Бен отошел, чтобы оставить их одних.
— С тех пор как мы во Франции, я не мог поговорить о своих прошлых делах ни с кем. Бен расскажет мне, что произошло после нашего отъезда, все, что скрывает от меня ФБР. Перед тобой он ничего не скажет, ты же знаешь, Ливия.
— Идите болтайте на веранду или в котельную.
— Здесь я все равно чувствую, что рядом те двое кретинов напротив, которые следят за нами, это как наваждение, иногда мне кажется, они установили микрофоны и подслушивают нас.
Она дала отвести себя к холодильнику, который Фред открыл, — словесный поток при этом не прекращался.
— Ты знаешь, как говорить с ними, они едят у тебя с руки. Чем хуже они считают меня, тем лучше в их глазах ты, ты — единственная женщина, которая о них заботится на континенте.
Несмотря на коварство мужа, Магги чувствовала, как ее решимость мало-помалу ослабевает при мысли о двух сыщиках, одиноких, отрезанных от мира по вине семьи Манцони.
— Заодно избавимся от объедков. Баклажаны в бальзамическом уксусе стоят третий день, пармезан засох, сфольятелли крошатся, и главное, унеси ты остатки поленты, ее два раза в неделю не едят, — таково правило.
— Когда мне было двадцать лет и я была в тебя влюблена, я все равно не поддавалась на такие штучки. С чего бы мне дать провести себя сейчас?
— Мы всего на час выйдем.
Если бы ее спросили, Магги ответила бы, что давно не любит своего мужа. Она бы непременно добавила, что иногда представляет себе, как начинает новую жизнь без него. И все равно она не могла объяснить себе, как ему еще удается так ее забавлять, так же как она не могла понять, почему ей как будто чего-то не хватает, когда он далеко от дома.
С корзинкой в руке она перешла улицу, махнув рукой Капуто, в то время как Фред и Бен перелезали стену, встав на баллон с бутаном и спрыгивая на заросшую сорняками тропинку, которая отделяла их от соседнего домика. Они дошли до машины Бена, которую Фред откатил до перекрестка улицы Фавориток с Жан де Сомюр. Через десять минут они уже ехали вдоль леса, освещенного полной луной.
Фред так и прыгал на месте при мысли, что скоро окажется наедине с Беном и устроит ему допрос по полной форме. Что с ними со всеми стало, с друзьями и родственниками, коллегами, соседями, собратьями, знакомыми и всеми прочими? Он снова заявил, что не доверяет тенденциозным отчетам ФБР, и спросил про тех, кого ему не хватало больше всего, в том числе про любовниц. Ответы почти не оставляли места для сомнений: время не принесло исцеления. Напротив, мафия залечивала раны медленно и та слабость, которую она ощущала, приводила ее в бешенство раненого зверя. Поставив перед судом такую величину, как Джованни Манцони, правительству удалось пробить брешь в верховной власти Коза Ностры и подтолкнуть к действиям всех, кто хотел, в свою очередь, сдать мафию и заработать себе вторую жизнь. И пока Джованни Манцони жив, соблазн будет слишком велик. Еще один-два процесса такого размаха, и гангрена, пришедшая с Сицилии, сама умрет от гангрены.
— Останови здесь, остаток дороги пройдем пешком.
Бен припарковал машину около канавы, достал из багажника рюкзак и пошел за дядей, который по короткой дороге через поле напрямик шагал к заводу «Сортекс», чьи очертания угадывались в синеющей ночи. С бесконечной осторожностью Бен вытащил содержимое рюкзака и сложил его около въезда на площадку разгрузки — три десятка динамитных шашек легли на землю как палочки в игре микадо.
— С запасом взял, — произнес Фред.
— Как ты сказал. По твоему описанию вообще можно было подумать, что это «Дженерал Моторс».
Бен перепробовал все: тринитротолуол, пластиковую взрывчатку, селпекс, все производные нитроглицерина, но ничто не могло сравниться с тем, что он считал самой правильной формой взрывчатки, — динамит.
— Премию надо дать тому мужику, который это изобрел.
Как он ни хвалил удобство в обращении и надежность динамита, подкрепляя свои заявления химическими выкладками, — за его серьезностью и убежденностью угадывалась тоска ребенка, не наигравшегося в петарды. Утром того же дня, едва прилетев на незнакомый континент, Бен арендовал машину в аэропорту Руасси и поехал в Париж, где отправился по магазинам самоделок и автодеталей. Целый день, прежде чем взяться за поленту, он на глазах у дяди «занимался стряпней», как он это называл, готовил нитроглицериновую массу в котельной дома Блейков. В трех емкостях, поставленных на лед, он смешивал серную и азотную кислоту, потом добавлял соду, поглядывая на термометр, воткнутый в смесь.
— Жарковато у тебя, дядя.
— А что?
— Если перейдем за двадцать пять градусов, ничего тут не останется, ни нас, ни дома, ни федералов, ни квартала.
Не переставая по-бандитски ухмыляться, Фред почувствовал, как в нем закипает такая ярость, что может снести улицу Фавориток с карты Шолона. По капле Бен стал добавлять глицерин, подождал, пока смесь всплывет на поверхность, чтобы перелить ее в другую емкость. Потом он проверил лакмусовой бумажкой, которая осталась красивого синего цвета. Затем он загустил массу, добавив в нее, в числе прочего, деревянные опилки, закатал в картонные листы и вставил в каждую шашку фитиль. Ближе к пяти дня, прямо перед появлением остальных трех Блейков, Бен сложил в старую коробку из-под торта запас динамита, достаточный, чтобы прорыть еще один туннель под Ла-Маншем. После чего он смог выплеснуть остаток энергии на изготовление поленты, варить, заляпать все стены и крутить ее до посинения, пока не отнимутся руки.
Встав под северной сваей завода, он вскарабкался на гигантскую сливную трубу которая уходила прямо в реку Авр, и подпрыгнул пару раз на месте, чтобы проверить ее прочность. Затем он вернулся к дяде, который как раз взломал дверь между помещением, где принимали сырье, и главным корпусом. Обойдя здание с фонариком, чтобы убедиться, что никто из работников не задержался, они, подчиняясь старому рефлексу, обошли с инспекторской проверкой все службы и обнаружили только бидоны неизвестно с чем, баки разной формы, чугунные трубы: ни тебе украсть, ни продать, — тоска. Они вышли и снова взялись за дело. Бен перешел к не менее интересной стадии работы: определению стратегических точек закладки своей стряпни. В его интуиции, обеспечивавшей быструю и результативную работу, то в виде оседания, то взрыва, проявлялось настоящее шестое чувство.
— А скажи, тебе чего больше хочется, дядя? Чтобы как карточный домик или чтоб грохнуло как следует?
Фред задумался, есть ли толк быть скромным и незаметным сейчас, ночью, посреди голого поля.
— Сделай красиво, букетом, как последний залп фейерверка на Кони Айленде.
Племянник не удержался и хмыкнул, но воспринял наказ Фреда совершенно серьезно. Если бы он не выбрал стезю гангстера, Бен наверняка стал бы одним из тех артистов-разрушителей, что превращают небоскребы в тучу пыли. Последнее здание, которое он разнес на мелкие кусочки по приказу и в присутствии своего дяди, был почти достроенный четырехэтажный наземный паркинг на восемьсот машин. Ночь была долгая и трудная, но те, кто там был, со временем сохранили о ней хорошее воспоминание. Сегодня на точном месте катастрофы стояло маленькое стеклянное здание — офис фирмы «Паркер, Сампьеро и Розати, импорт-экспорт».
Готовый следовать указаниям племянника, Фред следил за его действиями с восхищением, которое испытывал перед специалистами любого рода. В свое время, чтобы сколотить команду, еще более результативную, чем у конкурентов, он сумел окружить себя несравненными виртуозами, каждый в своей области. Надо заставить типа расколоться, так, чтобы он заложил отца и мать? За дело брался Ковальски. Он мог так раздробить человеку пальцы на ногах, молотком, один за другим, не задевая соседнего, — артист, да и только. Нужен высококлассный стрелок? Хитман? Снайпер, получивший награду на войне, о которой он никогда не упоминал, Фрэнк был всегда готов к работе. Апогеем его славы был тот знаменитый выстрел, который разнес голову раскаявшегося мафиозо, ехавшего в фургоне по дороге во Дворец правосудия. И даже если Розелло не стрелял два раза одинаково, Фред в день своего процесса проехал весь маршрут до зала суда, лежа плашмя на полу фургона.
Чтобы войти в звездную команду Манцони, надо было достичь совершенства в какой-нибудь узкой области: в обнаружении подслушивающих устройств, вождении машины в условиях погони, умении вести шквальный огонь на поражение и т. д. Сегодня Фред вызвал своего любимого племянника из-за умения обращаться с динамитом, обеспечившего ему место в команде и то самое Ди, которое стало неотрывно от его имени.
— Теперь, когда мы одни, скажи мне, Бен…
— Что сказать?
— Что наши пусть и не простили меня, но поняли, почему я заговорил.
Бен боялся этой беседы и больше всего опасался обязанности сказать жестокую правду. Он не мог объяснить себе такой наивный, как бы полный надежды вопрос. Джанни Манцони, его герой, произнес слово «простить». Простить! Боже, как он далек от правильного ответа. Придется объяснить ему раз и навсегда, что, как бы ни вышло, возвращение Манцони на родину не обсуждается.
— Теперь, когда мы одни, скажи мне, Бен…
— Что сказать?
— Что наши пусть и не простили меня, но поняли, почему я заговорил.
Бен боялся этой беседы и больше всего опасался обязанности сказать жестокую правду. Он не мог объяснить себе такой наивный, как бы полный надежды вопрос. Джанни Манцони, его герой, произнес слово «простить». Простить! Боже, как он далек от правильного ответа. Придется объяснить ему раз и навсегда, что, как бы ни вышло, возвращение Манцони на родину не обсуждается.
— Не хочу тебя расстраивать, дядя Джованни, но здесь тебе спокойней. Дети растут, дом красивый, и ты даже стал писателем.
Бен, сам живущий в изгнании, мог представить себе ужасную тоску, которая сжимала сердце его дяди.
— Ты никогда не вернешься на родину, с этим надо смириться. Нужно выждать три-четыре поколения, чтобы забыли имя Манцони. А до тех пор, пока останется хоть единый прихлебала, которому ты помог заработать, дал кров, приласкал детей, этот тип без малейшего колебания разрядит обойму тебе в висок. Ты стал их наваждением, дядя, и дело даже не в объявленной награде — молодых распирает желание пристрелить тебя из-за почетного титула. Представляешь, какой трофей? Человек, который получил шкуру Джованни Манцони, врага номер один всех мафиози Америки. До конца своих дней он станет легендой, и грядущие поколения будут целовать ему руки.
Продолжая говорить, он прикрутил скотчем пять шашек к наружной опоре и снова пошел в здание, чтобы заняться вереницей алюминиевых опор.
— Прикончить тебя — это как поймать Лох-Несское чудовище, убить белого кита, поразить дракона. Это означает добыть себе место на Олимпе, испить из Грааля и отмыть в твоей крови честь чести.
Слова эти царапали Бену язык, но он считал необходимым сказать их, чтобы дядя оставил всякую надежду на возвращение. Укрепив последний заряд, он взял Фреда за плечо и направил дядю к выходу. Они долго стояли в самом сердце ночи, глядя на еще целый завод, пока им не показалось, что он красив, как Фред находил красивыми быков, которых выводили на арену, и гибнущие корабли, и солдат, уходящих на смерть. В первый раз ему пришло в голову, что за всем этим уродством чувствуется рука человека.
— Тебе почетная роль, дядя.
Бен размотал длинный шнур, потом щелкнул зажигалкой и протянул ее дяде. Фред, с огоньком пламени в руках, мгновение колебался, мысленно спросив себя в самый последний раз, является ли тот ответ, который он сейчас предложит, единственным ответом в решении его проблемы с водой.
Он проявил добрую волю, гражданские качества, он соблюдал иерархию. Он хотел подчиняться правилам и использовать только легальные средства, имевшиеся в распоряжении. Он честно хотел научиться порядочности и прошел свой крестный путь от зверюги до образцового гражданина. Вступив в союз с другими жертвами, он подчинился стадному чувству, противоречившему его природе. Все эти явления в совокупности вызвали настоящее осознание, вплоть до того, что он задумался, не изменила ли его по-настоящему жизнь раскаявшегося преступника, не пробудила ли она в нем уважение к коллективу. Он хотел в это верить.
Теперь он смотрел, как пламя зажигалки пляшет у него в ладонях, и сдерживал себя, сознавая всю неуместность своего жеста. Он чувствовал, что разочаровался в этом обществе, которое в противоположность тому, что декларировало, управлялось не здравым смыслом, а абсолютным приоритетом выгоды, как все другие общества, параллельные и тайные, начиная с того, которое так долго было его обществом. Выглядело так, как будто он хотел дать легальности шанс удивить себя. Но она только подтвердила по умолчанию то, что он исповедовал всегда.
Зажечь шнур — все равно, что признать свое бессилие перед лицом чего-то огромного, превышающего его силы. Как сражаться с врагом, когда он повсюду и нигде? Когда у каждого есть полное право ничего не слышать о ваших несчастьях? Когда те, кто получает от них выгоду, не имеют ни лица, ни адреса? Когда частные лица зависят от выбранных чиновников, а те зависят от лобби, чьи цели недоступны несчастному горемыке, который вверяет свою судьбу административной процедуре, долгой, как день без хлеба? Этому абсурду, устраивавшему многих, Фред собирался противопоставить другой абсурд, собственного разлива, абсурд ответа асимметричного, с горкой, ответ радикальный. Его жизнь наверняка была бы проще, умей он отступать, когда враг слишком силен или слишком далеко, но он никогда не умел образумиться. И он даст свой ответ — прекрасной весенней ночью, под бесконечным сводом, в тишине, царившей только до сотворения мира. И поступок, о котором обыватель мог только мечтать, Фред собирался сделать от имени всех.
Он схватил фитиль левой рукой и поднес пламя, придержав его в последний момент.
Еще накануне он мог отказаться так поступить и вернуться домой, чтобы не выслушивать причитаний жены и угроз Тома Квинтильяни. Но сегодняшний вечер не такой, как все, он именно первый — из тех, которые ему остается жить. Фред только что осознал, что никогда больше он не вернется на родную землю, подохнет здесь или там, в месте, лишенном смысла, под незнакомым небом, и его могила навсегда останется пленницей земли без корней. Если сегодня вечером он даст этому страху по-настоящему раскрыться в себе, с каждым днем он будет грызть его все сильнее и в конце концов сожрет с потрохами. Ему надо реагировать безотлагательно и запалить большой костер из своего прошлого, чтоб оно исчезло красиво, раз и навсегда, в преддверии ада, который ему предрекали с ранней молодости.
Он поджег фитиль, отошел метров на сто и стал ждать с открытыми глазами.
Постройка взорвалась вся целиком снопом языков пламени, который поднялся высоко в небо. Тяжелая ударная волна от взрыва заставила его очнуться, и дыхание пламени хлестнуло по щекам достаточно сильно, чтобы прогнать всякий душевный разброд. Взметнувшийся вверх гейзер света озарил горизонт. Ураган шифера градом осыпался на добрый километр вокруг, Фред увидел, как остатки прошлого разлетаются по миру, прежде чем исчезнуть навсегда. К великому удивлению, он почувствовал, что груз, годами лежавший на сердце, тает. Апокалипсис обратился в кучу углей и раскатился по окрестным паркингам. Он облегченно вздохнул.
Фред проводил Бена до машины и показал ему, как выехать на национальную автостраду, которая доведет его до Довиля, — там он сядет на паром в Лондон, потом обратным рейсом вернется в Соединенные Штаты.
— Пока они начнут реагировать, ты уже увидишь английский берег. Квинт даст твой словесный портрет во все аэропорты, но на самом деле ему же выгодней, чтоб тебя не нашли. Когда я тебя сюда пригласил, я сделал их, как котят, зачем ему надо, чтоб это дошло наверх. Но больше они ошибок не допустят.
Бену не нужен был переводчик: они виделись в последний раз, вот здесь, на маленькой лесной дороге, в незнакомой стране, ночью, полной огней. Любой форме торжественности Бен предпочел иронию.
— Хозяин моего зала игровых автоматов — старый хрен, который регулярно компостирует мне мозги рассказами о том, как высадился тут в сорок четвертом. Наконец-то я смогу сказать, что тоже высаживался в Нормандии.
Дядя сжал племянника в объятиях, и эти объятия вернули их на много лет назад. Потом он отошел с дороги, чтобы дать машине развернуться, махнул рукой и дал племяннику исчезнуть навсегда. На обратном пути Фред услышал сирену пожарных и спрятался в кустах.
* * *Дети по-прежнему спали. Фред обнаружил жену сидящей на диване в гостиной, около включенного радиоприемника.
— Сволочь, макаронник поганый.
Он налил себе стакан виски на кухонном прилавке и отхлебнул глоток. Магги не сможет сдерживать ярость долго, он ждал второго взрыва за вечер. Вместо которого расслышал сдерживаемую ярость в ее ровном, почти мягком голосе.
— Мне плевать, взрывай хоть целую землю. У меня больше нет сил тебе помешать. Чего тебе не надо было делать, так это врать мне и манипулировать, чтобы я участвовала в твоем плане. Это мне напомнило кое-то, что я предпочла бы забыть, — то время, когда ты сделал из меня сообщницу; я была слишком молодая, слишком глупая, только и делала, что обманывала полицейских, друзей, семью, родителей, а позже и детей. Я думала, что с этим покончила.
Каждое слово ее доводов его не удивляло. Тем не менее он ждал окончательного приговора с некоторым любопытством.
— А теперь слушай меня внимательно. Я не будут читать тебе нотации, которые сейчас готовит Квинтильяни, это не моя роль. Я просто хочу тебе напомнить, что наш сын скоро встанет на ноги и Бэль скоро будет лучше в другом месте, чем рядом с нами. Скоро мы останемся с тобой вдвоем. С тех пор как я живу во Франции, я нашла свой путь, могу так жить до конца своих дней, и я не уверена, что обязана прожить их с тобой. Через несколько лет я смогу даже вернуться домой, одна, разведясь с тобой, и увидеть родных. А ты подохнешь здесь. Я — нет. Я не прошу тебя изменить свое поведение, просто приготовься к этой мысли, Джованни.