В Тирлволл я не поехал, а направился через дюны к морю. В этот день оно было неспокойным. Пенящиеся серые волны образовывали глубокие впадины, прежде чем с ревом разбиться о камни. В нескольких милях от меня, на берегу, курсанты американского летного корпуса разучивали сигналы на горне, и пронзительные диссонирующие звуки долетали ко мне по ветру. Внезапно, без всякой причины, в голове возникла полузабытая строка из американского спиричуэла, которая повторялась и повторялась вновь:
Он целый мир сжимал в своей руке...
Он целый мир сжимал в своей руке...
x x x
Опыты ставили каждые три дня с различными программами. Мы с Маком попеременно управляли машиной, и скоро я к ним привык: необычайные эксперименты превратились для меня в повседневную работу. Они проходили не так тяжело, когда в них участвовала Ники. Отец привозил ее и оставлял с нами в лаборатории. К этому времени Кен уже был под гипнозом. Девочку усаживали рядом на стул и закрепляли над головой микрофон. Ей объясняли, что Кен уснул, и "Харон" подавал сигнал. Следовала серия чисел, и девочка засыпала. Я обнаружил, что программа, рассчитанная на двоих, была совершенно иной. Прежде всего машина внушала Кену, что он перенесся в прошлое и стал ровесником Ники.
- Тебе семь лет, - давал установку компьютер. - Твоя подруга Ники пришла поиграть с тобой.
В то же время и девочка получала сходную команду:
- Кен хочет поиграть с тобой. Он твой ровесник.
Оба принимались без умолку болтать - "Харон" не перебивал - и результат бывал просто фантастическим. Видимо, этот трюк шлифовали не один месяц, потому что Кен и Ники успели сдружиться в "своем времени": откровенничали, играли в воображаемые игры, рассказывали небылицы. Угрюмая и заторможенная в жизни, под гипнозом Ники становилась живой и веселой.
После сеансов пленку с записью эксперимента тщательно анализировали: нужно было понять, как складываются отношения между юношей и ребенком по ту сторону сознания, чтобы подготовить для них новые программы. В реальном мире Кен не проявлял к Нике особого интереса, просто относился к ней как к несчастному ребенку, неинтересной, полунормальной дочке Януса. Похоже, он даже не догадывался об их дружбе в "своем времени". С девочкой все обстояло сложнее: и наяву ее интуитивно тянуло к Кену, и она бы постоянно висла на нем, если бы ей только позволили.
Я поинтересовался у Робби, как Янус относится ко всем этим экспериментам.
- Он все для Мака сделает, - ответил врач. - К тому же родители Ники верят, что наши опыты могут ей помочь. Ведь вторая-то близняшка была у них вполне нормальной.
- А о Кене они догадываются?
- Что он при смерти? Мы говорили им, но вряд ли они поверили. Да и кто бы поверил, глядя на мальчика.
Мы стояли в баре, наблюдая через открытую дверь, как Кен и Мак играют в пинг- понг.
В начале декабря у нас была просто паника: из Министерства поступил запрос о ходе исследований, и нам сообщили, что в Саксмир собираются направить эксперта для оценки результатов работ. Мы посовещались и решили послать в Лондон гонца. Ехать выпало мне. Я должен был убедить чиновников, что время для подведения итогов еще не пришло. Тогда я уже был полностью на стороне Мака и готов был поддержать любые его замыслы. Мне удалось уломать начальство повременить с визитом, но все же пришлось пообещать показать кое-что интересное к Рождеству. Конечно, их больше всего интересовал "Харон-2" с его возможностями направленного звукового удара, а об истинных планах Мака они и не подозревали.
Когда, воодушевленный успехом, я вышел на платформе в Тирлволле совсем в ином настроении, чем три месяца назад, "Моррис" уже ждал меня у вокзала. Но Кена за рулем не оказалось - за мной приехал Янус. Неразговорчивый малый едва отвечал на мои расспросы и все время пожимал плечами:
- Кен простудился. Робби уложил его в постель из предосторожности, все же сообщил он.
В Саксмире я тут же бросился к мальчику. Я сразу заметил, что у него жар, но он был в своем обычном настроении и шумно бунтовал против Робби.
- Что за чушь, - возмущался он. - Я просто промочил ноги: гонялся по болоту за птицей.
Я присел рядом, шутливо рассказал о своем визите в Министерство, а потом пошел отчитываться к Маку.
- У Кена температура, - сразу объявил он. - Робби сделал анализ: кровь у мальчика не очень. Может быть, начинается.
Внезапный озноб прошел у меня по спине. Я сообщил шефу о результатах поездки, и он коротко кивнул:
- Что бы ни случилось, чиновники нам здесь сейчас не нужны.
Робби я нашел в лаборатории. Он возился у микроскопа, просматривал снимки и, только закончив дела, обратил на меня внимание:
- Что-то уж слишком рано, но через двое суток все прояснится. У него инфекция в правом легком, а при лейкемии это может оказаться смертельным. Идите-идите, развлекайте Кена.
Я притащил в спальню мальчика проигрыватель, и мы прокрутили с дюжину пластинок. Он был оживлен, потом задремал, а я сидел у его кровати и думал, что же тут можно поделать. У меня пересохло во рту, в горле стоял комок, все кричало во мне: "Не допусти!"
Разговор за ужином не клеился, и мы еле вымучивали темы. Мак вспомнил свои студенческие дни в Кембридже, а Робби рассказал, как он последний раз играл за команду Гая [Гай (сокращенно) - больница Гая в Лондоне. Основана в 1721 г. книготорговцем Т. Гаем.] в регби. Я, кажется, вовсе молчал. Вечером я заскочил к Кену пожелать спокойной ночи, но мальчик уже спал. Янус дежурил у его кровати. В своей комнате я попытался читать, но не мог сосредоточиться. На море сгустился туман, и на маяке каждые несколько минут бухал колокол, будто в мире не осталось никаких других звуков.
Следующим утром Мак заглянул ко мне без четверти восемь.
- Кену хуже, - сообщил он. - Робби собирается попробовать переливание крови, Янус будет ассистировать: ведь в прошлом он фельдшер.
- А мне что делать? - спросил я.
- Помогите подготовить к работе "Харон-1" и "Харон-3". Если Кену не станет лучше, может быть, я приму решение начать первую фазу эксперимента "Стикс". Я уже предупредил миссис Я., что может понадобиться девочка.
Одеваясь, я убеждал себя, что наступает важный момент, к которому мы готовились два с половиной месяца. Но на душе от этого легче не становилось. Я наскоро проглотил кофе и поспешил в аппаратную. Дверь в лабораторию была закрыта - там переливали Кену кровь. Мы с Маком занялись машинами, проверили каждую систему, чтобы не было срыва, когда придется с ними работать. Программы, магнитные записи, микрофоны - все было в порядке. Оставалось только ждать, что скажет Робби. Он появился около половины первого.
- Небольшое улучшение, - бросил он.
Кена перенесли в его комнату. Янус оставался с ним, а мы отправились что-нибудь перекусить. На этот раз мы не искали тем для разговора: в этом не было необходимости - все были озабочены предстоящей работой. После утренних занятий с компьютером я почувствовал себя увереннее и принял приглашение Мака сыграть после обеда в пинг-понг. Еще вчера я бы пришел в ужас, если бы кто-нибудь мне сказал, что в такой ситуации я буду способен махать ракеткой, но сегодня я воспринял это как должное. Выглянув из окна между партиями, я заметил во дворе Нику, прогуливающуюся с миссис Янус. Девочка показалась мне необычайно странной и совершенно потерянной: она собирала щепки и камешки и складывала их в старую кукольную коляску, которую толкала перед собой. Девочка находилась здесь с десяти утра.
В половине четвертого появился Робби. По его лицу я сразу понял, что новости у него плохие. Он покачал головой, когда Мак предложил еще одно переливание крови:
- Только потеряем время.
- Он в сознании? - спросил Мак.
- Почти, - отозвался Робби. - Я приведу его в сознание, когда вы будете готовы.
Мы с Маком вернулись в аппаратную. На второй стадии эксперимента операционный стол предполагалось перенести сюда и установить между тремя "Харонами", подключив к кислородной установке, расположенной неподалеку. Микрофоны были изготовлены к работе. Тренируясь, мы проделывали это десятки раз, но сегодня на две минуты побили свой лучший рекорд.
- Отлично! - одобрил Мак.
Мне пришло в голову, что он ждал этого часа месяцы, может быть, годы. Мак включил сигнал, извещающий о нашей готовности, и менее чем через четыре минуты появились Робби и Янус с Кеном на каталке. Они переложили его на стол, и я с трудом узнал мальчика: его глаза, всегда такие лучистые, казались совершенно мертвыми на осунувшемся лице. Он, видимо, не понимал, что с ним происходит. Мак быстро установил датчики у висков, на груди, шее и соединил их проводами с "Хароном-3". Потом он склонился над юношей.
- Все в порядке, - сказал он. - Ты в лаборатории. Сейчас мы сделаем несколько анализов. Расслабься, и все будет хорошо.
Кен поднял на него глаза и улыбнулся. Мы понимали, что это последний проблеск его сознания, - он говорил нам "прощайте". Мак подал мне сигнал, и я включил "Харон-1". Голос машины был чистым и правильным: "Вызывает ``Харон''... Вызывает ``Харон''..." Кен закрыл глаза: он был под гипнозом. Робби дежурил рядом и следил за пульсом. Я пустил программу - она значилась под индексом "X" и отличалась от всех других.
- Как ты себя чувствуешь, Кен?
Даже через микрофон, установленный у самых губ, слова мальчика были едва различимы:
- Вы прекрасно знаете, как я себя чувствую.
- Где ты, Кен?
- Я в аппаратной. Робби выключил отопление. Теперь я понимаю, что вы задумали. Вы хотите заморозить меня, как тушу в лавке мясника. Скажите Робби, чтобы он включил отопление, - последовала долгая пауза, но наконец Кен заговорил снова: - Я у входа в туннель. Это похоже на туннель, как будто смотришь в обратный окуляр телескопа: все фигурки такие маленькие... Скажите Робби, пусть включит отопление.
Мак внес коррективы в работу компьютера, и машина долго работала, не произнося ни слова, затем вновь включился усилитель и зазвучал электронный голос.
- Тебе пять лет, Кен. Скажи, как ты себя чувствуешь?
Он долго не отвечал. Потом к моему испугу, хотя я и должен был этого ожидать, - захныкал:
- Мне плохо. Мне не хочется играть.
Мак нажал кнопку сигнала. Открылась дверь, и Янус втолкнул в аппаратную дочь, снова прикрыв дверь за собой. Мак тут же включил на "Хароне" ее позывные, и Ники моментально заснула, не заметив лежащего на столе Кена. Она села на стул и закрыла глаза.
- Ники, скажи Кену, что ты здесь.
Я заметил, как девочка вцепилась в подлокотники.
- Кен болен, - сказала она. - Он плачет. Он не хочет играть.
Голос "Харона" безжалостно настаивал:
- Поговори с Кеном, Ники.
- Кен не хочет разговаривать. Он будет молиться.
Голос Кена, усиленный микрофоном, едва раздавался в динамиках. Он неразборчиво выговаривал слова:
Добрый Иисус, ты меня прости,
В свой чертог меня, несчастного, впусти.
Я буду очень рад
Увидеть твой цветущий сад...
Мы замолчали. Ни Кен, ни Ники не произносили ни слова. Я застыл у пульта управления, готовый по кивку Мака внести поправки в программу. Вдруг девочка забила ногами по полу:
- Не пойду за Кеном в туннель! Там очень темно!
Робби, наблюдавший за больным, поднял глаза:
- Он в коме.
Мак подал мне знак снова включить "Харон-1".
- Иди за Кеном, Ники, - раздался голос.
Девочка не хотела.
- Там темно, - на ее глаза навернулись слезы. Она сгорбилась на стуле, стала извиваться, будто пыталась проползти куда-то. - Я не хочу туда. Он слишком длинный, и Кен не будет меня ждать.
Ребенок задрожал. Я взглянул на Мака, тот взглядом спрашивал Робби.
- Он не выйдет из комы. Это может продолжаться часами.
Мак распорядился подключить кислород. Робби укрепил маску на лице Кена, а шеф перешел к "Харону-3". Засветился экран монитора.
- Беру управление на себя, - кивнул мне Маклин.
Девочка плакала, но машина не давала ей передышки.
- Оставайся с Кеном, - вновь прозвучала команда. - Рассказывай обо всем, что там происходит.
Я надеялся, что Мак знает, что делает. А если в кому впадет ребенок? Сможет ли он вернуть девочку к жизни? Ссутулившись, она сидела, такая же неподвижная, как и Кен, и, казалось, такая же безжизненная. Робби велел укутать ее одеялом и следить за пульсом: удары сердца были слабые, но ровные. Прошел час, но ничего не случилось. Только мерцал экран, на котором постепенно затухали импульсы сознания Кена, передаваемые в машину датчиками. Ребенок молчал.
Долго, очень долго мы ждали, прежде чем, шевельнувшись, девочка изогнулась на стуле, сложив руки на груди и подтянув к себе колени. Голова свесилась на грудь. Я гадал, уж не молится ли она по-детски, как Кен. И вдруг меня осенило: это же была поза плода перед родами. Всякие черты исчезли с лица Ники. Она казалась сморщенной и старой.
- Начинается, - процедил Робби.
Мак поманил меня к пульту, а Робби, склонившись над Кеном, сжимал пальцами его запястье. Сигналы на экране стали прерывистыми и едва различимыми. Внезапно они вспыхнули с новой силой, и в тот же миг Робби произнес:
- Все. Он умер.
Синусоида сигнала оставалась неизменной. Мак отсоединил датчики и вернулся к экрану: монитор показывал ровные всполохи, точно биение пульса.
- Получилось! - воскликнул Мак. - Боже мой, получилось!
Мы втроем стояли у экрана и наблюдали сигнал. Его характер нисколько не менялся, и, казалось, в уверенном движении линий билась сама жизнь.
Не знаю, сколько времени мы простояли у машины: несколько минут или часов. Но вдруг Робби повернулся и спросил:
- А что с ребенком?
Мы совсем забыли о Ники, забыли и о застывшем безжизненном теле, которое только что было Кеном. Девочка лежала в необычной скрюченной позе, склонив голову к коленям. Я направился к пульту "Харона-1", чтобы включить электронный голос, но Мак сделал мне знак оставаться на месте.
- Прежде чем мы ее разбудим, попробуем задать ей несколько вопросов.
Он подал сигнал очень слабо, чтобы сразу не разбудить ребенка. Голос тут же повторил последнюю команду:
- Оставайся с Кеном. Рассказывай нам обо всем.
Сначала ответа не было. Потом странным неуклюжим движением девочка распрямилась, ее руки свесились точно плети. Она начала раскачиваться взад и вперед, будто следуя ритму синусоиды на экране. Наконец она заговорила, и ее голос был пронзительным и высоким.
- Он просит, чтобы вы его отпустили, вот что он хочет. Дайте уйти... Дайте уйти... Дайте уйти... - не переставая качаться, она стала судорожно хватать воздух ртом, забила руками.
- Мак, буди ее, - потребовал Робби.
Ритм сигнала на экране изменился, стал быстрее. Девочка начала задыхаться. Не дожидаясь команды Мака, я включил голос машины:
- Говорит "Харон". Говорит "Харон". Просыпайся, Ники.
Девочка задрожала, краска сошла с ее лица, дыхание стало нормальным. Она открыла глаза и оглядела нас, как всегда безразлично, потом принялась ковырять в носу.
- Хочу в туалет, - сказала она угрюмо.
Робби вывел ее из комнаты. Частота сигнала, сбившаяся в то время, когда Ники кричала, снова стала размеренной.
- Почему сигнал изменяет ритм? - спросил я.
- Если бы вы не запаниковали и не разбудили Ники, мы, может быть, и узнали бы это, - голос Мака был грубым, совсем необычным.
- Мак, - возразил я, - ребенок мог задохнуться.
- Нет, не думаю, - ответил он и посмотрел на меня. - Вы заметили, ее движения как бы передавали потрясение при родах? Вы полагаете, она задыхалась? Нет, это больше было похоже на попытку первого вздоха ребенка, борющегося за жизнь. Кен в коме шел от этого мира назад - обратным путем, и до последнего момента Ники была с ним.
Я уже понял, что под гипнозом человек способен на многое, но сейчас его слова меня не убедили:
- Мак, но Ники закричала уже после того, как Кен скончался, - ведь тогда на экране "Харона-3" появился новый сигнал. В этот миг Кен был уже мертв и не мог в своем подсознании никуда идти, даже, как вы говорите, обратно к точке собственного рождения.
Маклин задумался и долго молчал.
- Я просто ничего не могу понять, - наконец ответил он. - Нам надо снова усыпить девочку.
- Нет, - запротестовал Робби, как раз входивший в аппаратную, - хватит с ребенка. Я отослал ее домой и велел миссис Янус уложить девочку в постель.
Я впервые ощутил властные нотки в его голосе. Врач огляделся, бросил взгляд на экран, потом на неподвижное тело на столе:
- А не хватит ли с нас со всех? По-моему, достаточно. Мак, вы доказали свою теорию, и я выпью с вами за это, но только завтра, а не сегодня.
Он был на пределе, как и мы - ведь целый день мы почти ничего не ели. Вернулся Янус и принялся готовить ужин. Он выслушал наш рассказ о смерти Кена, как обычно спокойно, и сообщил, что Ники заснула, как только ее уложили в кровать.
Что ж... работа была закончена. Напряжение дня давало себя знать, я почувствовал, что совершенно вымотался, сознание оцепенело. Я мечтал только об одном - лечь и уснуть, как Ники.
Но я не сразу потащился в спальню. Нечто, что было сильнее моей болезненной усталости, заставило меня заглянуть в аппаратную. Там все оставалось по- прежнему: тело Кена лежало на столе, а на экране монитора светилась ровная синусоида сигнала. Я постоял минуту, потом склонился над пультом и перемотал пленку, чтобы снова услышать голос ребенка. Перед глазами возникла ее раскачивающаяся голова, руки, бившие по воздуху, будто в порыве вырваться на свободу. Я включил магнитофон.
- Он просит, чтобы вы его отпустили, - говорил пронзительный голос. Вот что он хочет. Дайте уйти... Дайте уйти... Дайте уйти... - пленка зарегистрировала судорожный вздох и снова: - Дайте уйти... Дайте уйти... Дайте уйти...
Слова не имели смысла, и я выключил магнитофон. Ведь сигнал был только энергией, которую нам удалось уловить в момент смерти Кена. Кто же в таком случае передавал нам через девочку эту просьбу? Кто же хотел, чтобы мы освободили Кена? Если только... Я поднял глаза. В дверях стоял Мак и смотрел на меня. Рядом была собака.
- Цербер очень беспокоен. Он все время мечется по комнате и не дает уснуть.
- Мак, я снова прослушал запись. Здесь что-то не так.
Маклин подошел ко мне и встал рядом.