— Какой вы, однако, бука, господин Оносов! Веселее надо глядеть, батенька мой, веселее!
Доктор остался доволен собранием и вечером домой шел, все также многозначительно вглядываясь в окружающий пейзаж, словно бы и в нем желая отыскать подтверждения своим мыслям.
На другое утро Ася, как обычно, пришла на работу и, едва переступив порог, почувствовала неясную вибрирующую тревогу, витающую в больнице.
— Семена Николаевича арестовали! — объявил бледный взволнованный фельдшер, когда коллеги собрались в ординаторской. — Ночью пришли двое вооруженных людей, все перевернули вверх дном и… увели нашего доктора… в неизвестном направлении.
— Господи! — воскликнул старый врач Лобко. — Он-то кому дорогу перешел?
— Давайте, коллеги, поосторожней с комментариями, — попросил фельдшер. — Это нас всех коснуться может! Вот Семен Николаевич не стеснялся своих настроений, за то и поплатился… Но что же теперь делать с деревней? Кто поедет со мной? Не один же я, в конце концов? Мне необходима помощь, хотя бы с документацией!
— Я не поеду, — раздраженно заявил Лобко, оглаживая бородку. — Здесь тоже полно больных и опять же — та же мобилизация.
— Тогда пусть едет Вознесенская, — заявил фельдшер так, будто Аси в комнате не было.
— Надо, значит, поеду, — сказала Ася.
Ее раздражали брюзжание фельдшера, его суета, казавшаяся ей совершенно лишней. Ну в деревню так в деревню. Юлика придется оставить на Александру Павловну, которая и без того постоянно с ним. Маша поможет.
— Ничего, Асенька, ты не одна там будешь, — поддержал ее дома отец Сергий. — В Закобякине все семейство отца Федора, люди тебе не чужие, у них сможешь остановиться. А за сына не беспокойся. Матушка Саша пятерых вырастила, и все, слава Богу, здоровы. И теперь ей ребенок как нельзя кстати. Как Владимира забрали, она места себе не находит.
С неспокойным сердцем отправлялась Ася в Закобякино — трудно оставлять ребенка. Но куда деваться? Пожалуй, ослушайся, уклонись — попадешь туда же, куда увели доктора Потехина.
В закобякинском сельском совете — большой просторной избе в два этажа — фельдшеру и Асе выделили отдельную комнату для осмотра мобилизованных. Напротив сельсовета — длинный ряд лабазов. Все дома на улице добротные, с каменным первым этажом и деревянным — верхним. Резные наличники, мезонины. Не дома — терема. На площади возле бронзового памятника Александру II шел митинг. Выступал городской оратор в военной гимнастерке с портупеей.
— Молодая республика в опасности! — орал он, разрубая кулаком воздух перед своим лицом. — Встанем на ее защиту, не дадим потоптать завоевания революции! Власть — Советам! Земля — крестьянам!
Кучкой стояли закобякинские мужики — крепкие, круглолицые, в жилетках и картузах с блестящими козырьками. Не крестьяне, купцы. Так и веяло от этой кучки скрытой недоброжелательной силой. Рядом толпились мужики из окрестных деревень, приехавшие на телегах, уставшие сидеть без дела на жаре. Они лузгали семечки и посмеивались над оратором. Потом кто-то не выдержал:
— Надоело воевать! Сеять некому!
— Мы той земли не видали еще!
За первой репликой посыпались еще более решительные. Мало кто из крестьян горел желанием сразиться с Колчаком.
Оратор, не вступая в дискуссию, уступил место другому военному, который не стал агитировать, а резко и деловито разъяснил порядок мобилизации.
Ася с фельдшером стояли на крыльце сельсовета и наблюдали за происходящим.
— Только мужик до дома добрался, до земли, а его хвать за шкирку — и вновь на войну, — рассуждал Оносов. — Чует мое сердце, обернется им кровушкой сия мобилизация. Не наберут.
— Как не наберут? — возразила Ася. — Село большое, наберут…
— Большое да зажиточное. Мужики свое добро не бросят, Мало лошадей для армии позабирали, излишки конфискуют, так теперь и самих хозяев повыкурят на войну… Нет, Августина Тихоновна, что-то будет…
Вопреки прогнозам фельдшера закобякинцы в открытую протеста не проявили. Выстроились в очередь на медосмотр и, как один, стали жаловаться на различные застарелые хвори, на что фельдшер не реагировал. Зато когда военные отправились по домам, сверяя списки, половины молодых мужиков недосчитались.
— Попрятались! — негодовал оратор в портупее. — Ну ничего, жрать захотят, приползут, переловим…
Неделю работала комиссия по мобилизации, но уклонившихся не дождалась. Отряд красноармейцев стоял в селе для соблюдения революционного порядка.
Ася ночевала в доме отца Федора. Дом, как все дома в Закобякине — высокий и просторный, стоял крайним в улице, ближе к церкви и погосту. Ася видела, как садились в машину члены комиссии — следом за мобилизованными мужиками, как бабы ругались и причитали. Наконец машина уехала, подняв за собой хвост пыли. Бабы с детьми на руках еще некоторое время стояли и галдели — обсуждали последние события.
— Полно народу от мобилизации укрывается. Где же они прячутся? — удивлялась Ася.
— По лесам, — охотно пояснил отец Федор. — Тут есть два брата Зориных, бывшие офицеры, так они в свою компанию и принимают тех, кто недоволен властью. Мы, говорят, сами себе власть и по-вашему жить, мол, не желаем. А сельчане им потихоньку помогают…
— Вот как… И что же они?
— Озоруют. На прошлой неделе праздник был новый, в сельском совете. Гармонь, песни, пляски — как водится. Так вот одна девица, шибко бойкая, с председателем вызвалась плясать. Она к нему и так и сяк, и он перед ней петухом… Поплясали… А вечером председатель в кармане сюртука записку обнаружил. Мол, привет тебе от Арсения Зорина. До скорого, мол, свиданьица!
— Женщиной переоделся? — не поверила Ася.
— А что ж? Молодые, веселые, кровь кипит, — вздохнул отец Федор. — Наломают дров.
Ася спала в горнице, где, кроме нее, ночевали две дочери священника — пятнадцатилетняя Ариша и двенадцатилетняя Нюся. Они долго шептались, хихикали, мешая Асе уснуть, и когда наконец угомонились, стали мелькать навязчивые образы, которые всегда бывают после долгой однообразной работы. Закроет она глаза, а перед взором мелькают фигуры и лица закобякинских мужиков. Асе казалось, что она едва заснула, когда шум на улице, выстрелы и пляшущий по стенам свет разбудили ее. Она вскочила и подбежала к окну.
В самой середине улицы пылал факел. В его неровном порывистом свете плясали кони, норовя стряхнуть беспокойных седоков. Узкие изломанные тени заполнили площадь. Они колыхались, вздрагивали, метались. Из домов выбегали люди. Слышались пальба, крики. Кто-то неумело ударил в колокол, тот загудел низко, протяжно.
— Вот они, легки на помине! — сказал отец Федор, глянув в окно.
Где-то вдалеке, за селом, стояло зарево. Горело в соседней деревне. На мгновение огонь ослаб, темнота будто бы сжала его со всех сторон, но ненадолго — вырвался, метнулся в небо.
— Боже святый! — ахнула матушка Галина и схватилась рукой за горло. — Что ж это будет-то?
На фоне далекого зарева хорошо было видно, что творится вблизи — из домов выбегали в исподнем красноармейцы и, не успев сообразить ничего, падали убитые. Всадников было много, казалось, они все прибывают, заполняют собой тесную улицу. Несколько всадников, по-видимому главные, гарцевали вокруг памятника, отдавая распоряжения.
Кони погарцевали и направились в сторону церкви.
— Господи, пронеси! — Матушка перекрестились на образа.
— Эй, батя, спишь долго! — заорали с улицы.
Отец Федор вздохнул, облачился в рясу и, приказав жене не выходить, поспешил на зов. Ася, сестры Ариша и Нюся и матушка с младенцем на руках приникли к окнам.
— Ну, батя, радуйся! Свергли мы самозванцев-советчиков, вернули свое! — хвастался всадник в военной форме с погонами поручика. — Служи молебен нашему оружию!
— Как так — молебен? — опешил отец Федор. — Побойтесь Бога…
— А что нам его бояться? Мы чужого не брали, мы свое вернули и собираемся защищать. Правду говорю, братки?
Братки ответили дружно и охотно, боевое настроение не иссякло, требовало продолжения.
— Или ты, может, батя, за Советы? Тогда конечно, тогда мы с тобою по-другому поговорим…
— Я, сын мой, Богу служу, а не властям! — возразил отец Федор. — А Богу смертоубийство не угодно.
— Ты что же, поп, отказываешься правое дело поддержать? — с угрозой в голосе вступил другой всадник, чем-то неуловимо похожий на первого. Отец Федор уже догадался, что перед ним братья Зорины. Он оглянулся на дом и увидел в окнах перепуганные лица своего семейства.
Вздохнул и направился к церкви.
С тяжелым сердцем служил отец Федор этот молебен. Нес вокруг церкви образ Спасителя, шел и спотыкался. Знал, что спотыкается не от тьмы ночной, а от того, что так нехорошо, гадко на душе. Мелкие бледные звезды взирали на него из вечности с грустным немым упреком. Кладбищенские кресты уныло темнели вокруг белой красавицы церкви, четыре столетия простоявшей здесь и видевшей всякое. Но такого, когда свои убивают своих, эти стены, пожалуй, не видели прежде.
К окончанию молебна начало светать. Народ стекался к площади, на которой под полыхающим факелом были сложены тела убитых сельсоветчиков и красноармейцев. Женщина в синей сатиновой юбке причитала над кем-то из покойников. Кто-то плакал, кто-то ругался, кто-то потрясение молчал. Иные приникли к окнам, боясь выходить. Всадники окружили площадь, Арсений Зорин выступил вперед:
— Земляки! Совета больше нет! Установим свою власть, по совести. Освободительные отряды спешат нам на помощь. Еще пару дней, и мы освободим от Советов всю территорию Ярославской, Костромской и Вологодской губерний. В селе объявляется военное положение.
— То есть как это? — встрял бородатый старик. — Недовольных стрелять, что ли, будете?
— Стрелять тебя, дед Силантий, никто не собирается, а вот от большевиков оборону держать придется. Объявляем всеобщую мобилизацию в нашу освободительную армию!
— Вы чего хоть: — не выдержал кто-то из баб, — Те — мобилизацию, эти — мобилизацию. Кто ж дома-то останется, на хозяйстве?
— Вот ты, тетка Матрена, и останешься! — хмыкнул Зорин и добавил: — С этого дня никто из села без уведомления новых властей — ни ногой.
Ася похолодела. Как же так?
— А если кто не местный?. — громко спросила она.
— Кто такая?
— Медичка из города, — ответили за нее. — На мобилизацию прислали!
— Медичка, говоришь?
Арсений спешился, подошел к Асе и взглянул в упор. Холодок побежал по спине. Она выдержала взгляд его холодных светлых глаз — не стушевалась, уже знала в себе эту черту, определяющую характер, — в критический момент она умела собраться и стать вдруг чужой для себя самой. Она держала повисшую опасную паузу, как держат за голову змею с ядовитым жалом. Презрение и какое-то упрямое бесстрашие читалось в ее глазах, тогда как сжавшееся в комок внутреннее существо обмирало от страха.
— И куда ж мы так торопимся? — усмехнулся Зорин. — К милому под бочок?
— Милые нынче все больше на войне, — ответила Ася. — А дома у меня ребенок.
— Сочувствую.
Зорин подошел и пальцами тронул ее подбородок. Ася отвернулась. Но от нее не укрылось, как братья переглянулись, словно взглядами договорились о чем-то.
— С ним пойдешь! — приказал Арсений, кивнув на своего брата,
— Куда?! — ахнула Ася, но сильные руки уже поднимали ее в седло.
Брат Арсения обхватил ее крепко и приказал:
— Без фокусов!
Когда они выезжали за околицу в сопровождении двух вооруженных всадников, Ася видела, как бандиты, подтащив трупы к оврагу, сбрасывают их вниз.
Они долго мчались полем, потом петляли по смешанному лесу. Наконец остановились. Асю сняли с седла и завязали глаза платком. Шли лесом — овражками и буераками. Пахло сосновой смолой, хвоей. Страх, сковавший ее поначалу и вытеснивший все другие чувства, постепенно уступал место злости. Ася негодовала. Споткнувшись о ветку в очередной раз, она выругалась и сдернула с глаз дурацкий платок. Ее тюремщик ничего не сказал на это. Шли долго — попадались березы, осины, целые заросли орешника. Оврага, буераки, снова хвойный лес — густой, непроходимый. Ася устала, ноги отказывались идти.
— Пришли, — объявил бандит. — Меня зовут Анатолий. А вас?
— Августина Тихоновна! — рявкнула Ася, кипя от злости. Весь подол юбки был в колючках и репьях. — Приятно познакомиться!
Но бандит не воспринял ее иронии. Передав лошадь своим товарищам, он направился к сооружению из веток, напоминавшему шалаш.
Со злостью отдирая репьи от подола, Ася все же краем глаза посматривала в сторону лесного лагеря дезертиров. Здесь имелось несколько землянок, закрытых сверху лапником, и множество шалашей. Посередине было устроено кострище, вокруг которого лежали гладкие бревна. Густой непролазный еловый лес надежно скрывал это урочище от посторонних глаз.
— Идите сюда!
Анатолий стоял возле шалаша и смотрел на Асю. Двух других бандитов видно не было.
— Не бойтесь, не трону.
— Я вам не верю, — сказала Ася и машинально отступила назад.
— Идите сюда! — Бандит выхватил из кобуры пистолет. Ася подошла. Он показал пистолетом на вход в шалаш. Ася вошла. Посреди шалаша на тряпках, набросанных поверх соломы, лежала женщина. Даже не подходя близко, Ася поняла, что у той сильный жар. Женщина металась, что-то бессвязно бормотала. Лицо ее было покрыто испариной.
— Что с ней?
— Это вы мне скажите, что с ней! — отозвался Анатолий. — Вылечите ее!
Ася подошла поближе, посмотрела. Затем вышла на воздух, где ее ждал Зорин.
— Я ведь не врач. Помогаю в больнице, но…
— Мне все равно. Если вы ей не поможете, я вас убью.
— Да что это за угрозы! — не выдержала Ася. — Вы ведь образованный человек! Ей доктор необходим. Или хотя бы фельдшер. А я всего лишь сиделка!
— Фельдшер ваш сбежал, зараза. Скажите, что у нее?
— Скорее всего тиф. Понимаете вы, что это такое?
— Я без нее жить не могу, ясно вам? — Скулы лесного разбойника дернулись. — Говорите, что нужно.
Ася огляделась. Ей хотелось накричать на Зорина, взорваться, но она понимала, что это бесполезно. Что можно сделать здесь, в лесу?
— Ее бы в село отвезти…
— Это исключено. Вы же видите, в каком она состоянии. Лечите здесь.
— Нужно жаропонижающее. Наберите листьев лесной малины, что ли… Холодной воды из ключа. Ее бы переодеть в чистое и сухое, а старую одежду лучше сжечь. Нужен самогон и, пожалуй, деготь.
Зорин послал одного из мужиков в село за одеждой. Весь день Ася делала холодные компрессы на пылающее жаром лицо больной. Женщина бредила — торопливо и бессвязно говорила. Иногда открывала глаза, но, когда Зорин обращался к ней, не узнавала его, продолжая бормотать свое.
Вечером привезли одежду. С помощью Зорина Ася раздела больную. На сгибах локтей, на животе у той розовела пятнами тифозная сыпь — Ася не ошиблась.
— Она выживет? — шепотом спросил Зорин, увидев охваченное болезнью тело любимой женщины.
— Будет ясно через несколько дней, — так же шепотом ответила Ася. — Две недели держится жар. А после — либо человек начинает выздоравливать, либо…
— Ясно.
Зорин выбрался на воздух, сел у костра. Ася обработала тело больной самогоном.
Когда Ася вышла, он сидел неподвижно, то ли глядя в костер, то ли не видя перед собой ничего. Сосны шумели в вышине, разлапистые ели казались черными суровыми стражниками.
— Подойдите, — приказал он.
Ася подошла и села на бревно напротив Зорина.
— Поговорите со мной.
— О чем же пленник может говорить со своим тюремщиком?
— Не иронизируйте. Мы все сейчас пленники и тюремщики. Разница невелика. Сегодня мы убиваем, завтра нас убивают…
Зорин криво усмехнулся, и Ася заподозрила, что он пьян.
— А вы не убивайте.
— Не получится. Разве вы сами не видите — иначе нельзя! Они отобрали мой дом — память о родителях, детстве. Они отобрали у меня все права. Я бесправен, милейшая! Даже если я смирюсь, стану жить, как они придумали, они не оставят меня в покое!
Ася вспомнила, как уводили на рассвете Владимира, и промолчала.
— Может быть, вы, женщина, знаете, как надо жить? Подскажите мне! Я, Анатоль Зорин, дворянин и офицер, не знаю.
— Я тоже не знаю, — призналась Ася.
— Вот! — подхватил Зорин. — Все мы несемся по воле волн, а корабль наш разбит в щепки. Кто ваш муж?
— Как и вы, офицер. Поручик.
— В самом деле? И на чьей же он теперь стороне?
— Я не знаю. Мы не виделись больше двух лет.
— Любите?
Ася ответила не сразу. Затем призналась:
— Я любила другого человека. А замуж вышла без любви.
— А что же ваш другой человек?
— Жизнь развела. Я ничего о нем не знаю. Неужели вам это интересно?
— Ах, женщины… Пасть на поле брани, зная, что жена не любит тебя… Да знаете ли вы, что это такое? Стоять лицом к смерти и знать, что любимая женщина не зарыдает от того, что тебя больше нет…
— Но разве же в моей власти полюбить?
— В вашей! Конечно же, в вашей! — горячо возразил Зорин. — Обещайте мне, когда вы встретитесь, то научитесь любить его, как он любит вас!
Ася поняла, что чем-то, не нарочно, задела его за живое,
— Если, конечно, вы оставите мне эту возможность, — усмехнулась она.
— Идите спать, — сказал Зорин, поднимаясь. — Вон в том шалаше вам будет удобно. И возьмите самогон.
Он толкнул в ее сторону бутыль, плотно закупоренную пробкой. Ася быстро испуганно взглянула на него.
— Оботритесь сами-то, чтобы не заразиться.
Ася забралась в пустой шалаш, где на землю был брошен ворох душистой сухой травы.
Сделала, как велел Зорин, — тщательно обтерлась вонючим самогоном.
Долго сидела, глядя в проем на догорающий костер, — боялась ложиться. Мужики, охраняющие лагерь, и сам Зорин не внушали ей доверия. Одна, беззащитная перед чужой волей, пленница, рядом с тифозной заразой, Ася вновь чувствовала рядом с собой дыхание смерти. Воздух летнего леса, сырой и ароматный, был пропитан опасностью. Ухающий в вышине филин усиливал это ощущение. Мороз пробегал по спине, когда хруст ветки или шорох мыши в траве вклинивались в равномерный шум леса. Только под утро, вконец истерзанная страхом, Ася сумела забыться сном, но вскоре проснулась от утреннего холода.