К осени Кустовы набрали новую группу – и я опять согласилась. Мне нравилось смотреть в окно. На сеансах я взирала на небо и Кремль, в перерывах прилипала к стеклу и видела припаркованные «Победы» и «Волги», если то был четверг. Имелся и еще один плюс: после сеансов из натуры я становилась собеседницей, приобщалась к легендам генеральской квартиры и кремлевских покоев.
Распитие бутылки коньяка или какого другого благородного напитка – в семье Кустовых ритуал особый. Если есть повод, за стол приглашаются все присутствующие – даже собаки приходят. Бутылку оплетают разговоры, круг тем почти неизменный – не больше рондо цифр на часах: бега борзых (излюбленный конек), обитатели Дома на Котельниках, преподавание в институте, МОСХ, знакомые художники, знакомые по собачьей площадке, алкоголь, выставки, гравюры Фаворского, Осьмеркин, Гончарова, Лентулов, Родченко, Бурлюки – и, наконец, родители Максимыча и детство, проведенное в Кремле. Выглядит это примерно так. Был тут недавно у одной соседки. Там! вы представляете, зеленые стены, зеленый диван и черная собака ходит. Настоящий будуар. Я бы там такое нарисовал! – Что же не нарисовали? – Слишком красиво, не могу себе позволить. Или: вчера приходила Лариса с собачьей площадки, у нее Джек умер, ротвеллер, – машинально поглаживая чей-то подсунутый под руку рыжий нос, – старый уже был, бедняга. Ну, сели, помянули кобеля… Мне как раз студенты принесли бутылку… надо же, какие необычные поминки, И-и-и, матушка\ это еще что! Сейчас я вам расскажу необычные поминки! В детстве отец меня куда только не водил. Пришли как-то поздним вечером, часов десять было, в Мавзолей, спустились по лестнице в траурный зал. Помещение в форме куба, со ступенчатым потолком, по периметру черная полоса из редкого камня, красные пилястры, на невысоком подиуме саркофаг, в нем человек, краснорожий, с красными огромными руками. Подкрашивали, что ли… Не так давно ходил с экскурсией, проведать, – светлая, бледная кожа, зеленоватая даже. Тогда за Лениным следил один академик, в его кабинет вела дверка. Подожди здесь, сказал отец и надолго скрылся за ней. И вдруг я с ужасом понял, что сейчас они будут там выпивать! В Мавзолее царил полумрак, и ночь на дворе, я стоял в изножье саркофага… Было страшно. Представьте: я и Ленин. Вот уже целую вечность в склепе, один на один с покойником, и нельзя отойти. Мне десять лет, мальчишка. У входа, как изваяние, караульный, но разговаривать на посту запрещено… А отец все не выходит и не выходит. Еле дождался. Да я и самого товарища Сталина видел! Один раз, на параде. И был, скажу я вам, премного разочарован: какой-то старец, высохший, конопатый, в белом кителе, китель на тощем теле висит… На картинках-то рисовали такого геракла! А главное, он оказался рыжим, не черным, как изображали.
Из Кремля мы ходили в город учиться и возвращались в определенный час. Все строго по расписанию, а вечером вообще нельзя покидать территорию. Что в Кремле делать детям? Гуляли по Соборной площади, катались в Александровском саду на санках, на колокольню лазали, Иван Великий был тогда необитаем, все ценности, мощи попрятаны по подвалам. Только после Великой Отечественной их передали патриарху.
Если ты попадаешься в комендантский час, проблема не в том, что тебе нагоняй, проблема в том, что нагоняй отцу. Однажды я заигрался в городе с одноклассником. Смотрю, а время вышло, скоро смена караула, закроют ворота, а это значит – ЧП, кто-то на ночь глядя ломится в Кремль. Я спохватился: пора бежать! Но мальчик тот схватил меня и держит, не пускает. Смеется, и все тут, никак до него не доходит, что я не шучу. Дал кулаком в лицо и убежал. Успел. Вы понимаете, ударил человека ни за что… Это одно из самых неприятных событий моей жизни…
В нашем подъезде жил молодой дипломат, сын Менжинского, он держал бабочек, огромных, с ладонь, каких-то редких африканских пород, и выпускал их погулять в подъезде. Бабочки летели по лестничному пролету и возвращались… Диковинно было тогда, а сейчас они продаются. На Новый год ученики подарили одну. Корм при ней, красивая, ручная – но очень мало живет. Две недели, а дальше гусениц надо откладывать. Наша бабочка умерла, мы не знали, как их разводить. А вот сын Менжинского знал.
Ученики принесли Кустовым конфеты, коробку французских шоколадных трюфелей «Сэмуа». К коньяку Тина открыла, попробовали – надо же! один в один конфеты из сухой смеси «Малютка», сгущенки, молока и какао, вожделенные лакомые пилюли моего детства. Кто не помнит такие мягкие комочки, густо обсыпанные «Серебряным ярлыком»… Иногда их делали с шариком мороженого внутри – и до праздника хранили в морозильнике. Высший пилотаж советского кондитерского искусства на дому, как я сейчас понимаю. И вот на тебе: каких-нибудь сто рублей – и ты паришь на облаке детства.
Кухня у Кустовых аутентичная, мало что изменилось здесь со дня постройки дома. Стены от пола до потолка облицованы белой кафельной плиткой, даже оконные откосы. Посудные шкафы сороковых годов поободрались, но все еще служат. В ванной фигурные кронштейны из пластика – полвека назад были штукой небывалой, элитной.
– Видишь, на этой стене оттенок плитки немного отличается?
Я пригляделась: разве что на полтона…
– Это заплатка, здесь батарею срезали. Смотри, кладка другая, расстояние между плитками больше. Раньше клали «на пятак» – вставляли пятикопеечную монету ребром, где шов, поэтому у старой кладки зазор такой узкий. Когда меняли стояки, под той батареей открылась ниша. В ней стоял немецкий стакан. И все, и больше ничего. Ни имени, ни записки. Неизвестный пленный солдат оставил в память Истории. Знаешь, в корпусе «А» – он построен раньше всего, – так вот, в нем есть военное ателье, где до сих пор работает старушка, которая пришла туда совсем молодой девчонкой. После войны у нее был роман с пленным немцем из тех, что строили башню; потом, когда немцев вернули на родину, она очень о нем тосковала.
Тина так и не съела ни одной конфетки. Сидела, курила, глядела в окно, пила коньяк маленькими глотками.
А потом случилось ужасное. Тридцатого ноября ночью, прямо из-под окон, угнали «ЗИМ»: Валя лишился своего главного мужского достоинства. Самое поразительное, что машина была в тот момент без руля, – и правильнее было бы сказать: не угнали, а увезли. Соседи видели, как во двор заезжал эвакуатор. Милиция – не видела ничего. В ту ночь у Вали никого не было дома, Ляля ночевала у подруги, сам он уехал бомбить, – а когда под утро приехал, в ряду зияло пустое место. Он позвонил: «ЗИМ» украли! – после чего лег в постель и сутки лежал как больной. На другой день с утра пошел в милицию, ничего не обещаю, сказала следователь, у меня на этот месяц девяносто дел. А знаете, какая у нас зарплата? Сказать вам? Валя расстроился и ушел. Денег на взятку у него не было. Он решил искать сам.
Волшебный мир рушился прямо на глазах. Через два дня сломалась двадцать первая «Волга». Я помню, как это произошло, мы с Валей заехали в гаражи за какой-то запчастью, он вышел из машины, зашел в свой бокс через маленькую дверку в воротах – чтобы открыть их изнутри и разобрать въезд от хлама. Я сидела на водительском месте и, глядя в зеркало заднего вида, красила губы.
Сторожа я увидела издалека. Решительной походкой он направлялся к «Волге» – больше в гаражах никого не было. Сразу было видно, что он хочет прицепиться. Мне тут снег надо чистить, крайне недружелюбно сказал сторож. Я продолжала красить губы. Валю сторож не видел. Слышите, снег надо чистить! Снега в ГСК навалом – сугробы по колено на площади размером с гектар. Переставьте машину! Я не сдвинулась с места. Полагая, что Валя из-за стенки все слышит и сам разберется, я продолжала наводить красоту. Сторож ненавидел меня. Валя все не выходил. Мне снег надо чистить, орал сторож, переставьте машину! наконец-то вышел Валя, не волнуйтесь, сейчас переставим, я подвинулась на пассажирское сиденье, Валя сел за руль, включил передачу, нажал на газ… Машина не двинулась.
Оставался 407-й «Москвич», но зачем он мне, королевичне? Не хочется в эту конурку после «ЗИМа».
Валя печатает на принтере огромные листы с аэрофотосъемкой Москвы – понесет экстрасенсу Монахову искать похищенный «ЗИМ». Ты же в это не веришь, ты материалист. – Иди к черту! Я маюсь от того, что третий день занят компьютер, починяю какие-то безделушки, жарю курицу в маринаде, смотрю фильм. Вим Вандерс, «Алиса в городах». Хороший. Мама бросила девочку в аэропорту, и незнакомый дядя ищет с ней бабушку по всей Германии. Я готова расплакаться: есть все-таки добрые люди на свете! Потом Валя уезжает домой, я просматриваю свои обязательные сайты, выпиваю бутылку ркацители и ложусь спать.
Называю Валю Валечка, его все так зовут – он же маленький мальчик, играет в машинки. Доигрался: одна поломалась, одна потерялась… Иногда он вдруг спрашивает: «Как дальше жить будем?»
Оставался 407-й «Москвич», но зачем он мне, королевичне? Не хочется в эту конурку после «ЗИМа».
Валя печатает на принтере огромные листы с аэрофотосъемкой Москвы – понесет экстрасенсу Монахову искать похищенный «ЗИМ». Ты же в это не веришь, ты материалист. – Иди к черту! Я маюсь от того, что третий день занят компьютер, починяю какие-то безделушки, жарю курицу в маринаде, смотрю фильм. Вим Вандерс, «Алиса в городах». Хороший. Мама бросила девочку в аэропорту, и незнакомый дядя ищет с ней бабушку по всей Германии. Я готова расплакаться: есть все-таки добрые люди на свете! Потом Валя уезжает домой, я просматриваю свои обязательные сайты, выпиваю бутылку ркацители и ложусь спать.
Называю Валю Валечка, его все так зовут – он же маленький мальчик, играет в машинки. Доигрался: одна поломалась, одна потерялась… Иногда он вдруг спрашивает: «Как дальше жить будем?»
Неразрешимый вопрос. Неразрешимый глупый вопрос. Сколько я над ним билась, глядя из генеральской квартиры в толщу вечерних небес, – именно толщу, видимое не иначе как твердь…
С утра все по кругу: сопровождаемый мычаньем звон будильника – спешное составление не доделанной с вечера выборки – Кустовы. В общей сложности семь остановок на метро с двумя пересадками. Боже, как же я ненавижу метро. Уже от одного вида ползающих на утюжксах меня тошнит. А побирушки! а бомжи! ужас; гримаса брезгливости покидает меня только тогда, когда, наконец-то выйдя на свет божий, я вижу величественный абрис Дома на Котельниках. Метро вообще сплошной синоним тошнотворности: позавчера я, например, узнала, что поэт Есенин кушал перед смертью. Я ехала к Кустовым, рядом сидела дама средних лет – и что-то читала. Как-то так получилось, что я заглянула в ее книгу, а заглянув, уже не могла не читать. В желудке покойного обнаружены фисташковые орехи и другие быстроперевариваемые продукты. Водки и вина не было. Заметив, что я подглядываю, женщина стала прикрывать текст рукой. Что это была за книга, узнать так и не удалось. Спрашивать я постеснялась. Единственное, что удалось подсмотреть, – надпись на задней обложке: «Библиотека журнала «Чудеса и приключения»». Господи, слышишь меня, я не хочу на метро. Я хочу на широком сиденье «ЗИМа». Всегда.
Троллейбус подвозит к «Иллюзиону», и через пять минут предо мною простирается царство. По сторонам центрального портала гранитные колонны, на фасаде декор: звезды, орденские ленты… Вхожу в подъезд. Высокие лепные потолки, дубовые двери с золочеными ручками, паркет в просторных холлах, над створками центрального лифта панно, майолика, на темно-васильковом фоне фигуры: военный, весь в орденах; танцующие девушки, женщины со снопами колосьев; прогулка в Парке Горького, футболист, школьница… Поначалу меня удивляло, что при этаком благолепии типичный портрет местного жителя – борода, берет, серая куртка. Таков Максимыч, таковы мужчины, неторопливо – мысли далеко, а руки за спиной – идущие навстречу.
Нажимаю кнопку, поднимаюсь на семнадцатый этаж.
Ой, что это? – Не бойся, это не для тебя… Зацепленный за створку шкафа, висит костюм Снегурочки. Серебряная парча, меховая опушка, снежинки. У Машки скоро елки начинаются, в студии новогодний чес. Без своего наряда тяжело: на прокат не возьмешь, потому как нужен надолго и это накладно, покупать готовый – тоже дорого… Вот мы и сшили сами, осталось только валенки изукрасить. Кантиком обовьем и маслом распишем.
В морозные дни небо похоже на буженину. Низкие перистые облака на нежно-розовом небосводе – словно прослойки сальца в копченом мясе, аппетитные, так и хочется сунуть в рот.
– Да, сходство есть, – соглашается Максимыч, – только мне больше напоминает радужную пленку на ветчине. Такая, знаете, бывает, переливается сизым, серо-зеленым, сиреневым…
Тина восстанавливает мои силы куриным бульоном, тут же, на кухне, из специальных мисок, приподнятых на железке над полом и напоминающих больше кашпо, кормятся звери.
Устала, наверное, вниз головой стоять? – Ничего, уже отошла. – Вот у нас есть Володя… – Тина мечтательно закатывает глаза, – он бывший акробат, любые позы держит. Мы все никак не могли раздобыть профессиональную обнаженную модель, и так ему обрадовались. Нам самим надо, понимаете, мы же сами рисуем, не только ученики. Когда наброски, это большое счастье – остается материал. Володя профи, позирует и сидя, и лежа, и как угодно, если надо, может пять минут на одной ноге простоять, не шелохнувшись. Йог! Недавно совершенно спокойно показал крокодильчика. Что такое? Стойка на руках только не вертикальная, а горизонтальная.
Володя большой донжуан, я все подшучиваю: – У тебя каждый раз новый гульфик и новая пассия. Очень смешно, когда понимаешь, из чего сделаны его гульфики: любая дама сразу опознает женские колготки. Максимыч не сразу просек, а мы все дружно хохотали, когда увидели изобретение. Раньше у него был один, сатиновый, – а теперь много и разные: то черненький, то телесный… Я говорю: ты со всех своих баб чулки, что ли, поснимал…
– Так они же прозрачные!
– Нет, он из плотных делает. Берет побольше ден, и ничего не видно. И ведь гораздо удобнее, надевать быстрее и снимать: материал эластичный. Нам тоже лучше, не так мешает рисовать; если телесного цвета, вообще незаметно.
А до него была Зина, но мы не сработались, слишком много хотела. Я удивляюсь, как это натурщик может слишком много хотеть. Денег, что ли? – Ну да. Вот есть такие, думают: трусы сняла – сейчас ей тысячу рублей дадут. Здесь вам, милочка, работа, а не панель! Я как-то ей сказала так, она трусы надела – и ушла.
В тот вечер я уличила Лялю в половой связи с Валей. Его не было дома – поехал к знакомому гаишнику покупать ТО, – ожидая его, мы с Лялей съели полторта «Наполеон», оставшиеся после прихода гостей, допили мартини и пошли в комнату смотреть телевизор. Я села в кресло, включила передачу по «Культуре». Ляля листала журнал «Вог». Я точно выбрала момент: как только она дошла до раздела про секс и приготовилась его изучать – она была совершенно расслаблена, – я потянула журнал на себя и спросила в упор: – Это правда, что вы с Валей любовники? – Правда, выдала она от неожиданности. – Я так и знала. Мы вместе принимали душ, я видела на шее следы. – Это не я… – растерянно сказала Ляля.
Еще интереснее. Ляля молча листала журнал. – Значит, он тебе не брат? Или… – Не брат, ответила она, он друг моего покойного мужа. Раньше я жила у его родителей. Я не хочу возвращаться в Питер, поэтому я здесь.
* * *Натуральный свет высотки – светло-песочный, но за полвека дом закоптился, сильно потемнел, и теперь его чистят – почти уже год. Занавесок у нас нет, к чему они на такой высоте, и так света мало ребятам, и вдруг, вы представляете, Максимыч утром просыпается, со всех сторон на нем собаки, – и понимает, что не может встать. Неудобно прогуливаться перед женщинами: люлька, а в ней две бабы с пескоструйкой: ой, муси-пуси, собачки! Такое бывает. Недавно нам меняли лифты, и все ходили через черный ход, а у кого его нет или перекрыт – те в другой подъезд, в центр, через нашу квартиру: Тина, пусти! А потом открыли плоскую кровлю, под арками: на центральном лифте поднялся до верха, перешел в свой подъезд, а там снова вниз – спускаться ведь легче, чем подыматься.
Башенки на плоской кровле обитаемые, в каждой по одной квартире на этаже. Окна там низкие, от колена, было лето, я говорю ученицам: хотите посмотреть, пока открыто? – Хотим. Кто-то сразу за фотоаппаратом… На восемнадцатом этаже – а в башенке он первый – мужчина, очень милый итальянец, снял квартиру, он здесь уже лет пять живет с семьей. И вот мы шли, а у него окно открыто. Он знает, вход на кровлю всегда заперт, и чувствует себя совершенно свободно. Выскочил в чем мама родила из ванной, да прямо на нас. Целый год потом, когда встречались в лифте, хмыкали – такой анекдот!
Слово за слово – и пролетели сеансы, в девять я вышла из замка, в который раз подивилась на гирлянды из помидоров и тыкв у центрального входа, задрала голову вверх, взглянула на башенки… Валя сегодня был занят – я направилась в сторону Таганки, к метро. Во дворе за мною увязался пес-барбос, дворники здесь бездомных собак не гоняют, нет, у них нежная дружба: когда открывают мусоропровод, собак пускают вперед – передавить крыс. Иначе туда просто не зайти. Проводил до Николы Мир Ликийских – и потрусил назад, в свои приделы.
Мы поссорились с Валей точно к Восьмому марта.
У Ляли был друг, а может быть, boyfriend, звали его Потап, он тоже был приезжим, только не из Питера, а еще дальше – из Архангельска. С ним водил дружбу и Валя, и конечно же неспроста, ибо было у них много общего: как и Валя, Потап не имел работы, но хорошо разбирался в автомобилях. Чем он занимался, где и на что жил – этого никто не знал. Сей Потап часто захаживал к Вале, непременно имея с собой угощение: банку икры, упаковку салями, авокадо, кусочек сыра дор-блю… Все его гостинцы объединяли два признака: во-первых, они были маленькие – настолько, чтобы помещаться в карман, а во-вторых, дорогие.