Действительно, еще не понимают многие люди настоящих произведений. А искусство движется вперед. Я вспоминаю, что в 2003 году престижную премию Тернера в известной галерее Тайт в Лондоне вручили трансвеститу Грейсену Перри за вазы с изображением секса с детьми. Хотя детей до 16 лет в галерею не пускали, да и взрослые смущались, но все-таки это было филигранное мастерство. На вручении премии блистал сам мастер, очаровывая публику роскошным дорогостоящим женским вечерним платьем.
Ну, эти времена давно прошли. Долой мастерство. Главное лаконичность. Прибил лопату к деревянной доске – вот тебе и инсталяция «Лопата». Еще пару листков бумаги, поясняющих, что это инсталяция, а не пожарный инвентарь. Простота – сестра таланта. Искусство рвется вперед гигантскими темпами – перед музеем огромный паук, в музее вместо картин грязные сортиры. Ура!
Нужно потратить еще много времени и сил, чтобы воспитать в людях понимание настоящих произведений искусства, настоящей красоты. А то некоторые вспоминают мальчика у Андерсена, крикнувшего «А король-то голый!». Но нету такого мальчика, а взрослые дяди – искусствоведы да академики молчат. Многие думают что это потому, что они боятся прослыть консерваторами. Ерунда! Не нужно злословить и завидовать. Просто, очевидно, они уже постигли глубину и силу произведений инсталяций на сортирные и бытовые темы. Они знают, что является настоящим произведением искусства ХХ1 века. Недаром же академик Пиотровский – директор Эрмитажа принял в подарок произведение Кабакова. Теперь Эрмитаж является обладателем самых великих произведений мастеров: «Мадонны Бенуа» и «Мадонны Литты» Леонардо да Винчи, «Данаи» и «Возвращения блудного сына» Рембрандта и «Туалета в углу» Ильи Кабакова.
Я рад за них за всех, за их оптимизм, за их глубокое понимание искусства, но, очевидно, придется сознаться, что я, к сожалению, неисправимый консерватор. Я не могу затаив дыхание с восторгом взирать на произведения натурально-сантехнической тематики. Мне почему-то не хочется так активно прорываться вперед, мне больше хочется остановиться где-нибудь в районе абстракционизма и сюрреализма, спуститься на моем эскалаторе памяти немножко назад, как говорится, поближе к светлому прошлому. Давай вернемся, дорогой читатель, к реальности, на нашу 95-ю дорогу к тому времени, когда еще работала радиостанция Фрэнка Синатры, когда люди не сидели по вечерам, уткнувшись покрасневшими глазами в огромные плазменные экраны, когда ездить было все-таки не так опасно, потому что телефон служил только для переговоров, а не был одновременно фотоаппаратом, почтальоном, компьютером и вообще Б-г знает чем. Эскалатор медленно везет нас вниз. Где бы сделать остановку? Я смотрю по сторонам…
ЭКСПОЗИЦИЯ В «FORWARD»
– Что ты вертишь головой? – спрашивает Леночка. – Смотри на дорогу! Be careful! (Будь осторожен!) Скоро въезд в центр города.
Звучит Фрэнк Синатра, все еще заманчиво обещающий нам, что если у нас получалось там, то получится и везде, стало быть и здесь в Филадельфии («I gonna make it anywhere»). Ради этого мы и едем по 95-й дороге.
Я привык ездить по ней днем. Это широкий, многополосный, всегда загруженный highway, пересекающий чуть ли не половину Америки. Сейчас приходится ехать поздно вечером. Машин мало, и я позволяю себе отвлечься. А вот и долгожданные указатели. Правый ряд, правый поворот «Сenter City, City Hаll». Это нам. Мы едем в самый большой книжный магазин «Forward».
На днях мне позвонили и предложили устроить персональную выставку в этом магазине. Беседовала с нами некая миссис Бани – менеджер по пиару. Разговор был необычным. Я привык, что в Америке договариваются насчет выставок долго и нудно не менее чем за три месяца, смотрят слайды работ, отбирают. Не любят, чтобы было слишком грустно: «Что вы все Бабий Яр да Холокост, а повеселее у вас ничего нет? Нет, конечно, я все понимаю. Я, между прочим, тоже еврей, но у нас народ, знаете, любит чтобы было повеселее. А что тут unusual? У нас народ любит unusual (необычное)». Потом заключают договор, в котором оговаривается insurance картин (страховка), даты выставки и встречи с благодарными посетителями, которым в свою очередь нужно обьяснять, что тут unusual, и сколько эта картина будет стоить через десять лет. В нем же указывается, в каком помещении и на какой стене будет висеть картина, и даже процент стоимости (притом немалый – галереи дерут 50 % и более) от продажи картин, идущий хозяину галереи. И когда бумага подписана, можно неспеша заниматься окантовкой картин.
В данном случае разговор принял совсем другой оборот.
– How’re yоu doing, Mr. Shteynberg? Это миссис Бани из «Forward». Вы знаете bookstore «Forward»? Конечно, конечно. Кто его не знает? Считайте, что вам очень повезло. Мне порекомендовали устроить вашу выставку в нашем магазине. Сколько картин вы можете предложить?
– Все зависит от вашего помещения. Могу и 10, могу и 60.
– Не разгоняйтесь. Помещений мы вам не дадим, – они для книг, мы вам дадим стены. Я думаю, что двадцать картин будет достаточно. Сегодня пятница. Если вы завтра привезете картины и развесите, я думаю, что в воскресенье мы устроим вернисаж.
– Так быстро? А как же договор?
– Все на месте. Только приезжайте в восемь сорок p. m. (то-есть вечера).
– Почему так поздно?
– Мы же хоть и самый большой, но магазин, и мы не можем сворачивать торговлю из-за вашей выставки. В девять мы закрываемся, и вы можете развешивать картины, сколько вам будет угодно. Берите с собой инструменты, так как помощников для вас у меня нет.
Мы с супругой кое-как загрузили двадцать картин в наш Buick Cеntury, прихватили молотки, гвозди, отвертки, шурупы, стандартные крючки, витую проволоку (в американских галереях не разрешают подвешивать картины на веревках) и отправились в это ночное путешествие по 95-й дороге.
Сейчас мы уже покинули highway и направлялись к центру. Мы остановились возле скверика, чтобы проверить, что с картинами все в порядке, что все стекла на них уцелели после тряски на выезде к highway. В скверике царило оживление. В это время подъехало несколько VEN-ов из ресторанов. После закрытия таких заведений, как правило, оставшиеся блюда не выбрасывают, а привозят к этому месту и раздают homelesses (бездомным). Не каждый день им приходится вкушать изысканные блюда итальянской, китайской и французской кухни. Они даже не то что не слышали таких названий, но и выговорить их бы не смогли: всякие стью-стейк, карбонат по-фламандски, турнедо, брандеда, спаржа а ля фонтенель, фрикасе, или же из азиатских меню: дим-сам, чой-сум, креветки кунь-по, сукияки и, конечно же, суши.
Поэтому homelesses оттащили в сторону свои тележки с вонючим скарбом и чинно выстроились в очередь как организованные граждане. Каждому вручались блюда на бумажных тарелках и бутылки содовой. Они располагались тут же на низком парапете ограждающем скверик. Некоторые из них уже доставали спиртное, тщательно завернутое в бумажные кульки. Закон нужно уважать – носить в открытую бутылки со спиртным, а тем более пить из них на улице, запрещено. В кульках – можно. Некоторые уже были в крайне веселом состоянии. Один из них откровенно мочился на ящик для писем. Его подруга, крайне недовольная его неджентльментским поступком, громогласно отчитывала его всякими словами, из которых самым приличным было слово shit.
Подъехали полицейские. Чтобы не стать участниками конфликта, мы быстро покинули это место и выехали на Wаlnut Street. Вечером контингент прохожих значительно отличался от дневного – исчезли клерки в пиджаках и галстуках с папками в руках и помощники lawyers (юристов всех типов) с тележками, наполненными тяжелыми неподьемными томами. Многие рестораны, бары и магазины уже закрылись. Центр развлечений переместился в богемный район на Sоuth Street. На тротуарах устраивались на ночлег прямо на крышках люков теплотрассы, из-под которых вырывались клубы пара, уже поужинавшие homelesses. Они закутывались в тряпки и одеяла – было довольно холодно. Редкие прохожие шарахались от молодых людей в куртках с капюшонами, опущенными на глаза. В общем, шла обычная вечерняя жизнь.
Машины бесконечными двумя рядами были припаркованы к бровкам тротуаров. Мы подьехали к «Forward», оставили машину на флешах (сигнальных огнях) и вошли в магазин. Секьюрити нас предупредил, что они через 15 минут закрываются. Мы выяснили, где сидит миссис Бани и прошли в ее маленький кабинетик с компьютером и стопками книг на столе и на полу. Мадам Бани оказалась весьма активной дамой, меньше всего похожей на зайчика (bunny – зайчик). На ней была миниюбка и длинный пиджак, из под которого эта юбка была еле видна, что давало возможность любоваться полными ногами. Она была типичной business woman и обладала убедительным бюстом и кипучей энергией. Естественно, первое, что она нам сообщила, было то, что она hard working (тяжело работает). К этой дежурной фразе всех клерков мы уже привыкли.
– На меня навалили все основные работы по магазину: и связь с издательствами, и реклама, и менеджемент, и авторы, и пиар, и покупатели, и salesmen, и securitis (и продавцы и охрана). А теперь еще и выставки…
Подъехали полицейские. Чтобы не стать участниками конфликта, мы быстро покинули это место и выехали на Wаlnut Street. Вечером контингент прохожих значительно отличался от дневного – исчезли клерки в пиджаках и галстуках с папками в руках и помощники lawyers (юристов всех типов) с тележками, наполненными тяжелыми неподьемными томами. Многие рестораны, бары и магазины уже закрылись. Центр развлечений переместился в богемный район на Sоuth Street. На тротуарах устраивались на ночлег прямо на крышках люков теплотрассы, из-под которых вырывались клубы пара, уже поужинавшие homelesses. Они закутывались в тряпки и одеяла – было довольно холодно. Редкие прохожие шарахались от молодых людей в куртках с капюшонами, опущенными на глаза. В общем, шла обычная вечерняя жизнь.
Машины бесконечными двумя рядами были припаркованы к бровкам тротуаров. Мы подьехали к «Forward», оставили машину на флешах (сигнальных огнях) и вошли в магазин. Секьюрити нас предупредил, что они через 15 минут закрываются. Мы выяснили, где сидит миссис Бани и прошли в ее маленький кабинетик с компьютером и стопками книг на столе и на полу. Мадам Бани оказалась весьма активной дамой, меньше всего похожей на зайчика (bunny – зайчик). На ней была миниюбка и длинный пиджак, из под которого эта юбка была еле видна, что давало возможность любоваться полными ногами. Она была типичной business woman и обладала убедительным бюстом и кипучей энергией. Естественно, первое, что она нам сообщила, было то, что она hard working (тяжело работает). К этой дежурной фразе всех клерков мы уже привыкли.
– На меня навалили все основные работы по магазину: и связь с издательствами, и реклама, и менеджемент, и авторы, и пиар, и покупатели, и salesmen, и securitis (и продавцы и охрана). А теперь еще и выставки…
Из ее дальнейшей эмоциональной скороговорки мы поняли, что без нее население Филадельфии не только бы перестало покупать и читать книги, но и погрузилось бы в поголовную неграмотность. При этом она так активно наступала на меня своим бюстом, что можно было почувствовать, что это ее основное оружие в борьбе с неграмотностью. Слегка увернувшись, я перегнулся через стол и заглянул на дисплей компьютера занятой дамы. На нем спокойно располагался пасьянс «Spider soliter».
– Где ваши картины?
– В машине, миссис Бани.
– Я не missis, a miss! А где машина?
– Стоит у входа на флешах. Сейчас будем разгружать.
– Are you crazy? (Вы что, с ума сошли?). Ни в коем случае. У нас могут быть большие проблемы. Если каждый тут начнет разгружаться, по Walnut Street вообще не проедешь. Поезжайте в хозяйственный проезд между Walnut и Sansom. Я вам открою заднюю дверь и вы разгрузите картины. Дверь вы легко узнаете – она большая двухстворчатая, обитая железом, и над ней сайн нашего магазина. Потом запаркуете машину на паркинге на Wаlnut и 17-й, или 18-й, или 19-й.
Описав две извилистые восьмерки, так как движение в центре одностороннее, мы наконец попали в хозяйственный проезд, пробрались между мусорными баками и прочим хламом и стали у дверей. Дверь мы нашли легко, но она была заперта. Мобильного телефона у меня не было, и я побежал назад к магазину. Стеклянная дверь в магазин была уже тоже заперта. Я начал стучать. Никакого эффекта. Я нашел какую-то палку и начал колотить по раме. И тут я почувствовал, что кто-то хлопает меня по плечу. Я обернулся и увидел двух полисменов и полицейскую машину. Этого мне еще не хватало!
– How аre you, sir! Я понимаю, что вам очень хочется читать, но может быть вы обождете до завтра (он был не лишен чувства юмора). В первый раз вижу, чтобы человек ночью рвался в букстор. Вы же видите, что магазин закрыт. Ваше айди! (документы).
– Документы в машине с другой стороны магазина. Я художник – привез картины на выставку.
– Тогда вы очевидно не в ту дверь колотите. Это в Ньюмен-геллери через два дома. Но там тоже уже никого нет.
Я попробовал объяснить, что произошло. Я дрожал как осиновый лист, так как выскочил из машины без куртки. Он позвонил в магазин, появился охранник и открыл мне дверь. Мадам Бани сидела на месте, как ни в чем не бывало и энергично сражалась с пасьянсом на компьютере.
– Где же ваши картины?
– Так вы же не открыли нам задние двери, как обещали.
– Фрэнк, – прокричала она, – ты что, не открыл двери? Он очевидно забыл. Идите к машине – а мы вам откроем.
– Нет уж, идемте вместе с вами открывать.
– А я не знаю, как они открываются. Найдите Фрэнка – он вам откроет.
– А как же договор?
– Занесете картины, подходите ко мне – я немного разгружусь, все подготовлю и мы его составим.
Наконец двери были открыты, перепуганная супруга, сидевшая в машине, долго рассматривала нас через стекло прежде чем открыть дверцу. Картины внесли, я отогрелся и опять пошел к мадам Бани.
– Вы обещали подготовить документы для договора.
Она вытащила из ящика готовый бланк.
– Это договор. Впишите свою фамилию и подпишите.
Я взглянул на несколько хилых пунктов и спросил:
– А где же условия, где перечень картин и стоимость?
– А вы его приложите к договору – сядьте да напишите. Вот бумага.
– Спасибо. Список у меня есть. А как насчет страховки?
– Ничего мы никогда не страхуем и не будем страховать. Никто ваши картины не украдет. Don’t worry! А если вы так переживаете, я дам вам стикеры для автомата на входе. Сколько у вас картин? Двадцать? Вот вам двадцать стикеров. Если кто-то возьмет вашу картину, то его задержат на входе – автомат начнет звонить.
– А картины вы смотреть не будете?
– Сейчас я занята. Потом, когда вы их развесите. Я вам дам одну стену на первом этаже, лестницу и стену кафетерия на втором. У меня тут еще один ночной посетитель – художник, профессор из университета. Он будет монтировать свою инсталяцию в вестибюле. С этими инсталяциями нужен глаз да глаз. Неизвестно, что он еще сделает со стеной. И опять все на мне, – и она с удвоенным энтузиазмом бросилась сражаться с пасьянсом.
Гараж я искал долго. Они закрывались кто в десять, кто в одиннадцать. Наконец я поставил машину. Cупруга, дежурившая у входа внутри магазина, открыла мне дверь, мы развесили картины, нещадно вбивая гвозди в стены, так как я понял, что мадам это не волнует, наклеили лейбы и стикеры и позвали мисс Бани. Она выдала нам дежурную порцию восторгов: wonderful, bеautiful, magnificent.
– Ух ты, какая пирамида! Это для египетских фараонов?
– Нет, Это для филадельфийских евреев.
– Really (в самом деле)? Их что, в ней хоронят?
– Нет, они здесь молятся. Это синагога Фрэнк Ллойд Райта.
– Really! А разве Райт был еврей?
– Да, только временно, когда проектировал синагогу.
– Really? И ему временно сделали обрезание?
– О таких подробностях пресса умалчивает.
– А вот эта веселенькая картина мне нравится. Очень симпатичные клоуны!
– Это не клоуны – это менестрели.
– Кто-кто?
– Minstrels – вот написано название «Minstrels in Old city» («Министрели в старом городе»).
– Вот тут вы все перепутали. Раз вы живете в Америке, то должны знать, что министрелями называют исполнителей негритянских песен, и они должны быть черными. У вас есть черная краска? Ха-ха. Не обижайтесь – это я шучу. И вообще это все непохоже на Новый Орлеан. – Искусствоведческие исследования увлекли мадам Бани. Она, очевидно, была близорука и поэтому подбегала к картинам, слегка тараня их своим необьятным бюстом. – А этот здоровенный спортсмен с трубой мне тоже нравится! Это он на Олимпийских играх?
– Нет, он в Иерусалиме. Это еврейский спортсмен. Такие тоже бывают. В перерывах между тренировками он трубит в шофар, особенно на Рош-Хашана – на Новый год.
– Что-то он не очень похож на еврея, больше на спортсмена. Вот на этой картине евреи в шляпах. – Эти похожи. Они мне тоже нравятся – очень лихо пляшут, только почему-то одни мужчины…
– Это религиозные евреи-хасиды исполняют хасидский танец.
– Как-то у вас – евреев все не как у других. Ваши религиозные люди, вместо того чтобы молиться, то играют на трубе, то танцуют что-то вроде буги-вуги. И почему у вас народ такой веселый?
– А вы почитайте последние известия из Израиля и поймете, почему мы такие веселые.
– Мне читать некогда. А это что за картина? На ней летают голые мужчина и женщина. У нас не будет неприятностей? Нас не обвинят в порнографии?
– Ну что вы?. Она называется «To Stars» (к звездам). Это аллегория. Она символизирует прорыв человека в космос.
– Так это значит космонавты. Что-то непохоже. Космонавты обычно в больших скафандрах, а у вас они совсем голые. И почему у вас всюду вокруг какие-то полуразваленные, некрасивые и неаккуратные дома? (Сразу запахло родным Киевским издательством и главным редактором из КГБ: «Почему у Вас вечно нарисованы развалины. Поезжайте на Русановку, Оболонь, Ветряные горы, наконец. Там стоят новые аккуратные дома. Вот и рисуйте их на здоровье»).
– Понимаете, это очень древние города – Иерусалим, Рим – они даже старше Филадельфии. А вот здесь развалины храма, разрушенного две тысячи лет назад.