Плохо только, что действительность порою невероятно уныла. Д'Артаньян осознал это, когда в ворота «Вольного мельника» влетел всадник на великолепном испанском жеребце, при виде которого молодая красавица сделала непроизвольное движение, подавшись к самым перилам. Без сомнения, именно этого дворянина она и ждала.
Это, конечно же, был дворянин — человек лет около тридцати, с черными проницательными глазами, бледным лицом, крупным носом и черными, тщательно подстриженными усами, на вид решительный и опасный. Как недоброжелателен ни был к нему д'Артаньян с первой же минуты, он вынужден был признать, что незнакомца не портит даже шрам на левом виске, напоминавший старый рубец от пули.
Незнакомец спрыгнул с коня, небрежно отвернувшись от благородного животного с таким видом, словно не сомневался, что о нем моментально позаботятся. Так и произошло: стряхнув сонную одурь, к коню бросились конюхи и слуги, спеша подхватить повод. Черноволосый дворянин, хотя и одетый в простой дорожный костюм и запыленные ботфорты, сразу производил впечатление человека, привыкшего требовать от окружающих внимания и почтения. Д'Артаньян отчаянно ему позавидовал — и охотно проткнул бы шпагой насквозь, имейся к тому хоть крохотный повод…
Позванивая шпорами, незнакомец направился прямиком к белокурой даме, торопливо раскланялся и произнес по-испански:
— Тысяча извинений, миледи. Непредвиденная задержка на дороге.
— У вас кровь на рукаве, Рошфор. Вы что, опять кого-то убили? — произнесла молодая дама мелодично и насмешливо.
— Не считайте меня чудовищем, право… Я не старался никого убивать. Но полежать в постели кое-кому придется. Что поделать, не было другого выхода… Они все-таки ждали на Божансийской дороге, и это была не случайная стычка…
— Значит, вы полагаете, что ваш разговор… — произнесла молодая дама, став серьезной.
— Безусловно.
Молча слушавший их д'Артаньян принял решение: коли уж не было повода блеснуть шпагой, всегда оставалась возможность блеснуть истинно дворянским благородством…
— Прошу прощения, господа, — сказал он решительно, двумя шагами преодолев разделявшее их расстояние. — Так уж случилось, что я знаю по-испански, как почти всякий гасконец. У меня нет намерений подслушивать чужие разговоры, но я считаю своим долгом предупредить, что понимаю каждое слово, на тот случай, если ваша беседа совершенно не предназначена для чужих ушей…
Красавица, которую незнакомец называл «миледи», наконец-то взглянула на него с любопытством и интересом. Ее голубые глаза были огромными и бездонными, и в сердце юного гасконца вспыхнул сущий пожар. С неудовольствием чуя собственную остолбенелость, он поторопился добавить, обращаясь уже исключительно к незнакомцу:
— Разумеется, сударь, если вы считаете себя оскорбленным моим бесцеремонным вмешательством в разговор, я готов…
— Ну что вы, сударь, — ответил незнакомец. — Наоборот, я в вас сразу увидел воспитанного и любезного дворянина, и ваши побуждения достойны уважения…
Это было произнесено столь вежливо и доброжелательно, что даже искавший ссоры со всем миром д'Артаньян вынужден был убрать руку с эфеса отцовской шпаги — затевать ссору со столь любезным собеседником было бы недостойно дворянина.
— Увы, вы оказались правы, шевалье, — произнесла молодая дама с улыбкой, лишь подбросившей топлива в невидимый миру пожар. — Наша беседа и в самом деле не предназначена для чужих ушей…
Поскольку эти слова были произнесены дамой, д'Артаньян получил возможность без малейшего ущерба для собственной чести выйти из непростой ситуации: он поклонился насколько мог галантно и направился следом за хозяином в обеденный зал, успев краешком глаза заметить, что незнакомец и миледи тоже скрылись в гостинице.
Усаживаясь за стол и все еще пребывая во власти этих голубых глаз, он нашел слабое утешение в мысли, что речь, вернее всего, шла отнюдь не о любовном свидании. Все поведение и незнакомца по имени Рошфор, и голубоглазой дамы свидетельствовало, что дело в чем-то другом, — то ли чутье опытного охотника подсказывало это, то ли д'Артаньяну яростно хотелось верить, что обстоит именно так, а не иначе…
— Послушайте, любезный, — не вытерпел он, второпях утолив первый голод ножкой утки по-руански. — Мне кажется, что я где-то уже видел эту даму…
— Вполне возможно, ваша милость, — пожал плечами трактирщик со свойственным его ремеслу философским видом. — Вам виднее…
— Вот только никак не могу вспомнить ее имени, — продолжал решительно д'Артаньян с выражением лица, казавшимся ему самому ужасно хитроумным. — Миледи, как бишь…
— Ну, ваша милость… — развел руками трактирщик с тем же непроницаемым видом умудренного жизнью владельца заведения на оживленном тракте. — Если вы вспомнить не можете, я — тем более. Мне она своего имени не называла.
— Но дама, безусловно, из знатных?
— О, это уж несомненно! — охотно подхватил трактирщик. — Это уж сразу видно, ваша милость, в особенности ежели живешь на бойком месте вроде моего… Жизнь и ремесло научат разбираться в проезжающих. Верно вы подметили, дама из знатных. Ее привезла карета со слугами в ливреях, но не в этом только дело, конечно, не в карете и не в ливреях, нынче хватает и таких, кто то и это получает отнюдь не по праву рождения… Вашей милости не доводилось слышать историю о достопочтенном господине наместнике нашей провинции и прекрасной мельничихе? Особа эта самого низкого происхождения, но благодаря щедротам господина наместника разъезжает…
— Черт побери! — рявкнул д'Артаньян. — Как вы смеете сравнивать!
— Ваша милость, ваша милость! — заторопился хозяин. — я и не имел такой дерзости, как вы можете думать… Просто к слову пришлось… Так вот, к этой даме слуги обращались «миледи» — хотя я голову готов прозакладывать, да и свое заведение тоже, что она не англичанка, а самая несомненная француженка…
— Да, мне тоже так кажется, — сказал д'Артаньян. — Судя по ее выговору, она француженка.
— Быть может, ваша милость видели ее при королевском дворе? — с самым простодушным видом поинтересовался хозяин.
Д'Артаньян хмуро воззрился на него, готовый при первом подозрении на издевку обрушить на голову хозяина бутылку анжуйского — благо та была уже пуста, — но трактирщик смотрел на него невинным взором непорочного дитяти. Если издевка и наличествовала, то она была запрятана чересчур уж глубоко, и решительные действия были бы опять-таки ущербом для дворянской чести…
После недолгого размышления д'Артаньян, уже готовый было дать волю гасконской фантазии, переменил решение в последний миг.
— Мне еще не приходилось бывать при дворе, — произнес он твердо и решительно. — Как и вообще в Париже. Но могу вас заверить, любезный хозяин, что по прибытии в Париж немного времени пройдет, прежде чем я окажусь при дворе…
Глава вторая Д'Артаньян обзаводится слугой
— Надо полагать, ваша милость, вам обещали придворную должность? — осведомился трактирщик.
Д'Артаньян вновь задумался, не почествовать ли ему его той самой опустевшей бутылкой, — но вновь натолкнулся на исполненный невинности и крайнего простодушия взгляд, от которого рука поневоле опустилась. Начиная помаленьку закипать — теперь уже не было никаких сомнений, что хозяин харчевни над ним издевается, — он все же удержался от немедленной кары. Ему пришло в голову, что он будет выглядеть смешно, затеяв практически на глазах у неизвестной красавицы миледи ссору с субъектом столь низкого происхождения и рода занятий. Вот если бы выдался случай блеснуть на ее глазах поединком с достойным противником вроде Рошфора…
Смирив гнев, он решил, что лучшим ответом будет подобная же невозмутимость.
— Должности при дворе мне пока что не обещано, любезный хозяин, — произнес он, бессознательно копируя интонации Рошфора. — Но здесь, — он похлопал себя по левой стороне порыжевшей куртки, — лежат два письма, которые, безусловно, помогут не только попасть во дворец, но и сделать карьеру… Доводилось ли вам слышать имя господина де Труавиля?
— Простите?
— Ах да, я и забыл… — спохватился д'Артаньян. — Он давно переменил имя на де Тревиль…
— Капитан королевских мушкетеров?
— Он самый, — ликующе подтвердил д'Артаньян, видя, что трактирщик на сей раз не на шутку ошеломлен. — А приходилось ли вам слышать о господине де Кавуа?
— О капитане гвардейцев кардинала?
— Именно.
— О правой руке великого кардинала?
— Уж будьте уверены, — сказал д'Артаньян победным тоном. — Ну так как же, любезный хозяин? Как по-вашему, способен чего-то добиться человек, располагающий рекомендательными письмами к этим господам, или мне следует оставить честолюбивые планы?
Смирив гнев, он решил, что лучшим ответом будет подобная же невозмутимость.
— Должности при дворе мне пока что не обещано, любезный хозяин, — произнес он, бессознательно копируя интонации Рошфора. — Но здесь, — он похлопал себя по левой стороне порыжевшей куртки, — лежат два письма, которые, безусловно, помогут не только попасть во дворец, но и сделать карьеру… Доводилось ли вам слышать имя господина де Труавиля?
— Простите?
— Ах да, я и забыл… — спохватился д'Артаньян. — Он давно переменил имя на де Тревиль…
— Капитан королевских мушкетеров?
— Он самый, — ликующе подтвердил д'Артаньян, видя, что трактирщик на сей раз не на шутку ошеломлен. — А приходилось ли вам слышать о господине де Кавуа?
— О капитане гвардейцев кардинала?
— Именно.
— О правой руке великого кардинала?
— Уж будьте уверены, — сказал д'Артаньян победным тоном. — Ну так как же, любезный хозяин? Как по-вашему, способен чего-то добиться человек, располагающий рекомендательными письмами к этим господам, или мне следует оставить честолюбивые планы?
— О, что вы, ваша светлость… — пробормотал хозяин, совершенно уже уничтоженный. — Как же можно оставить… Да я бы на вашем месте считал, что жизнь моя устроена окончательно и бесповоротно…
— Не сочтите за похвальбу, но я имею дерзость именно так и считать, — заявил д'Артаньян победительным тоном истого гасконца.
— И вы имеете к тому все основания, ваша милость… светлость, — залепетал хозяин. — Бога ради, не прогневайтесь, но я задам вам одинразъединственный вопрос… — Он поднялся с расшатанного стула и откровенно присмотрелся к д'Артаньяну в профиль. — Не может ли оказаться так, что вы имеете некоторое отношение к покойному королю Генриху Наваррскому? Неофициальное, я бы выразился, отношение, ну вы понимаете, ваша светлость… Всем нам известно, как бы это поделикатнее выразиться, о склонности покойного короля снисходить до очаровательных дам, почасту и пылко, и о последствиях этих увлечений, материальных, я бы выразился, последствиях…
Д'Артаньян уставился на него во все глаза, не сразу сообразив, что имел в виду трактирщик. Потом ему пришло в голову, что любвеобилие покойного государя и в самом деле вошло в поговорку, а незаконных отпрысков Беарнца разгуливало по Франции достаточно для того, чтобы составить из них роту гвардии.
— Почему вы так решили, милейший? — спросил он с равнодушно-загадочным видом, польщенный в душе.
Трактирщик расплылся в улыбке, крайне довольный своей проницательностью и остротой ума.
— Ну как же, ваша светлость, — сказал он уже увереннее. — я — человек в годах, и в свое время через мои руки прошло немало монет с изображением покойного короля. Вот, изволите ли видеть, сходство несомненное…
Он двумя пальцами извлек из тесного кармана серебряную монету в полфранка, вытянул руку, так что монета оказалась на значительном удалении от глаз, и взором знатока окинул сначала профиль покойного Беарнца, потом д'Артаньяна. И заключил с уверенностью, свойственной всем заблуждающимся:
— Тот же нос, та же линия подбородка, силуэт…
Д'Артаньян, напустив на себя вид скромный, но вместе с тем величественный, смолчал, сделав тем не менее значительное лицо. Он не спешил объяснять трактирщику, что есть некие черты, свойственные всем без исключения гасконцам, так же как, к примеру, фламандцам или англичанам — очертания носа и подбородка, скажем… В конце-то концов, сам он ни словечком не подтвердил умозаключения трактирщика, так что совесть его, пожалуй что, чиста. Вот если бы он собственной волей произвел себя в самозваные потомки Беарнца…
— Есть вещи, любезный трактирщик, о которых следует помалкивать, — сказал он значительно. — Негоже мне сомневаться в добродетели моей матушки…
— О, я все понимаю, ваша светлость! — заверил трактирщик живо. — Значит, вы изволите держать путь в Париж…
— Да, вот именно. Но я не хотел бы…
— Вы можете быть уверены в моей деликатности, — заверил хозяин. — я многое повидал в жизни. Ваш скромный вид, ваша, с позволения сказать, лошадь… Что ж, это умно, умно… Никому и в голову не придет, что под личиной такого вот…
— Что вы имеете в виду? — вскинулся д'Артаньян, которому кровь ударила в голову.
— О, не сердитесь, ваша светлость, я лишь хотел сказать, что вы великолепно продумали неприметный облик, когда пустились в путешествие… И все же… Быть может, вам понадобится слуга? Негоже столь благородному дворянину, пусть и путешествующему переодетым, самому заниматься иными недостойными мелочами…
— Слуга? — переспросил д'Артаньян. — А что, вы имеете кого-то на примете?
Предложение хозяина пришлось как нельзя более кстати, ибо прекрасно отвечало его собственным планам. Явиться в Париж в сопровождении слуги означало бы подняться в глазах окружающих, да и в собственных, на некую ступень…
— Имею, ваша светлость, — заторопился хозяин. — У меня тут прижился один расторопный малый, которого я бы вам с превеликой охотой рекомендовал. Право слово, из него выйдет толковый слуга, вот только сейчас у него в жизни определенно наступила полоса неудач…
Он так многозначительно гримасничал, что д'Артаньян, начиная кое-что понимать, осведомился:
— Он вам много уже задолжал?
— Не особенно, но все же… Два экю…
Ощутив некое внутреннее неудобство, но не колеблясь, д'Артаньян решительно вынул из кошелька две монеты и царственным жестом протянул их хозяину:
— Считайте, что он вам более не должен, любезный. Пришлите его ко мне сию минуту.
Его невеликие капиталы таяли, но сейчас были вещи и поважнее тощавшего на глазах кошелька… Хозяин, выскочив за дверь, почти тут же проворно вернулся в сопровождении невысокого малого, одетого горожанином средней руки, с лицом живым и смышленым. На д'Артаньяна он взирал со всем возможным почтением. Тот, надо сказать, представления не имел, как нанимают прислугу. На его памяти в родительском доме такого попросту не случалось, те немногие слуги, что имелись в доме, были взяты на место еще до его рождения и всегда казались д'Артаньяну столь же неотъемлемой принадлежностью захудалого имения, как высохший ров и обветшавшие конюшни. Однако он, не желая ударить в грязь лицом, приосанился, сделал значительное лицо и милостиво спросил:
— Как тебя зовут, любезный?
— Планше.
— Ну что ж, это легко запомнить… — проворчал д'Артаньян с видом истинного барина, для которого нанимать слугу было столь же привычно и естественно, как надевать шляпу. — Есть у тебя какие-нибудь рекомендации?
— Никаких, ваша милость, — удрученно ответил малый. — Потому что и не приходилось пока что быть в услужении.
Д'Артаньян подумал, что они находятся в одинаковом положении: этот малый никогда не нанимался в слуги, а сам он никогда слуг не нанимал. Однако не желая показать свою неопытность в подобных делах, он с задумчивым видом покачал головой и проворчал:
— Нельзя сказать, что это говорит в твою пользу…
— Ваша милость, испытайте меня, и я буду стараться! — воскликнул Планше. — Честное слово!
— Ну что ж, посмотрим, посмотрим… — процедил д'Артаньян с той интонацией, какая, по его мнению, была в данном случае уместна. — Чем же ты, в таком случае, занимался?
— Готовился стать мельником, ваша милость. Так уж получилось, что я родом из Нима…
— Гугенотское гнездо… — довольно явственно пробормотал хозяин.
— Ага, вот именно, — живо подтвердил Планше. — Доброму католику там, пожалуй что, и неуютно. Вот взять хотя бы моего дядю… Он, изволите ли знать, ваша милость, поневоле притворялся гугенотом, так уж вышло, куда прикажете деваться трактирщику, если ходят к нему в основном и главным образом гугеноты? Вот он и притворялся, как мог. А потом, когда он умер и выяснилось, что все эти годы он был добрым католиком, гугеноты его выкопали из могилы, привязали за ногу веревкой и проволокли по улицам, а потом сожгли на площади.
— Черт возьми! — искренне воскликнул д'Артаньян. — Куда же, в таком случае, смотрели местные власти?
— А они, изволите знать, как раз и руководили всем этим, — поведал Планше. — Вы, ваша милость, должно быть, жили вдалеке от гугенотских мест и плохо знаете, что там творится… Особенно после Нантского эдикта, который они считают манной небесной…
— И что же дальше?
— А дальше, ваша милость, не повезло уже мне. Вам не доводилось слышать сказку про мельника, который на смертном одре распределил меж сыновей наследство таким вот образом: одному досталась мельница, второму — мул, а третьему — всего-навсего кот?
— Ну как же, как же, — сказал д'Артаньян. — В наших местах ее тоже рассказывали…
— Значит, вы представляете примерно… Вообще-то, у нас было не совсем так. Надо вам сказать, двух моих младших братьев отец отчего-то недолюбливал, бог ему судья… И мельницу он оставил мне, старшему, а им — всего-то по двадцать пистолей каждому. Только им такая дележка пришлась не по нутру. Хоть отец мой и был открытым католиком и нас, всех трех, так же воспитывал, но мои младшие братья, не знаю уж, как так вышло, вдруг в одночасье объявились оба самыми что ни на есть гугенотами…