От этой фразы, казалось, пошатнулись пальмы. Даже щенок взвизгнул.
"Жаль только, что тебя не похоронят чуть раньше, - почти весело сказала ему Таня, и все вокруг вздрогнули, а потом заулыбались. - Вместе с твоим братаном из Газы."
А вот это уже не по правилам, обрадовался он. Нет, никто ее не подсылал. Ни один профессионал ни из одной партии после выстрелов на Площади Царей такого себе не позволяет. Да это же момент истины! Наконец-то...
Но... но вокруг же поселенцы. И они все вооружены... Перед его глазами всплыла ка-ртина Делакруа "Свобода на баррикадах". Шутки шутками, а вот рванет такая на себе тельняшку, поднимет кахоль вэ лаван (израильский флаг), а какой-нибудь Гав-рош возьмет и выстрелит. Нет, так играть мы не договаривались!..
"Я подам на тебя в суд, геверет Бергер, - побелел, втягивая голову в плечи, миролюб, - за подстрекательство к убийству." "Смотрите, как он боится умереть от еврейской пули! - несло Таню. - И правильно. Не арабы же его обидят. А подстрекаешь ты к этому сам. Какой бы Авишай тебя ни шлепнул, я приеду на похороны и заявлю при всех, что ты - самоубийца. Я же тебя сама тут не пристрелю, не бойся. Я гиюр прошла, а по Галахе жизнь человека священна. Даже такого, как ты."
Ингрид Бернс лихорадочно кивала, когда ей переводили эти слова. Криминальный диалог сняли на несколько видеокамер. Миролюб затравленно оглянулся, отряхнул-ся, как попавший в дерьмо пес, и заспешил к своей машине. Улыбающиеся танкисты захлопнули люк.
"Делать им нечего, - сказала Таня прикипевшей к ней англичанке. - Где появляется эта свора, палестинцы тише травы. Да они скорее своего раиса пристрелят, чем так-ого полезного им еврея... Другое дело наших кончать. Нет, ну как же он от нас сига-нул, а Ингрид? Вы это покажите на своем канале - кого именно боятся наши левые. А то они себя неизменно выставляют народными заступниками."
3.
"А вы сами не боитесь, миссис Бергер, - сказала Ингрид, - что с вами сделают то, что с убийцей Рабина?" "Не боюсь. В прошлой жизни мне еще и не такое грозило. Что же касается мирохранителя, то я его просто припугнула, чтобы меньше нагличал. Никто его не убьет." "Но Рабина-то убили." "Рабин был личность. А этот... наглый и мелкий пакостник. От него сегодня практически ничего не зависит. Кому он ну-жен!" "Вы несправедливы к господину такому-то, - англичанка явно волновалась. - Он искренне хочет мира и дружбы между родственными семитскими народами. Не его вина, что все так обернулось..." "Он, - возразил я, - опытнейший политик, а не дитя малое. Высокообразованный человек, общепризнанный интеллектуал! Он прос-то не мог не знать того, о чем пять лет кричал посол России в Израиле Александр Бовин - арабским лидерам не нужен мир! Им с самого момента образования Израиля нужна только война. Он не может искренне верить международному террористу, ко-торому до Осло был закрыт доступ в Штаты. Там что, наивные люди управляли великой державой? Арафата обожали только Брежнев и его придурки по всему миру. Его "благородство" по достоинству оценил и Кувейт. Так что вести себя так, как лидеры наших левых могут только холодные политиканы." "Но не убивать же их за это?" "Конечно. Куда логичнее и гуманнее убить Вику, которая прожила бы до ста двадцати, не посели наши миротворцы рядом с ее домом вооруженных террористов. До них тут было почти тихо..."
Мы шли от площади, где был митинг, к морю по нарядной лестнице мимо давно уже пустой столовой и двухэтажных домиков-бунгалло под бамбуковыми крышами - об-ширной, уютной и некогда процветавшей гостиницы. Я увидел Амирама Эйделя - одного из основателей поселения и пригласил его принять участие в нашей прогулке. Это был высокий восьмидесятилетний красавец с молодыми глазами, проженный солнцем типичный халуц-первопроходец. А уже на песке пляжа нас нагнал щуплый блондин лет тридцати, который представился по-русски: "Владимир Сырых, такая-то телекомпания, Москва."
Волны набегали на чистый плоский песчаный пляж, окаймленный поросшим куста-ми обрывом. Море приветливо искрилось, чуждое человеческим страстям. В пейзаже вокруг ничто не располагало к злобе и насилию. Когда я сказал это, Амирама словно прорвало.
"Еще за два года до образования Израиля, - сказал он, - здесь было еврейское посе-ление Кфар-Даром, разрушенное потом египтянами. И до Шестилетней войны дей-ствовал египетский оккупационный режим, против которого никто и не думал про-тестовать. Египту было бы достаточно одного процента своих военных расходов для абсорбции так называемых беженцев на своих просторах. Но их держали в лагерях в нищете специально для инкубации сидаимов-смертников против нас. Только при нас тут появилась промышленность и началась ирригация, без которой в этой пустыне немыслимо сельское хозяйство. Так тут появились все те, кто сегодня нас убивает за то, что в 1967 мы вернулись сюда к себе домой..."
От волнения он не справился с дыханием и остановился, махая рукой перед своим лицом. Его оппоненты терпеливо ждали, когда старик придет в себя.
"То есть вы думаете, - спросил Владимир, - что палестинцам вряд ли поможет ваш уход отсюда, как призывает этот левый лидер?" "До Норвежских соглашений, - отве-тил Амирам, - тут никто ни в кого не стрелял. Не было даже такого понятия "кон-вой". Конечно, арабы безобразничали, такой уж народ, но оружие им дали наши левые. И людей, умеющих с ним обращаться, тоже привезли к нам из Туниса они же. И сразу начались претензии к нам. А до того здесь работали сотни палестинцев, кор-мили свои семьи. Я их никогда не обманывал, и они ко мне относились хорошо, пока их не накачали против нас. Теперь вместо них у меня работают тайландские рабочие. Трудолюбивые спокойные ребята. Разве что собак иногда у нас похищают, это их лакомство. Но о разбое и речи нет. Вот и судите сами, господа хорошие, кто выиграл от Осло?" "А все-таки, если вы уйдете?.. - настаивал Владимир Сырых. - Получите компенсацию из международных фондов, откроете такие же теплицы в Негеве. А тут будут вести ваше дело другие хозяева. Тайландцев отправят домой, пригласят на их место арабов и..." "И будут, в лучшем случае, выращивать марихуану, пока не ис-тощатся мои патентованные импортные почвы! Это же не огород, это сложнейшее производство, если мои тюльпаны теснят местные у них на родине, в Амстердаме. Рабочая сила тут дело десятое. Важнее агротехника, связи, саженцы, транспорт, включая грузовые самолеты. О чем вы говорите! Во всем арабском мире они не найдут второго Амирама Эйделя. И в еврейском тоже... И ни в каком Негеве я не восстановлю своего дела. Да и времени для этого мне уже не отпущено.."
"Вот я была в Египте, - сказала Таня. - Поезжайте туда и вы, это тут рядом, и посмотрите, как распорядилась израильским наследством с 1979 года самая солидная арабская страна. Все занесено песком. И здесь будет то же через пять-десять лет после евреев. Там, куда приходят евреи, все цветет, а куда приходят арабы - все горит! Победи они ЦАХАЛ и перережь всех евреев, включая русских вроде меня, ничего им тут не обломится, кроме бесконечных кровавых разборок с последующим загниванием захваченной промышленности и дисперсией населения куда попало. Это к богатым и умелым евреям под крыло лезут со всех сторон липовые арабские "беженцы". А утвердись тут Арафат со своим ворьем и их звериными законами - ни одного не заманишь. А вы, Володя и Ингрид, спите и видите, как бы вместо единственной на Ближнем Востоке процветающей западной демократии здесь поско-рее появилась наркореспублика мирового значения. Вам что, Сирии и Колумбии мало?"
Иностранцы переглянулись. Им тоже впервые пришлось услышать о себе голую пра-вду. Каждый из них был очень известным и уважаемым в своем кругу обозревателем, гордящимся своей объективностью.
"Мы ничего такого не хотим, - горячо возразила англичанка. - Мы просто не можем видеть, когда сильный угнетает слабого, когда из танка стреляют по ребенку с рогаткой!" "Вику сегодня утром убил ребенок из рогатки?!" "Ее убил тот, у кого ваши застрелили ребенка с рогаткой. У этого кольца нет ни начала, ни конца! Войну надо остановить любой ценой. В этом, а не в создании наркореспублики, наша цель. Отличительная черта демократии - либерализм, способность поступиться своими интересами в пользу мира. Смелым и позитивным шагом со стороны Израиля был бы отказ от поселений, передача их территории и имущества палестинцам. Только это позволило бы Израилю требовать от них ответных шагов и достигнуть перелома, который..." - Ингрид уже вошла в свою роль праведника и защитника прав человека, чем искренне гордилась. До сих пор здесь, в Израиле, ее логику встречали куда с большим пониманием, чем на родине.
"А разве возвращение на Ближний Восток и вооружение израильским оружием де-сятков тысяч арафатовских террористов, - возмутился я, - не было смелым либераль-ным шагом? Разве Рабин не поступился при этом безопасностью страны? И что же? Каких ответных шагов мы смогли "потребовать" от другой стороны? Какого перело-ма мы достигли? Ракетных обстрелов наших домов в ходе новой интифады, но уже не населения, а целой армии. Им террор милее любых инициатив! Два израильских лидера были один за другим вышвырнуты народом на свалку истории за эти необратимые уступки. А вам все мало. Хотя достаточно просто взглянуть на экран и сравнить их оскаленные морды с лицами наших солдат, чтобы понять, с кем именно мы воюем. Вы все за мир? Отлично. Вот и подайте нам пример - вы в Ольстере, а вы - в Чечне. И уже потом лезьте к нам с советами."
Оба вершителя чужой судьбы тут же дружно помрачнели.
"Не надо ссориться, - коснулась моей руки Ингрид. - Я тут, чтобы мои телезрители знали правду. И что же я вижу отсюда без бинокля? Вон там, рядом, как сказала Танья, Египет. А вон - Газа. И тут, посредине естественной арабской непрерывности, это поселение. Зачем вам этот раздражитель?"
До сих пор это был убийственный аргумент. Везде, но не на этом неестественном своей пустынностью благоустроенном пляже. У Ингрид появилось ощущение сюр-реальности ситуации. Как во сне, когда уже ясно, что это сон, пора проснуться, а пробуждения все нет. Она уже со страхом ждала очередного прозрения от этой странной оппонентки, которая присела на корточки, победно улыбаясь снизу вверх.
"Я вам, - стала она рисовать пальцем на песке, - приведу сходный пример. Вот вам тот же Египет, за ним - родная вам до самолетной боли Ливия, а вот тут нечело-вечески близкий вам Ирак. Еще помните, что там делали ваши летчики? Ага. И в этакой мирной и естественной арабской непрерывности торчит, как прыщ на ислам-ской заднице, наш Израиль. Вот недоумки в ваших странах и вопят - нафиг нам всем этот вечный раздражитель? Давайте начнем с поселений, а потом и всю эту жи-довскую страну сковырнем с карты мира, так?"
А ведь это действительно так, подумали одновременно русский и англичанка. У нас общество ждет конца Израиля не со страхом, а с любопытством и нетерпением...
"Мира и спокойствия это вам не принесет," - начал я, но меня перебил Амирам Эйдель: - "Мы бы давно исчезли, если бы слушали ваших советов. А потому держите их при себе, господа. Особенно вы, русские, - навис он над щуплым Сырых. - Уж вы-то все возможное и невозможное сделали, чтобы нас тут не было. А мы вот есть. И лучших из вас, связавших свою судьбу с евреями, он кивнул на Таню, - приняли тут как родных. И поселениям быть, как бы вы ни скулили и ни рычали. А будете и дальше кусать, как сегодня, получите через своих палестинцев наш ответ. За Вику мы сто бандитов уложим. Но моей землей им не владеть."
"Напрасно вы так, - сделал вид, что обиделся Вова. - Мы сегодня вовсе не Советский Союз. У меня в Израиле десятки друзей, еще по Москве. И убита сегодня, между прочим, наша бывшая соотечественница. Ваша боль - наша боль. И наш президент сказал..." "...а сам, - перебил я, - атомные бомбы и ракеты Ирану и Ираку помогает делать. Сирию с Ливией перевооружает. А те ведь не только не скрывают намерения нас уничтожить - афишируют! А ну-ка продай мы Чечне пару боеголовок и пришли специалистов по их доставке на Васильевский спуск? Поверили бы русские и ваш президент в наши дружеские чувства?"
За спором мы не заметили, что ушли вдоль пляжа далеко за блок-пост и очнулись только тогда, когда со склона ссыпались шестеро драных арабских подростков с об-резками стальных труб в руках. Они пошли на нас, всем своим видом выражая угрозу. "Кто вы? - на иврите спросил один из них. Поселенцы?" "Что вы! - сев-шим голосом ответил перепуганный насмерть Сырых. - Мы иностранные коррес-поденты. Из России и Англии. Мы ваши друзья." "Он тоже? - ткнул герой палес-тинского споротивления трубой в живот Амирама Эйделя. - Ну-ка, аба (отец), скажи мне что-нибудь по-русски или по-английски." "Я тебе, подонок, скажу по-арабски," - добавил что-то старик и тотчас свалился от удара трубой по голове. Таня проводила какие-то приемы самбо с напавшим на нее подростком, я врезал кулаком в удиви-тельно холодную наощупь рожу, Ингрид и Владимир судорожно вцепились в свою аппаратуру, которую у них вырывали. Но тщетно. На Сырых дико заорали, и он покорно выпустил из рук свое имущество. Ингрид рыдала, сидя на песке, тоже ограбленная, а на меня замахнулся трубой тот же главарь, что оглушил или убил ста-рика-поселенца. Я подставил голую руку, понимая, что это меня не спасет, когда ос-каленное лицо моего торжествующего врага вытянулось, а в белых от злости глазах замерцал ужас. Он медленно присел и нежно положил свою трубу на песок. Его друзья так же робко опустили рядом видеокамеры, с заискивающей улыбкой глядя на что-то за моей спиной.
Я оглянулся. К нам не спеша шли двое магавников (бойцов пограничной охраны). Ни слова не говоря, светлоглазый сержант сделал неуловимое движение автоматом, и главарь с воем завертелся в песке. Остальные бросились бежать, но запрыгали и по-падали от беспощадной очереди из автомата по ногам. Сержант что-то говорил в мобильник. На пляже появился джип, а за ним военная санитарная машина. До меня не сразу дошло, что спрашивает сержант: "Она с вами или с ними?"
Оказалось, что речь идет о Тане, стоявшей с трубой в руке. "Да я просто у него отняла оружие, - сказала она, и все заулыбались вслед за ней. - А теперь вот руки не разжимаются. Можно мне этого гада хоть разок по башке огреть? - шагнула она к главарю, судорожно разевающему рот на песке. - Это же он ударил Амирама." "Нельзя, - по-русски сказал ей сержант. - Я его уже наказал. Драться он долго не сможет. Теперь их надо отправить в наш госпиталь."
"Как вас зовут?" - Ингрид Бернс лихорадочно снимала грозных израильтян, благо-дарно им улыбаясь. "Я Дим Шустер, - сказал сержант. - А он Фарид Ферро." "Фа-рид? - удивился Владимир. - Он араб?" "Он друз, - сказал Дима. Но и арабы быва-ют на нашей стороне." "Я от вас в восторге! - спешила Ингрид. - Вы - герои."
"Представляю, как она будет все это комментировать, - сказал Амирам Эйдель с уже перевязанной головой. - Они все тут нам сюсюкают, а включишь телевизор - все наоборот тому, что на самом деле было." "Как вы себя чувствуете? - заботливо заглядывала ему в глаза Таня. - Я решила, что вас вообще убили." "Я с ними прожил всю жизнь, - ответил он. - Когда отбиться невозможно, надо тут же притвориться единственно хорошим для них - мертвым евреем. А ты просто чудо, Танья! Как ты двоих сбила с ног и одного разоружила..."
Подростки, стеная и обливаясь слезами, ковыляли в санитарный фургон. Главарю надели наручники, остальных даже не связывали. Мы залезли в джип и покатили к поселению. Я решил, что мне показалось, когда над моей головой пропела пуля. Но с вышки блок-поста в сторону арабской деревни простучала пулеметная очередь...
Под самыми окнами моего коттеджа джип высадил нас и умчался. Навстречу бежали перепуганные Феликс и Изабелла. Моих сыновей-близнецов Ромы и Семы нигде не было видно. Из поселения слышался плач. Там шли похороны, и мы заспешили к лестнице, когда с той стороны пляжа, где только что был наш бой, появилась вих-ляющая в песке легковая машина. "Зямочка, - первой заметила опасность моя жена, бросившись мне на шею, словно стремясь заслонить. - Нас убивают!.."
У развернувшейся на полном ходу "зубару" распахнулась дверь. Араб стоял на коле-нях на заднем сидении и целился в нас из гранатомета. Черная труба окуталась дым-ком, и на нас полетело нечто стремительно раздувающееся в воздухе, мгновенно зас-лоняя своим вибрирующим корпусом весь белый свет...
Глава вторая. Эрец-Исраэль
1.
"Ничего не понимаю, - услышал я дрожащий голос Тани. - Промазал он, или граната была неисправная?" "И неисправная меня бы кокнула, - поднимался с песка Феликс. - Летела прямо мне в лоб!" "И мне, - уже смеялся я. - Однако где они? Сквозь песок провалились?" "Мне не так интересно, где они, - встала с песка моя жена, отряхивая джинсы, - как где мы?"
Только теперь я осознал невероятное - коттедж над нами был не мой. Вообще не коттедж, а роскошная вилла с теннисным кортом и буйной растительностью вокруг строения. За ней угадывались такие же виллы, а на западе, вроде бы за египетской границей, серо-голубыми облаками громоздились небоскребы, каким позавидовал бы и Тель-Авив. В Газе за эти мгновения кто-то тоже выстроил роскошный белый город. Только море и пляж были точно те же - с серыми пятнами огромных медуз в песке и ленивыми волнами, неизменно катящимися здесь только с севера.
Британский и русский журналисты лихорадочно снимали все вокруг на видеокамеру, опасаясь, что сейчас все вернется, и в эти миражи никто не поверит. Амирам Эйдель воздевал руки к небу, повторяя: "Нес, нес (чудо)!"
Моя "Арабелла"! - пронзила меня первая мысль. И вторая - где же теперь Рома и Сема? И - где же Израиль? Или это и есть Израиль, но на том свете?
***
"Не бывает такого взрыва, - обескураженно оглядывал между тем сержант Дима место нашего исчезновения, - что не оставил бы никаких следов человека, а тут было семе-ро! Должно быть как минимум то же, что осталось от террористов после моего вы-стрела! Ничего не понимаю, хаверим." "Хуже другое, - мрачно сказал Фарид, моргая круглыми восточными глазами. - Нам никто не поверит, что тут вообще были люди, что они подверглись нападению из вон той машины, что у палестинцев в ней был гранатомет. Те тут же завопят, что заблудилась мирная семья с грудным младенцем, которую сожгли кровожадные магавники."
Машина чадила на песке, изредка вспыхивая взрывами боеприпасов. Бензобак вы-горел в первые же секунды. Выяснить, кто в ней был, предстояло экспертам.
В вернувшемся санитарном фургончике рыдали подростки. От своих ран они до того только поскуливали. Было ясно, что догорали в том костре вовсе не чужие им люди. И почему, с тоской подумал Дима, лучшая часть моей единственной жизни проходит неизменно под чад таких костров? И что меня бы ждало, останься мы в России? Те же костры, но из чеченцев и моих товарищей, только что вместо Фарида был бы какой-нибудь Саид из Казани...