Зачем он так делает? Может, в детстве книжки с картинками не покупали?
Но кто-то ведь соглашается, рисует для Чипыжова за эти деньги. И предложение если не перекрывает, то во всяком случае равняется спросу. Иначе сборники сказок выходили бы с пустыми страницами. Но как у нас принимают работы! «Вы недостаточно изучили анатомию кошки». «Веселее мышка должна смотреть, веселее!» Еще и придирается, гад, – а девочка эту несчастную мышкув четвертый раз принесла. Сидит, вот-вот разревется.
1.17
Я не говорила Родиону, что подрабатываю фотомоделью. Официальной версией моих вечерних отлучек было преподавание русского языка марокканцу, инструктору по физическим контактам в Главном разведывательном управлении. Статус последнего предполагал некую таинственность и недоговоренность вокруг происходящего, так что в эту часть моей жизни Родион понимающе не лез.
Для достоверности приходилось выдумывать казусы.
– Знаешь, чем он сегодня отличился? «В полях растет пышница»! Понимаешь – пышница! Жалко даже поправлять.
На самом деле у меня было занятие поинтереснее. По вторникам, средам и пятницам, в восемнадцать часов тридцать минут, к памятнику Пушкину подъезжал джип фотографа Лени Ленинского, «тойота рав четыре» с номерами 1945 («очень легко запомнить – победа над Германией»), и я, придерживая меховые полы френча, садилась в душистый, пахнущий дорогой кожей салон авто. Машина трогалась, за окном сверкала Тверская, проносилось Садовое кольцо, потом Леня сворачивал на Космодамианскую набережную, и, доехав до ветхого двухэтажного особняка, в котором располагалась студия, парковал машину в темном сыром закутке между помойным контейнером с одной стороны и бетонным забором с другой.
О, сколько раз, оказавшись в этой зловонной норе, я вспоминала Марину!
Старые дома исторгали сонмы состарившихся и отживших свое вещей, которые ни за что ни про что мокли, сырели под снегом и, оскверненные соседством картофельной шелухи и рыбьих голов, всем своим видом беззвучно взывали о помощи – чтобы пропасть через день в оранжевом чреве мусоровоза.
Апофеозом беспощадности помойки стал день, когда на месте парковки мы обнаружили кабинетный рояль, старый расстроенный «Оберфилд», он стоял среди мусора, одинокий и никому не нужный, как белый слон.
– Поиграем? – предложил Леня.
Мы отыскали пару ящиков, уселись за инструмент. Лещинский вспомнил пьесу Вила-Лобоса и побежал тонкими пальцами по костяным клавишам, я нашла нужную гармонию в басах и придумала пронзительный контрапункт, и лилась, вилась, словно дым, музыка.
Под конец мы совсем разошлись, прямо дубасили по клавишам, все ребра инструменту отбили. Это была среда. А в пятницу он исчез…
1.18
В студии я сбрасывала френч, Леня пристраивал на оленьи рога свой берет «модлен», бросал на стол трехгранник «Тоблерона» – обожаю этот шоколад – нарезку брауншвейгской колбасы, хлеб, сигареты и зажигалку, мы пили мате из отделанных серебром калабасов, потом я долго красилась, сооружала на голове вавилонскую башню, подбирала наряды, Леня расставлял аппаратуру, настраивал освещение, после чего усаживал, укладывал или устанавливал меня в нужные позы, он снимал ретро, это нужно было для тематического сборника клип-артов, и в ход шли веера, павлиньи перья, ридикюли, горжетки и жабо Муртады.
Позирование продолжалось до позднего вечерас последовательным переходом от неприступной матроны с туго заплетенными косицами вокруг чела к куда более раскрепощенным сюжетам. Мне и самой смешно было наблюдать, как шаг за шагом презрительно поджимавший губки синий чулок превращается в полуобнаженную красотку с плакатов пин-ап. Пленительная ролевая игра; и так не хотелось потом снимать веселые юбки в крупный горох, матроски и гольфы, разрушать бабетту…
Но – ничто не вечно. Окончен бал, часы двенадцать бьют… Карету мне, правда, все равно подадут – но только до метро. За сорок минут пути грезы развеются, взор погаснет, и я приду домой уставшая и никакая.
– Как марокканец? – спрашивал обычно Родион, едва я переступала порог прихожей.
– Тюль… – отвечала я, закатывая к небу глаза.
– Какой еще тюль?
– Представляешь: это у него тюльпаны. Весь вечер бились – так и не научился.
2.22
Четвертый час сижу над «Машей и медведями». «Жили-были старик со старухой…». Вот как, как перескажешь это своими словами? «Однажды два пенсионера…», что ли? А надо колпак переколпаковать, перевыколпаковать и успеть сделать это до вечера, потому что завтра уже будут верстать.
Корольков с Сорокой уехали на склад, в офисе осталось одно бабье царство. За спиной у меня квакают бухгалтерша Владлена Узьминична и Косая. «Квака», или, по-правильному, «Квейк», их любимая компьютерная игра, прямо оторвать невозможно. Мне тоже интересно, я бросаю несчастных «медведей» и иду подсматривать через бухгалтершино плечо.
– Хочешь за меня поквакать? – вдруг снисходит бухгалтерша, – а я пойду покурю.
– Спасибо, Владлена Узьминична, я воздержусь. То, что в комнатах надо искать, а в коридорах – убивать, я и так знаю.
А на самом-то деле я просто не умею. Не умею я в эту тупую игру. И мне стыдно признаться.
1.19
Утро Родиона начиналось с каши, и только каши, и это был ритуал.
Кашу сварить непросто. Это только кажется, что ерунда – высыпал манку в кипящее молоко, размешал и крышкой накрыл. Я проделывала эти действия изо дня в день, но так и не смогла угодить Родиону.
– Детка, я люблю жидкую! А ты мне опять клейстер сварила. Не могу я жрать этот обойный клей! Или молока побольше наливай, или крупы поменьше клади!
Настроение у мужчины испорчено. Если не на весь день, то до обеда точно. Я и сама не рада: ему добычу в дом носить – а у голодного мужика какая добыча? Я знаю, что он сейчас скажет. У Тамары были такие вкусные каши! Салаты и пироги! Осетины вообще замечательно пекут. Это москвички-неумехи блюдо из двух компонентов состряпать не могут. Столичные самоуверенные дуры, недооценивают значение питания мужчины. Да. Я проверяла этот квест на Леониде, и ответ был таков: «Встречаешь барышню. Сначала видишь красоту. Потом эрудицию. Потом – секс. А потом задаешь себе вопрос: «А буду ли я есть ее суп?» – «То есть вкусный суп важнее лица?» – «Ну конечно!»
Так что моя личная жизнь была под угрозой. Я это понимала и всеми силами старалась исправить. В журнале «Космополитен» я вычитала рецепт «Помидоры, фаршированные кокосами с сыром». Он был несложным, но многообещающим. Полкокоса натереть + сыра столько же + укроп, петрушка, чеснок, орегано + майонез. Перемешать начинку и нафаршировать помидоры. Сверху украсить веточкой петрушки. Я закупила в «Двенадцати месяцах» ингредиенты и, закатав рукава, приступила. Через полчаса помидоры были готовы. Попробуем… Отлично! Возрадуйся, Апициус! Все получилось.
– Вкусно? – с замиранием сердца спросила я Родиона.
– Терпеть не могу редьку. – Он отодвинул тарелку с экзотическим блюдом на середину стола.
– Там нет редьки, – сказала я.
– А это что? – Родион поддел вилкой холмик начинки.
– Тертый кокос…
Родион посмотрел на меня, как на ненормальную, и полез изучать содержимое холодильника.
Тамарочка его, конечно, повкусней кормила. «Девушка, я вас умоляю, не ешьте это! Три года этой гадостью питался и просто не могу смотреть!»
2.23
Несчастья повалились на меня с того дня, как уволили экспедитора Славу Сороку. У Славы тоже была маленькая зарплата. И он тоже нашел выход из положения: нанимал машину для доставки тиража на пять часов, а оборачивался за три. Оплата шла наличными. Половину разницы он отдавал шоферу, чтобы тот молчал, а половину забирал себе. После чего отпускал машину и шел в ближайший «Макдоналдс» читать «ТВпарк» или «Спид-Инфо». За этим его и застукал зашедший туда по нужде один из приятелей Королькова.
Сопровождать тиражи меня, девушку, они, конечно, заставить не могли, но все остальные мелкие побегушки, ранее входившие в обязанности Сороки, пополнили реестр моей ежедневной рутины.
О, поездка на книжную ярмарку в «Олимпийский» была еще отрадой. Сделав дела – забрать выручку и передать накладные, – можно было пройтись по книжным рядам и даже, если повезет, купить недостающий том Пастернака. Магазин «Библио-Глобус» тоже меня не пугал – скорее наоборот, привлекал своим отделом «Подписные издания». Со всем этим еще можно было смириться, но сим дело, к сожалению, не исчерпывалось. Высшей мерой наказания был склад «Центр-книги» в далеком и ледяном Карачарове. Мало того что автобус от станции метро «Авиамоторная» ходит туда раз в полчаса – потом еще от остановки минут пятнадцать топать по пустынной промзоне, где из каждой подворотни на тебя норовит броситься стая четвероногих друзей человека.
Вот и сейчас – из-под забора показалась лохматая рыжая морда и после недолгого размышления взяла прямой курс на посторонний объект.
Вот и сейчас – из-под забора показалась лохматая рыжая морда и после недолгого размышления взяла прямой курс на посторонний объект.
– Малыш, Малыш, у-тю-тю… – Складских собак всегда почему-то зовут Малыш. Не помогло. Косматое чудовище неслось на меня со всех ног.
– Стой! – заорала я что было сил. – Сто-ой!!! Подняв облако снежной пыли, Малыш затормозил передними лапами и, готовый броситься на меня в любую секунду, продолжал отчаянно гавкать.
Чем бы его? Сумкой? Ногой? Здоровый, гад. Я пожалела, что не купила в свое время перцовый баллончик.
– Стой, сукин сын!!
Мы стояли друг против друга и тявкали целую вечность – пока не прибежал сторож и не увел разъяренного пса. Я перевела дух. Надо же, пронесло. Рваные брюки, анализы, сорок уколов от бешенства… С таким зарядом адреналина я могла бы выиграть чемпионат мира по боксу.
В темпе спортивной ходьбы, как мальчик из сказки про трубадуров, которому жгла задницу печеная картошка в карманах, я бежала дальше по Карачарову. Все бы ничего – встряски мне даже на пользу, но вот ботинки… Ботинки безбожно промокали, а на новые не получалось накопить даже с учетом нетрудовых доходов. Они просили каши, а получили порцию жевательной резинки, заменившей некстати закончившийся в общем-то второсортный клей «Сапожок».
Чав! Чав! Боги, вы слышите, как чавкают мои ботинки? Боги, ну где же вы? Наверное, мажете кремом фирменные сапожки Косой, новенькие, с иголочки? С шильца сапожного, чтоб оно там обломилось – и в пятку ей, в пятку.
2.24
Сегодня опять проспала. Придется позвонить на работу и сказаться больной.
– А-ло?! – вопрошает трубку Косая, манерничая и нараспев. Но, несмотря на то что на каждое ее такое «алло» так и тянет ответить: «съешь говна кило», – приходится говорить:
– Добрый день.
Я так больше не могу. Добрый день. Добрый ltym. Lj, hsq ltym.
Завтра нарочно забуду переключить в нужном месте регистр в паролях клиентских карточек и буду поить весь офис вчерашней заваркой.
1.20
Леня посадил куклу на ломберный столик и осветил софитом. Такая модель годилась для сцены угрюмой; не для детских портретов, а рассказа о хрупкости жизни… что-то в этом роде… настолько битый у нее был вид.
– С парковки?
– Не совсем. Подруга отдала. А впрочем, все одно. Она нужна такая?
Леня взял куклу, приподнял ей сломанное веко – теперь она глядела в оба синих глаза, – провел рукой по волосам… Я думала, что он откажет кукле, но чем-то она его все-таки тронула, возможно, своей ущербностью, беззащитностью, – и он увидел сюжет. Для кадра требовались веревки, требовалась кукла и требовалась я. Еще крючок на потолке. Он был.
Пока я переодевалась в короткое, детского покроя платье, Леня извлек из шкафчика моток шпагата, отмотал с бобины несколько метров и нарезал восемь примерно одинаковых веревок. Закрепив четыре конца за крючок, он подвязал меня, как марионетку: от щиколоток и запястий вверх тянулись нити, смыкаясь на крюке для люстры. Рядом на полу стояла кукла. К рукам и ногам ее тоже были привязаны стропы, я сжимала их в правой руке, как поводья, подняв правую руку до уровня плеч и немного согнув ее в локте. По замыслу Лени, я была простоволосая и босая.
Замри! Внимание! Снято. Еще раз. И еще. Стой-стой, не двигайся, продолжаем…
Кукловод и сам кукла. А где его хозяин? Четыре луча натянутой туго бечевки уходили за кадр… Незаметно перенося вес с одной ноги на другую, я отрешенно смотрела в объектив.
1.21
Как джентльмен, Леня всегда подвозил меня до метро. Путь на «Таганку» был коротким, минут пять, не больше, и я ловила себя на том, что мне хочется ехать и ехать, и чтобы Леня со мной разговаривал. Но он все больше молчал, а если и открывал рот, то обычно ехидничал.
– Твою куклу зовут как груши! – Леню вдруг осенило, прямо за рулем.
– В смысле? – не поняла я.
– Шмелева читала?
– Читала.
– Помнишь, у него груши «мари-луиз»?
– Где?
– В «Солнце мертвых».
– Ах, вот оно что. Да ты просто ревнуешь.
– Кого?
– Меня к ней.
– Хм, – говорит Леня. – Все возможно. Приехали.
Леня обходит машину, открывает дверцу с моей стороны, галантно подает руку в тонкой серой перчатке. Я соскакиваю с подножки на топкий, разъеденный солью тротуар, а потом долго стою и смотрю, как джип Лещинского разворачивается в плотном потоке автомобилей на Таганской площади.
На бусы-грушки «мари-луиз» Шмелев смотрел в «Солнце мертвых». Страшная эта книга… и красивая; красоту имеет и смерть… вымирание… угасание… Целы плоды на ветке! Еще одну ночь провисели. Не жадность это: это же хлеб наш зреет, хлеб насущный. Выжженная солнцем земля, горы, Кастель, Куш-Кая, Бабуган, и синее море внизу, бескрайнее море… Крым, 1921 год; красный террор; голод. А в грушах – спасение.
Мари-Луиз… Почему Марина дала ей такое имя? Я попросила – и она назвала…
Я переложила сумку с куклой в другую руку. Поскольку мой пластиковый пакет совсем развалился, домой она ехала в красном лаковом саквояже «Версаче» – Леня одолжил до среды. Если вуду действительно существует – может, теперь и моя жизнь наладится?
1.22
В полдвенадцатого я вспомнила об ужине. Скоро должен был прийти с работы голодный Родион, а у меня даже макарон сваренных нет. Но только я это осознала и побежала на кухню ставить воду, пикнул «пилот» и погас свет.
Соседи, кто не спал, выглянули на лестничную клетку. У тети Вали нашелся фонарик, она посветила в записную книжку и отыскала телефон диспетчерской.
Оказалось, в третьем подъезде сгорел автомат, но бригада уже выехала ремонтировать.
– Это на всю ночь, – сказала тетя Валя, она всю жизнь тут живет, сразу после постройки дома въехала.
– У вас плита газовая? Завтра попрошусь к вам на газ, если свет не дадут. А то у нас электро.
– Да хоть сейчас.
Но поскольку тетя Валя была уже в ночнушке и в бигуди, я сказала спасибо и отказалась.
Голодный Родион был застигнут звонком на выходе из конторы.
– У меня вообще ничего из еды нет. Ты хоть чая на работе попей. Или пойдем в ресторан поужинаем..
– Отлично! Через час подъеду в «Торо-даро», подходи.
Я взвесила, охота ли мне по морозцу топать в «Торо-даро», и решила, что да, – бокал шабли закажу. Ну и глупость какую-нибудь съем вроде мусса из риса саго с мятой.
При свете свечного огарка напялила одежду, накрасила ресницы и долго искала ключи. Наконец отыскала и вышла под тихий, ленивый мартовский снегопад. Воздух был сыр и приятен в гортани. Как хорошо, что кончилась зима…
Я накручивала на вилку кресс-салат под тамариндовым соусом и разглядывала Родиона. Сегодня он был в горчичном кашемировом свитере, тонком и легком, и шелковом кашне «Хьюго Босс», в черно-бело-тонко-красную-и-горчичную, опять же, полоску. Неплохо. Это я с манекена шарфик сняла, в «Стокманне», влезла прямо в витрину и оголила негру шею собственной рукою (аплодисменты за смекалку). И тут подумалось: интересно, а как я сама выгляжу со стороны? Глянула на свои рукава – и чуть не подавилась кресс-салатом, потому что одежда на мне была наизнанку.
Над столом висела яркая лампа и светила мне прямо в макушку; а Родион так ничего и не заметил. И тут до меня дошло, почему. Потому что он вообще на меня не смотрит.
2.25
Спасла меня «Центркнига», та самая «Центркнига» в далеком и ледяном Карачарове. Еще в первый приезд, зайдя в огромный, ярко освещенный зал с книжными витринами, я обалдела. На площади, равной минимум четырем школьным спортзалам, рядами стояли стеллажи, сверху донизу облепленные книгами, как горчичниками. Вот это да! Такого количества печатной продукции я не видела никогда в жизни. И все это продавалось поштучно. И стоило очень дешево.
«Букинисты»! – подумала я. Здесь покупать, и туда сдавать. Но что? Маринину с Донцовой? Эдварда Радзинского? С чего начать? На первую закупку с трудом наскребалось триста рублей – все, что осталось от последней зарплаты у Королькова.
Я ходила между рядами и один за другим отлепляла и прилепляла на место горчичники.
– Что-то ищите? Для Вадима Петровича? – узнала меня ассортимент-менеджер Танечка, она занималась сбором заказов и доукомплектацией.
– Думаю, что бы такое купить и перепродать. Сижу у Королькова на голодном пайке, – сказала я честно.
– Папюс, «Практическая магия», – ответила Танечка, не задумываясь. – Ну и всякое там про этих… электросенсов. Вон прямо посреди зала стеллажи. У нас это лучшие продажи. Беспроигрышные позиции, голодной точно не останетесь.
Танечка была права. «Букинисты» действительно брали книги по эзотерике. Я стала мотаться в Карачарово пять раз в неделю, и то лишь потому не семь, что в субботу и воскресенье склад не работал. «Центркнига» открывалась в восемь утра, а издательство «Март» начинало работу с десяти. Путь от склада до офиса занимал час двадцать минут, и если встать в полседьмого, то я без труда оборачивалась. Вечером того же дня электросенсы отправлялись на прилавки магазинов. Меня так взбодрило, что наконец-то смогу заработать, что я даже перестала бояться собак. Я была на подъеме. Не успевала я закупить товар, как звонили приемщицы и требовали новые партии «Книги Перемен», «Агни-Йоги», «Гадания на Таро», «Ауровидения» и «Звенящих кедров России».