в комнате. И тогда на первый план выступило армянское семейство. Трое мальчишек с визгом и гиканьем носились по длинному пустому коридору, играли в футбол и даже пытались кататься на велосипеде. Когда они засветили мячом в дверь Стуковых, вышел злой с похмелья Федор и надрал старшему мальчишке уши. Вернее, только собирался это сделать. Но был остановлен армянской мамой. Тихая, вечно отмалчивающаяся Ануш при виде опасности, угрожающей ее дитятку, пришла в совершеннейшую ярость и набросилась на Федора с кулаками. Тот растерялся от такого неожиданного напора и отступил, а Ануш еще пообещала вызвать милицию, как только увидит Федора пьяным. Алкаш перетрусил – он не хотел в милицию, там могут и отметелить.
Теперь Стуковы сидели у себя в комнате тихо, как мыши, зато армянское семейство чувствовало наконец себя в квартире как дома.
Дети полностью переселились в коридор, а также пускали кораблики в ванне, клеили велосипедную камеру на кухне и жгли соломенное чучело зимы на балконе.
Ануш целыми днями жарила-парила на кухне, занимая всю плиту. Конечно, к Агриппине она относилась по-прежнему хорошо, угощала ее приготовленными блюдами, но есть это было нельзя – все жутко переперчено, так что желудок огнем горел, хотелось вызвать пожарную команду.
После нескольких дней такой жизни Агриппина поймала себя на том, что вспоминает бабку Курослепову почти с нежностью – при той хоть после одиннадцати в квартире наступала тишина.
Однако она не стала живописать Старыгину все свои неприятности – еще не хватало, сама раньше справлялась и сейчас справится! Хотя временами накатывала жуткая тоска – жизнь проходит, а вдруг она так и останется навсегда в дремучей коммуналке. Наверняка те же Курослеповы или Стуковы тоже, въезжая сюда, думали, что это ненадолго. И вот сын у бабки вырос, и жену сюда же привел, и сыну уже пятнадцатый год… Хотя старуха старожил, она, кажется, и родилась в этой квартире, если ее в отдельную переселить, она же от скуки рехнется, некого воспитывать будет…
Дмитрий Алексеевич кое-что понял из ее тоскливого молчания.
– Вам надо развеяться, – решительно сказал он, – что-то мне ваше настроение не нравится.
Агриппина хотела резко оборвать его, сказать, что она сама знает, что ей надо делать, но в это время в коридоре один из мальчишек запустил игрушечную пожарную машину с сиреной, и у нее на миг заложило уши. А потом, когда звуки прорезались, было уже поздно устроить Старыгину строгую отповедь, время упущено.
– Мы с Василием приглашаем вас на ужин! – объявил Старыгин с тайной мыслью, что если она придет к нему домой, то можно будет поговорить о второй гравюре, которую прислали ему сегодня.
– Василий тоже присоединяется? – удивилась Агриппина. – По-моему, он меня недолюбливает…
– Что вы, он будет очень рад вас видеть! – легкомысленно заверил ее Старыгин. – И, если вы не хотите выходить из дома в такую метель, я могу заехать…
Она уловила легкое колебание в его голосе и великодушно сказала, что доберется сама. Потратив на сборы минут десять, она собралась уже выйти и напоследок поглядела на себя в зеркало. Она вообще редко в него заглядывала, и зеркало было старое, оставшееся от прежних жильцов. Отражение ничем не порадовало. Разлохмаченные волосы, тусклая кожа, ранние морщинки… Глаза, что ли, подвести… Все-таки в гости собирается…
Когда она нашла тушь в ящике стола, оказалось, что та безнадежно засохла. Помада оказалась какого-то морковного оттенка – неужели она сама ее купила когда-то? Агриппина решительно стерла помаду и высунула голову из дверей, готовясь нырнуть обратно при первых признаках опасности.
Когда она нашла тушь в ящике стола, оказалось, что та безнадежно засохла. Помада оказалась какого-то морковного оттенка – неужели она сама ее купила когда-то? Агриппина решительно стерла помаду и высунула голову из дверей, готовясь нырнуть обратно при первых признаках опасности.
В прошлый раз милые детки играли в дартс. Они установили на входной двери мишень и метали дротики через весь коридор. Агриппина счастливо увернулась, папе Курослепову слегка попало по уху.
В коридоре ничего не было видно из-за мыльных пузырей, дети выдували их с огромным усердием. Что ж, хотя бы тихо…
Старыгин открыл ей дверь не сразу, пришлось долго звонить. Наконец дверь распахнулась, и Агриппина увидела мрачного хозяина квартиры. На животе у него был повязан дамский клетчатый фартучек, волосы всклокочены.
– Вы мне не рады? – Агриппина подняла брови. – Зачем тогда приглашали?
– Какое там! – невпопад ответил Старыгин. – Это все Василий…
Выяснилось, что в процессе приготовления ужина кот не придумал ничего лучше, чем разбить бутылку оливкового масла.
– Прыгнул на стол и поскользнулся, бегемот такой, – сокрушался Дмитрий Алексеевич, – всю кухню изгваздал, сам извозился, меня измазал…
Агриппина заглянула на кухню. Зрелище было неутешительное.
Посредине была огромная лужа масла, в ней валялись осколки бутылки, клочья рыжей шерсти и еще какие-то подозрительные ошметки. В комнату тянулись жирные следы лап. Шкафы были открыты, кухонные полотенца валялись на полу, табуретка перевернута, даже занавеска провисла.
– Мамай прошел, – констатировала она, – это же невозможно представить, чтобы такое обычный кот устроил!
– Василий – необычный кот, – тут же обиделся Старыгин, – он особенный…
– Я уж вижу, – вздохнула Агриппина. – А где виновник торжества?
Кота нашли в комнате на диване. Он невозмутимо умывался и на Агриппину поглядел с гордостью – знай, мол, наших! И она сразу поняла, что ничего Василий не поскользнулся, а специально прыгнул на стол и уронил бутылку с маслом на пол. Исключительно из хулиганских побуждений.
– Еще и плед весь жирный! – простонал Старыгин. – Вот что теперь делать?
– Вместе с пледом замочить кота в ванной, – предложила Агриппина, незаметно подмигнув Старыгину, – порошочком присыпать…
– А что, – задумчиво пробормотал Дмитрий Алексеевич, – сразу убьем двух зайцев – и плед будет чистый, и кот…
Василий, несомненно, понимал человеческую речь. Но был не настолько проницателен, чтобы сразу же определить розыгрыш.
– Вы заходите с той стороны, – скомандовала Агриппина, – сразу в плед его закатаем… ой!
Кот вообразил, что с ним не шутят, и в панике взвился на книжный шкаф, на самую верхотуру. То есть хотел это сделать. Но промахнулся, не допрыгнул, проехался когтями по стеклянной дверце, с ужасающим скрипом сполз вниз, оттолкнулся задними лапами от бронзовой ручки и долетел-таки до верха, оставив на стенке красного дерева глубокие царапины от когтей.
– Ну что это такое, – расстроился Старыгин, – этак он всю мебель перепортит…
Кот свесился со шкафа и злобно мяукнул.
– Вот-вот, остынь там, – посоветовал Старыгин, – и мы тут без тебя отдохнем…
Коту очень не понравилось это «мы», он понял, что с маслом перегнул палку. Но было поздно.
– Надо же, сам пригласил вас на ужин, а есть нечего, – сокрушался Старыгин, в то время как они дружно убирали на кухне, – хотел приготовить салат с теплым козьим сыром…
– Слушайте, дорогой мой. – Агриппина разогнулась, потрясая половой тряпкой, и поправила локтем сбившуюся на глаза прядь, – хватит строить из себя небожителя. Вы же живете один, ни за что не поверю, что нет у вас в холодильнике про запас пачки пельменей.
– Никогда! – Старыгин негодующе выпрямился. – Никогда не ел магазинных пельменей!
– Ну-ну, не стройте из себя невесть кого… – усмехнулась Агриппина, – колитесь, а то я сама посмотрю…
Выяснилось, что пельмени действительно отсутствуют. Как и замороженные котлеты. Зато есть целая упаковка готовых свиных отбивных, их надо только разогреть.
– Масла больше нету, – огорчался Старыгин, – заправки к салату не сделать… Для этого надо смешать оливковое масло с бальзамическим уксусом, добавить немножко соли, мелко-мелко нарезать зелень…
– Ничего, мы зелень крупно нарежем, – перебила его Агриппина, – огурцов-помидоров добавим и сметанкой зальем. Сойдет!
– Ну не знаю…
– Проще надо быть, Дмитрий Алексеевич! Давайте уж поскорее, а то кушать очень хочется…
В кухне было невозможно находиться, хоть Агриппина и успела там начерно прибраться, так что накрыли в комнате. Кот, учуяв запах отбивных, заинтересованно свесился со шкафа.
– У, змей! – Старыгин погрозил ему кулаком. – Если бы ты еще бутылку вина разбил, я бы тебе устроил…
Кот приуныл и отполз подальше.
После того как они выпили бутылку замечательного сицилийского вина, оба почувствовали себя гораздо свободнее. Старыгин болтал о пустяках и даже пересел на диван поближе к Агриппине. Она разрумянилась, глаза блестели, она не подтрунивала над ним, а рассказывала смешные случаи из своей врачебной практики.
Агриппину отрезвили старинные настенные часы. Они пробили десять раз. Время, когда нужно принимать решение. Либо оставаться на ночь, либо уходить, причем как можно скорее. Пока еще есть возможность удалиться, соблюдая приличия.
Странное дело, ей всегда было наплевать на приличия, однако в данном случае не хотелось доводить дело до открытой конфронтации. Она всегда любила полную ясность во всем, но сейчас как раз не хотела ни в чем разбираться. Вроде бы есть между нею и этим смешным реставратором какие-то ростки симпатии, так не надо ничего усугублять.
– Дима, а ведь вы не просто так меня позвали, – сказала она, – вы ведь хотели мне что-то важное показать…
– Ой да, конечно! – Он хлопнул себя по лбу и побежал в кабинет.
Она сама удивилась, до чего расстроила ее эта поспешность. Кот сверху скорчил зверскую морду.
– Да пошел ты! – тихонько пробормотала Агриппина.
Она встретила Старыгина с гравюрой довольно кисло. Внезапно стало неуютно здесь, в теплой приветливой квартире. Все для нее здесь чужое, эта вычурная мебель, эти картины, даже эти книги. И сам хозяин – что у них может быть общего?
Но он, похоже, так не считал, во всяком случае, он разложил перед ней листки и стал горячо что-то доказывать и объяснять. Она не сразу поняла, что он от нее хочет.
– Вы снова думаете, я фантазирую, выдаю желаемое за действительное? – огорчился Старыгин, по-своему истолковав ее молчание.
– Да нет… – Агриппина очнулась от своих грустных мыслей, – просто я думаю, что нам это дает…
Оттого, что она не возражала, не перечила, не ехидничала, Старыгин обиделся еще больше.
– Очень многое дает! – с жаром заявил он. – Теперь все сходится! Только непонятно, к чему тут перстень… Вот что, я свяжусь с коллегой из Любека, он пришлет мне материалы из тамошнего архива! Да здравствует технический прогресс!
– Что ж, тогда я, пожалуй, пойду, – вздохнула Агриппина. – Поздно уже.
– Я обещал вас развлечь, – спохватился Старыгин, – а сам…
Но она видела, что говорит он это только из вежливости. Что на самом деле он ждет, когда она уйдет, чтобы без помех написать письмо коллеге из Любека.
«Работа для него всегда на первом месте, – думала Агриппина, трясясь в маршрутке, – оттого, наверное, и не женился. Какая женщина потерпит, чтобы с ней так обращались?»
В обиде она и не вспомнила, что для нее самой работа на первом месте, что после некоторого опыта она поклялась себе, что ни один мужчина не заставит ее не только страдать, но даже изменить свои планы.
Известно, что нас в первую очередь раздражают в других людях черты, присущие нам самим. Людей, страдающих чревоугодием, безумно раздражает чужое обжорство, лентяев – чужая лень, болтунов – чужая неумеренная разговорчивость. Так и Агриппину, которая, по сути, была настоящим трудоголиком, раздражало проявление в других людях этого качества.
На следующее утро мастер Бернт Нотке остановился возле высокого каменного дома на Ратушной улице. Рядом с ним стоял шустрый Фриц с тяжелым узлом на плече.
– Это дом кожевника Штольца? – спросил мастер белобрысого слугу, выглянувшего в окошко первого этажа.
– А то! – ответил тот, широко зевнув. – Чей же еще?
– У вас остановился богатый чужестранец, господин Луи Циффер из Брюсселя?
Слуга проглотил зевок, испуганно заморгал, проговорил, понизив голос:
– У нас, у нас… господин Штольц принял его как какого-нибудь важного князя! Отдал ему лучшую комнату в доме… а по мне, так это никакой не богатый чужестранец, а шарлатан и мошенник… и денег на чай слугам дает самую малость…