Глава 10
— Алина Игонина? — Директор выставочного комплекса, миловидная женщина в возрасте где-то от тридцати до пятидесяти, задумчиво посмотрела на полковника. — Она личность, конечно, неординарная, но не настолько, чтобы представлять какой-то интерес в творческих кругах.
Гуров старался смотреть на собеседницу с интересом не только чисто служебным. Это у него отчасти получалось, потому что он не переставал удивляться и восхищаться возможностями современной индустрии красоты. Ну как можно так ухаживать за собой и, главное, чем ухаживать, что выглядеть приемлемо в таком широком возрастном диапазоне — от тридцати до пятидесяти? Или она в тридцать-сорок уже так выглядит, или в сорок-пятьдесят еще так выглядит?
— Скажите, Галина Андреевна, а бойфренда Игониной вы знали?
— Фу, господин полковник, — игриво взмахнула ресницами женщина.
— Ну, простите меня, — улыбнулся Гуров. — Простите, но это ведь моя работа.
— Понимаю, понимаю, — кивнула директор. — Только я вам вряд ли могу в этом вопросе помочь. Я ее личной жизнью никогда не интересовалась. Отношения у нас всегда были чисто деловыми. Я ей поручала при подготовке выставок или камерных встреч с артистами свою долю работы. Ну, на которую мне не хотелось отвлекаться самой или загружать своих девочек. Всякую и не очень благодарную работу.
— Нанять клиринговую компанию, пригласить буфет?
— Ну что вы, — рассмеялась она. — Эти вопросы решаются чисто по телефону. А вот более щепетильные… Например, найти номер телефона директора какой-нибудь звезды, узнать планы летнего тура…
— А что, номера телефонов — это тайна? — удивился Гуров. — Я полагал, что номера, наоборот, должны знать многие. Это ведь в интересах самого директора, его доступность напрямую, как мне кажется, влияет на широкие связи и наличие заказов на выступления.
— Тут вы правы. Но есть заказы, которые афишировать не любят. И не потому, что они звезду каким-то образом дискредитируют. Понимаете меня?
Гуров понял. Есть заказы официальные, официальные доходы, с которых концертирующая звезда платит налоги, а есть «халтурки», причем не очень дешевые, которые проходят «в черную». Просто среда должна быть надежная и гарантирующая, что никто никого и никуда не сдаст.
— Вы говорите, что ее очередное увлечение — бывший театральный актер? — спросила Галина Андреевна.
— Полагаю, что бывший актер. Не уверен, что именно театральный и что состоявшийся.
— Да, Лев Иванович, — рассмеялась женщина, — у нас в творческих кругах себя называют актерами и художниками даже те, кто и соответствующего образования не имеет, да и к данному искусству пришел спонтанно или случайно. Я знала одного актера, который даже в театре никогда не играл и ни в одном фильме не снялся. Просто промышлял на корпоративах и считал себя служителем Талии и Мельпомены! Вы знаете, Лев Иванович, а я, пожалуй, слышала про их отношения с Костей Ветровым. Если не ошибаюсь, он с вашей очаровательной супругой играет в одном театре.
— Так что вы о них знаете? Пожалуйста, Галина Андреевна! Поверьте, не одни крутые полковники мир спасают, иногда и милейшие женщины способны…
— Только не намекайте, прошу вас, на Елену Троянскую. Не хочу, чтобы из-за меня случались войны. А про Алину и Ветрова я слышала что-то такое. Ну, во-первых, они одновременно поступали в театральное училище. Кажется, в Щукинское, но он поступил, а Алина — нет.
— Что так? По какой причине не прошла?
— Да вы знаете, Лев Иванович, слухи ходили разные, только я не привыкла верить пустословию. У нас любят то превозносить чужие таланты, то относиться к ним уничижительно. Не берусь судить, какого именно рода причина, но неоднократно слышала от других людей, что Алина как-то озлобилась тогда, показалась многим обиженной, обиженной незаслуженно. То ли несправедливо что-то там на экзаменах оценили, то ли иное. Не знаю точно. Возможно, у девочки все же был какой-то талант. Я, по крайней мере, слышала, что на вступительных экзаменах она читала собственные стихи.
— Может, это и подтолкнуло экзаменационную комиссию на отрицательное решение ее вопроса, — предположил Гуров. — Насколько я понимаю, туда принимают людей, которые хотят учиться, могут учиться, а не тех, кто себя считает уже звездой. Не так?
— Возможно… Не знаю, Лев Иванович.
Интересно, думал Гуров, вот насколько я уже постиг особенности театрального мира, а до сих пор не могу определить, чем же сейчас может заниматься моя жена. Вот и на часах уже половина двенадцатого ночи. Нет, это в реальном мире половина двенадцатого ночи, а в театральном мире это половина двенадцатого вечера. Как раньше говорили: пополудни, пополуночи. Значит, сейчас половина двенадцатого пополуночи.
Гуров был далек от мысли, что Маша пустилась во все тяжкие, что она веселится на хмельной пирушке, последствия которой ой как непредсказуемы. Разумеется, были в их среде и такие женщины — любительницы всевозможных приключений и утех. Но своей жене Гуров верил. Во-первых, потому что он ее хорошо знал, во-вторых, он ее любил. А когда женщину любишь, ты ей веришь. И еще он всегда помнил, что Маша любит его. Она любит театр, искусство и… своего мужа.
Но не это смущало Гурова, который сидел перед телефоном и старательно представлял себе, чем же сейчас занята его жена в далеком городе, где находилась с театром на гастролях. Он никак не мог понять, по какому принципу у актеров строится день и в каком напряженном ритме они работают. Усталость актера — это вам не усталость сыщика или грузчика, она у них иного рода.
Труппа или большая часть труппы могла в данный момент праздновать окончание спектакля, или чей-то день рождения, или еще что-то. А могли и валяться по номерам на постелях и отдыхать, потому что именно сегодняшний спектакль дался им эмоционально несравнимо тяжелее, чем, скажем, третьего числа. Могли вообще гулять шумной театральной толпой по, скажем, набережной. Гулять, читать стихи, монологи, спорить и обсуждать. Такое за ними тоже водилось, особенно на гастролях в чужих городах.
Гуров решил, что со стороны выглядит сейчас глупо, и решительно набрал номер Машиного телефона.
— Лева? Что случилось?
— Ничего, просто соскучился. Решил сделать сюрприз и позвонить.
— В половине двенадцатого ночи?
— В половине двенадцатого пополуночи, — поправил Лев. — А у тебя усталый голос, Маша.
— Ох… просто у нас сегодня не все ладилось. Тяжело шел спектакль, да еще две подмены было. Мы с девочками только вернулись в гостиницу. Так, бродили по городу, любовались звездами. Ты же нас знаешь, Лева!
— Знаю. Хандрите!
— Наверное. А ты как там? Не голодаешь без меня? Как там Юра Калинин со своей девочкой?
— Все хорошо, Маша, не переживай. Ты извини, но я немного по делу звоню…
— Вот как коварны мужчины, — тихо рассмеялась Маша, — увлечь женщину, заморочить ей голову, а потом баáах по башке — «немного по делу». Что случилось-то, неугомонный ты мой? К корпоративу готовитесь, текст не получается?
— Мне нужно поговорить с Ветровым.
— С Костей? — удивилась жена, и в трубке на некоторое время повисла тишина. — А что… случилось?
— Ничего страшного, Маша! — попытался Гуров успокоить жену. — Ровным счетом ничего. Просто у вашего Ветрова была одна хорошая знакомая. Мне надо проконсультироваться с ним по ее… личности.
— О, боже! Преступница?
— Машенька, — мягко, но с нажимом отозвался Гуров. — Ты знаешь правила…
— Хорошо, полковник, перезвони мне через пять минут. Я выясню, не спит ли еще Ветров, и попробую его подготовить. Не волнуйся, я не перестараюсь.
Пять минут тянулись довольно долго. Наконец отведенное на ожидание время прошло, и Гуров снова набрал номер телефона Маши.
— Але, полковник, — дурачась, отозвалась Маша. — Клиент готов, можно брать! Передаю трубку.
Какая все-таки она у меня умница, в который уже раз подумал Гуров. Ведь нашла интонации, нашла образ, чтобы не пугать человека, настроить его на необременительный, но все же серьезный разговор.
— Костя, добрый вечер, — сказал Гуров в трубку, едва услышав мелодичный баритональный тембр голоса Ветрова. — Я могу вас так называть?
— Конечно, Лев Иванович, что за разговор. Мария меня предупредила немного… Чем могу помочь доблестной полиции? О ком речь?
От Гурова не ускользнуло некоторое напряжение в голосе молодого актера. Видимо, он не был на сто процентов уверен, что его молодость и похождения настолько уж невинны и что ничего неприемлемого не всплывет в разговоре с высокопоставленным полицейским. Хорошо, хоть есть гарантия в лице Марии Строевой, что нежелательное останется в определенной тайне.
— Вы помните одну вашу знакомую, которую зовут Алина Игонина?
— Вы помните одну вашу знакомую, которую зовут Алина Игонина?
— Игонина, Алина? Н-ну, да, помню. В основном, я ее помню по тем временам, когда мы все были абитуриентами. А потом, потом я с ней, кажется, пересекался раза три-четыре, но только мельком. А что случилось?
— Костя, рассказать я вам о причинах моего интереса пока не могу, а врать не хочется. Просто поверьте, что причина веская, раз я в полночь звоню в другой город и беспокою свою жену, вас. Согласны поверить мне на слово и ответить на мои вопросы?
— Безусловно, Лев Иванович, — с некоторым разочарованием в голосе проговорил Ветров. — Полагаю, что ерундой ваше ведомство не занимается. Так о чем пойдет речь?
— Постарайтесь спокойно выслушать мой вопрос и отреагируйте на него без лишних эмоций, желательно, чтобы окружающие не поняли, о чем идет речь. Хорошо?
— А рядом никого и нет. Я один в номере.
— Отлично. Теперь скажите, Костя, Алина Игонина была вашей любовницей?
— Алинка? — вполне искренне расхохотался актер. — Да вы что? «На абитуре», честно говоря, не до того было. А потом… Потом я ее уже не скоро увидел, да и не в моем она вкусе. Это я вам честно говорю!
— А может, вы слышали, кто с ней имел подобные отношения? Это очень важно, Константин!
— Ну-у, вообще-то, слышал. Только это было год, может, два-три года назад, я точно не помню. Это Максим Валович. Вроде с ним у нее любовь была. Где он сейчас и чем занимается, я не знаю. Он Щукинское закончил на два года раньше меня. Потом, кажется, в паре фильмов снялся и как-то потерялся. Парень был не без таланта, говорили, что его даже Олег Табаков в свою «Табакерку» звал.
— Хорошо, постараюсь найти Максима Валовича. А скажите мне еще, Костя, что вы думаете про Алину. Ну что она за человек, какая у нее душа?
— Душа? Ого, какие ныне вопросы полицию интересуют! Приятно слышать, что вам не чужда забота о человеческих душах, коллега! Вы, наверное, про стихи, которые она на вступительных экзаменах читала? Шумное было выступление, но ее не поняли. Да и стихи, на мой взгляд, несколько мрачноватые.
— Даже так? — насторожился Гуров. — А на память вы ничего не помните?
— Да бог с вами, столько лет прошло. Да и не сторонник я этой «чернухи». Я человек большого позитива.
— Позитивный человек с большой буквы «П»?
— Примерно так. Знаете что, Лев Иванович, если вас ее творчество интересует, разыщите в Щукинском училище Ольгу Евгеньевну Караваеву. Она тогда в приемной комиссии была, слышала эту поэзию. У нее, скорее всего, сохранились. Караваева редко что-то из студенческого творчества выбрасывает. А тут абитуриент блеснул.
Несмотря на то что «Щука», как в обиходе театралы называют Щукинское училище, с 2002 года стала официально именоваться «Театральным институтом имени Бориса Щукина при Государственном академическом театре имени Евг. Вахтангова», она так и осталась Щукинским училищем. Это старое, до боли родное словосочетание не решились удалить из названия. Слишком многое было с ним связано, слишком много великих имен вышло отсюда и покорило сердца миллионов.
Гуров стоял перед старинным зданием в Большом Николопесковском переулке и смотрел на его стены, окна. Гуров не был завзятым театралом, хотя его жена была известной театральной актрисой. Театр он любил, но профессия сыщика не давала возможности посещать спектакли так часто, как иногда хотелось бы. И как-то за долгие годы своей службы Гуров свыкся с этим. Каждому свое.
Здание дышало историей, это Гуров ощущал почти физически. Наверное, это аура величайших талантов, которые тут учились, которые тут преподавали. И сама архитектура здания ощущалась какой-то особенной, несмотря на лаконичный стиль с элементами ар-деко. Высокие окна, декоративный карниз с сухариками, подчеркнуто мощный цоколь — все это придавало монументальность и основательность всему строению. От него веяло непоколебимостью, вечностью театрального искусства. Гуров вздохнул оттого, что пришел сюда по делам своей грубой службы. Это все равно что в грязных сапогах ступить на свеженатертый паркет, да еще паркет векового возраста.
Ольга Евгеньевна Караваева ждала его в деканате. Она оказалась маленькой старушкой с острым носиком и собранными по старинной моде в шишку на затылке седенькими жидкими волосами. Длинное платье с высоким, под горло, воротником, туфли на низком каблуке и неизбежный платок, наброшенный на плечи. Гуров почему-то именно такой платок и ожидал увидеть на женщине. Караваевой было на вид лет восемьдесят, но двигалась и разговаривала она очень живо и эмоционально. Лев еле сдержался, чтобы, поздоровавшись и представившись, не припасть к ручке дамы. Впрочем, это, наверное, здесь показалось бы уместным.
— Так чем же я могу помочь столь бравому полковнику? — осведомилась Караваева, удивив Гурова, что запомнила его звание. Он-то его произнес не очень внятно. — Пойдемте, молодой человек, в эркер в конце коридора. Там мы сможем поговорить без помех.
Он все же не удержался от галантности, предложил старушке руку и буквально сопроводил ее к мягкому дивану в указанном эркере.
— Раньше, помнится, у жандармских полковников была весьма красивая форма, — оправив подол платья, произнесла Ольга Евгеньевна. — Почему вы не в форме?
— Видите ли, я имею честь служить не по жандармскому ведомству, — удивил сам себя Гуров, выдав такую витиеватую фразу. — Я из уголовной полиции.
— Вот как? Кажется, сейчас это называется «сыщик».
— Это всегда так называлось, Ольга Евгеньевна. Вы позволите задать вам несколько вопросов о ваших учениках? Дело весьма серьезное, и я прошу вас отнестись к моим вопросам с пониманием.
— Так задавайте, — поощрила полковника Караваева. — Я вас слушаю.
— Меня интересует некая девица, у которой вы принимали вступительные экзамены несколько лет назад. Это некая Алина Игонина.
— Алина Игонина? Да-да, припоминаю. Такая странная девушка, брюнетка, нервная, как струна. Она не прошла испытаний и не была зачислена.
— А вы помните почему?
— Ну как же, помню. Общеобразовательные дисциплины она сдала вполне удовлетворительно, а вот профессионального призвания мы в ней, видимо, не нашли. И это было не только мое мнение. Хотя что-то в ней было. Но это не для сцены, не для театра.
— А что она читала на прослушивании?
— О! Она читала собственные стихи. Не скажу, что это были шедевры, но поработать в этом направлении мы Игониной посоветовали. Вполне допускаю, что из нее могла получиться приличная поэтесса. А что с ней? Что из нее получилось?
— Нынче она под следствием, Ольга Евгеньевна. Простите, если я вас этим огорчил.
— Как же так! — всплеснула бледными старческими ручками Караваева. — Она девушка была странная, но не до такой же степени, не злодейка. Решительно отказываюсь понимать современную жизнь и современную молодежь. Удивительно просто, непередаваемо удивительно! Мир так прекрасен, в нем столько чудных оттенков человеческого общения, человеческих эмоций. Его хочется созерцать, впитывать, а они… тяжелая у вас профессия, господин полковник, я вам сочувствую. И что же она натворила такого, что попала в руки уголовной полиции?
— Ольга Евгеньевна, вы простите меня, но в нашей профессии есть определенные правила. Нельзя рассказывать всего, что пока еще находится в стадии изучения, проверки. Согласитесь, существует информация, которая может бросить тень на порядочного человека, скомпрометировать его в глазах окружающих. Вы — женщина проницательная, опытный педагог, но и вам я не могу сказать большего. Простите.
— Да-да, — грустно согласилась Караваева. — Вы, видимо, правы.
— Скажите, а у вас не сохранилось стихов Игониной? Мне сказали, что у вас целый архив творчества ваших учеников…
— Вы знаете, должны были сохраниться. Если вам это крайне необходимо, я могу найти.
— Было бы очень хорошо, Ольга Евгеньевна. Завтра вам будет удобно встретиться со мной по этому поводу?
— Безусловно. Я полагаю, что у вас в вашем ведомстве все срочно и безотлагательно.
— Хорошо, я позвоню вам утром. И еще, Ольга Евгеньевна, а вы знали Максима Валовича? Он ведь учился здесь.
— Да-да, милейший был юноша… Валович. Был в нем некий дар располагать к себе людей. Незаменимое качество настоящего актера. Только он ведь обучение не закончил. Если не ошибаюсь, ушел он с третьего курса. Очень мы его отговаривали, жалели его, что-то там, как я слышала, у него происходило. Нехорошая компания, я полагаю. Жаль молодого человека.
— А что вы знаете о его дальнейшей судьбе?
— Вы разве не в курсе? Он погиб. Я решительно помню, как мне говорили о похоронах. Даже кто-то из моих знакомых был там. Кажется, в прошлом году.
— Даже так? Понятно. Бедная Алина, она мне этого не говорила. У нее ведь какие-то отношения были с Максимом.