Яростная убежденность, что диктатуры, столкнувшиеся с достаточным количеством гаджетов, коммуникаций и иностранных грантов, обречены, демонстрирует всепроникающее влияние “доктрины ‘Гугла’”. Однако, хотя шум по поводу твиттер-революции помог сформулировать основные положения этой доктрины, вовсе не она сформировала ее принципы. Происхождение “доктрины ‘Гугла’” сложнее, чем считают многие ее молодые сторонники: она уходит корнями в историю холодной войны. Еще в 1999 году нобелевский лауреат по экономике Пол Кругман в одной из своих книжных рецензий рекомендовал не торжествовать раньше времени. По иронии судьбы, автором книги, о которой шла речь, был Том Фридман, его будущий коллега по газете “Нью-Йорк таймс”. По мнению Кругмана, слишком много западных наблюдателей во главе с Фридманом стали жертвами иллюзии, будто благодаря развитию информационных технологий “старомодная политика силы постепенно выходит из употребления, так как противоречит императивам глобального капитализма”. Это неминуемо приводило их к в высшей степени оптимистическому выводу о том, что “мы движемся к миру в основном демократическому (людей нельзя одурачить, коль скоро у них есть доступ в интернет) и в основном бесконфликтному (если вы станете размахивать саблей, Джордж Сорос заберет свои деньги)”. Ну и что, кроме триумфа демократии, ждет такой мир?
Следовательно, “доктрина ‘Гугла’” меньше обязана успеху микроблогов и социальных сетей, чем головокружению от успехов, которое многие на Западе испытали в 1989 году, когда в одночасье рухнула советская система. Предполагалось, что история подошла к концу, и демократию провозгласили единственно возможным ее исходом. Абсолютным победителем сочли современные технологии, обладающие уникальной способностью разжигать потребительский пыл (в нем самом виделась угроза любому авторитарному режиму) и поднимать массы против правителей. Вот почему одна из глав книги Фрэнсиса Фукуямы “Конец истории и последний человек” (этого канонического текста первой половины 90-х годов, успешно связавшего позитивную психологию с международными отношениями) называется “Победа видеомагнитофона”.
Неоднозначность итогов холодной войны сделала их гораздо убедительнее, чем они есть. В то время как многие ученые считают, что суровая логика советского социализма с его пятилетними планами и дефицитом попросту изжила себя, популярная трактовка преуменьшает значение структурных недостатков советской системы (кому же хочется, чтобы “империя зла” вдруг оказалась дурной шуткой!). Ее сторонники делают акцент на победе вскормленного Западом диссидентского движения в борьбе против безжалостного тоталитарного врага. В общем, если бы не самиздат, а также фотокопировальные и факсимильные аппараты, контрабандой ввезенные в страны Восточного блока, Берлинская стена стояла бы и поныне. Перед “видеодвижением” в СССР коммунизм оказался беззащитен.
Следующие два десятилетия не складываются в единую картину. На смену пленочным видеомагнитофонам пришли проигрыватели дисков, однако столь впечатляющие технические прорывы не принесли столь же впечатляющих побед демократии. Несколько авторитарных режимов (например, в Словакии и Сербии) пали. Остальные – например, в Беларуси и Казахстане – усилились. Кроме того, трагедия 11 сентября наводит на мысль, что история возвращается с затянувшихся каникул и что идея столкновения цивилизаций (еще один широко известный редукционистский тезис начала 90-х годов) начинает доминировать в интеллектуальной повестке XXI века. В итоге многие популярные прежде аргументы об освободительной силе консюмеризма и новых технологий ушли из общественной дискуссии. То, что члены “Аль-Каиды” оказались не менее уверенными пользователями интернета, чем их западные противники, мало соответствовало видению технологии как верного союзника демократии. Крах “доткомов” в 2000 году также несколько рассеял эйфорию по поводу революционной природы новых технологий: под напором интернета пали фондовые рынки, а не авторитарные режимы.
Однако иранские события 2009 года показали, что Запад не отказался от “доктрины ‘Гугла’”. Одного только вида продемократически настроенных иранцев вкупе с “Твиттером” (который до тех пор многие на Западе считали всего лишь экстравагантным способом делиться соображениями о том, где и с кем позавтракать) оказалось достаточно для реабилитации принципов “доктрины ‘Гугла’” и даже их обновления с помощью более модного словаря “веб два-ноль”. Вновь обрела популярность полузабытая теория, согласно которой люди, вооруженные мощной технологией, одолеют самого грозного врага, какими бы ни были цены на нефть и газ.
Если бы иранские протесты увенчались успехом, эту главу вряд ли назвали бы иначе, чем “Победа ‘Твиттера’!”. И в самом деле: в июне 2009 года, пусть ненадолго, показалось, что история повторяется, избавляя Запад от очередного архиврага, причем с опасными ядерными амбициями. Улицы Тегерана летом 2009 года выглядели очень похожими на улицы Лейпцига, Варшавы и Праги осенью 1989 года. Тогда, в 1989 году, мало кто на Западе мог представить, что бесчеловечная советская система, казавшаяся неуязвимой, может так просто отойти в мир иной. Иран вроде бы давал западным аналитикам долгожданный шанс отыграться за свою недальновидность в 1989 году и приветствовать гегелевский абсолютный дух еще до того, как он вполне проявит себя.
Какими бы значительными ни были политические и культурные различия между толпами на улицах Тегерана в 2009 году и восточноевропейских столиц – в 1989 году, эти события имеют по меньшей мере одну общую черту. Черта эта – опора на технологию. У жителей Восточной Европы в 1989 году не было ни “блэкберри”, ни айфонов, зато им помогали в борьбе другие, в основном аналоговые, технологии: ксероксы и факсимильные аппараты; радиоприемники, настроенные на “Свободную Европу” и “Голос Америки”; видеокамеры западных съемочных групп. И если в 1989 году не многие сторонние наблюдатели могли быстро получить доступ к популярным антиправительственным листовкам или просмотреть тайно сделанные снимки полицейских бесчинств, в 2009 году за манифестациями в Иране можно было наблюдать почти так же, как за матчами Суперкубка или церемонией “Грэмми”, – просто обновляя страницу “Твиттера”. Таким образом, искушенные зрители и в особенности те из них, кто мог сравнить увиденное в 1989-м и в 2009-м, понимали, пусть даже интуитивно, что первые вести с улиц Тегерана подтверждают правильность “доктрины ‘Гугл’”. А это означало, что иранский режим вот-вот падет. Только ленивый не пророчил успех иранской твиттер-революции тогда, когда буквально все кричало о неминуемом крахе режима Ахмадинежада.
Невообразимые последствия воображаемой революции
Должно быть, тот же ход мыслей, временами заставляющий вспомнить о высокомерии, привел к грубейшей политической ошибке американских дипломатов в разгар иранских акций протеста. Под влиянием комментариев в СМИ и потока твитов о происходящем в Иране или же по собственным профессиональным соображениям высокопоставленный сотрудник Госдепа США отправил руководителям “Твиттера” электронное письмо, в котором поинтересовался, не смогут ли они перенести на другой день запланированные (и оказавшиеся предельно несвоевременными) работы по техобслуживанию сайта, чтобы не повредить иранским манифестантам. Сотрудники “Твиттера” выполнили просьбу, причем во всеуслышание объявили, что пришли к этому решению самостоятельно.
Историческое значение этого не самого заметного события не ускользнуло от газеты “Нью-Йорк таймс”, которая сочла его “очередной вехой” в отношениях администрации Обамы с новыми медиа и засвидетельствовала “признание правительством Соединенных Штатов того, что блог-платформа, появившаяся всего четыре года назад, способна изменить ход истории в древней исламской стране”. “Нью-Йорк таймс”, возможно, преувеличила осмотрительность правительства Обамы (представитель Белого дома немедленно попытался преуменьшить значение “вехи”, заявив, что это была “не директива госсекретаря, а скорее контакт на низовом уровне того, кто часто общается с персоналом ‘Твиттера’”), но Седая леди[2] точно указала на важность момента.
Вопреки пророчеству Марка Амбиндера, когда будущие историки станут оценивать горячие июньские дни 2009 года, они сочтут эту электронную переписку (Госдеп решил предать ее огласке, чтобы улучшить свою репутацию у новых медиа) вещью гораздо более важной, чем все, что сделало в интернете “Зеленое движение”. Вопреки не слишком радужным ближайшим перспективам иранской демократии, мир еще долго будет ощущать влияние этого символического случая.
Связи заклятых врагов из правительства США с компанией из Кремниевой долины (услуги которой, согласно западным СМИ, пользовались большим успехом у иранцев) быстро вызвали у Тегерана подозрения, что интернет – это инструмент западного влияния, а его цель – свержение иранского режима. Иранские власти вдруг перестали видеть в интернете локомотив экономического прогресса или способ донести миру слова Пророка. Всемирная паутина предстала орудием, которым, конечно же, воспользуются враги Ирана. Неудивительно, что, как только уличные протесты прекратились, иранские власти взялись “зачищать” киберпространство.
Связи заклятых врагов из правительства США с компанией из Кремниевой долины (услуги которой, согласно западным СМИ, пользовались большим успехом у иранцев) быстро вызвали у Тегерана подозрения, что интернет – это инструмент западного влияния, а его цель – свержение иранского режима. Иранские власти вдруг перестали видеть в интернете локомотив экономического прогресса или способ донести миру слова Пророка. Всемирная паутина предстала орудием, которым, конечно же, воспользуются враги Ирана. Неудивительно, что, как только уличные протесты прекратились, иранские власти взялись “зачищать” киберпространство.
В течение всего нескольких месяцев правительство сформировало руководящее подразделение по борьбе с киберпреступностью, состоящее из двенадцати человек, и поручило ему проверить иранские сайты на предмет “оскорблений и лжи”. “Клеветников” арестовывали. Полиция стала прочесывать интернет в поисках фотографий и видеозаписей (их благодаря вездесущим социальным медиа оказалось очень много), на которых можно было разглядеть лица манифестантов, чтобы опубликовать их на иранских сайтах и обратиться к общественности с просьбой помочь в установлении личности этих людей. В декабре 2009 года официозный сайт “Раджа ньюс” (www.rajanews.com) опубликовал 35 фотографий с отмеченными на них 65 лицами и еще 47 примерно с сотней лиц, помеченных красными кружками. По данным полиции, это помогло найти и арестовать по меньшей мере 40 человек. Кроме того, сторонники Ахмадинежада, вероятно, сняли несколько собственных роликов, в одном из которых группа протестующих сжигала портрет Хомейни. Многие оппозиционеры полагали, что запись подделана, но задача была как раз в том, чтобы убедить людей в подлинности съемки: это могло вызвать раскол в иранской оппозиции и оттолкнуть от нее широкие слои населения.
Полицейские и люди, действующие по их поручению, начали искать личную информацию (в основном в профилях “Фейсбука”) и адреса электронной почты иранцев, живущих за границей, и отправлять им письма с угрозами и требованиями воздержаться от поддержки “Зеленого движения”, если они не хотят навредить родственникам, оставшимся в Иране. В то же время власти не давали спуску и тем, кто никуда не уезжал, рекомендуя им держаться подальше от социальных сетей, которыми пользовались оппозиционеры. Глава иранской полиции генерал Эсмаил Ахмади Могаддам объявил, что те, кто подстрекал людей к участию в акциях протеста или публиковал такие призывы, “совершили более тяжкое преступление, чем те, кто вышел на улицы”. Пограничники в тегеранском аэропорте интересовались у прилетевших из-за границы иранцев, есть ли у них аккаунт в “Фейсбуке”. Вне зависимости от ответа, их сетевую активность проверяли и брали на заметку подозрительных френдов этих людей.
Власти, однако, вовсе не избегали современных технологий, а с удовольствием ими пользовались. Например, чтобы отговорить иранцев от участия в уличных протестах, они прибегли к рассылке текстовых сообщений. Одно из таких посланий, отправленное от имени разведывательного ведомства, было совсем не дружелюбным:
Уважаемый гражданин! Мы располагаем данными, что вы подверглись воздействию дестабилизирующей пропаганды, распространяемой СМИ, связанными с иностранными правительствами. В случае совершения вами противоправных действий и обращения к иностранным СМИ вы будете нести ответственность в соответствии с Законом об исламских уголовных наказаниях[3] и предстанете перед судом.
С точки зрения иранского правительства, западные медиа были ответственны не только за пропаганду. Власти Ирана обвинили журналистов Си-эн-эн в “подготовке хакеров” после того, как телеканал рассказал о кибератаках оппонентов Ахмадинежада на лояльные ему веб-сайты. Один аятолла, осознавший, что враг побеждает в виртуальном мире, призвал верующих иранцев использовать в сетевой схватке все возможные средства, даже не одобряемые шариатом. “На войне шаги, противоречащие шариату, позволительны. Это касается и кибервойны. Условия таковы, что вы должны сражаться с врагом любым доступным вам способом. Не нужно никого жалеть. Если вы не поразите врага, он поразит вас”, – напутствовал прихожан в 2010 году аятолла Алам Ахди во время пятничной молитвы.
Но претензии к Си-эн-эн оказались малозначительными в сравнении с филиппиками в адрес “Твиттера”: его иранские медиа, поддержавшие Ахмадинежада, сочли настоящим зачинщиком беспорядков. Передовица в иранской газете “Джаван” обвинила Госдеп в попытке разжечь революцию через интернет, помогая “Твиттеру” оставаться в Сети и возложив на него “оперативное содействие бунтам”. Учитывая прежнее вмешательство Америки в иранские дела (многие иранцы хорошо помнят переворот 1953 года, спланированный ЦРУ), эти обвинения прозвучали убедительно, и все без исключения пользователи “Твиттера” угодили в американский тайный революционный авангард. В отличие от бурных событий 1953 года, у твиттер-революции, кажется, нет своего Кермита Рузвельта (внук Теодора Рузвельта, он был координатором операции ЦРУ “Аякс”, которая привела к свержению националистического правительства Мохаммеда Мосаддыка). Однако в глазах иранских властей то, что у нынешнего цифрового авангарда нет признанных харизматичных вождей, делает его еще опаснее. Иранские чиновники, ответственные за пропаганду, не смогли скрыть своего ликования, когда узнали, что Кермит Рузвельт – это близкий родственник Джона Палфри, научного руководителя Беркмановского центра по изучению интернета и общества в Гарварде (аналитического центра, учрежденного Госдепом для изучения иранской блогосферы).
Остальные правительства внимательно следили за происходящим, вероятно, из опасения самим вскоре столкнуться с твиттер-революцией. Китайские власти сочли участие Вашингтона в иранских событиях тревожным сигналом того, что цифровые революции, которым содействуют американские ИТ-компании, происходят не спонтанно, а являются продуктом тщательного планирования. “Чем были вызваны беспорядки в Иране после выборов? – вопрошает передовица в “Жэньминь жибао”, главном рупоре Коммунистической партии Китая. – Они были вызваны сетевой войной, начатой Америкой посредством видеороликов ‘Ю-Тьюба’ и микроблогов ‘Твиттера’, распространением слухов, провокациями, разжиганием вражды между сторонниками различных консервативных реформистских группировок”. Другой гигант государственной пропаганды, информационное агентство “Синьхуа”, заняло более взвешенную позицию, отметив, что “информационные технологии, которые принесли человечеству всевозможные выгоды, в этот раз стали инструментом вмешательства во внутренние дела иностранных государств”.
Спустя несколько месяцев после волнений в Иране официальный орган Народно-освободительной армии Китая “Цзефанцзюнь бао” вышел с передовицей, в которой молодежные выступления в Молдове в апреле 2010 года сопоставлялись с иранскими беспорядками, причем и то и другое было названо блестящим примером иностранного вмешательства при поддержке интернета. Автор статьи, указав на США как на страну, “проявляющую наибольший среди западных держав интерес к включению интернета в свой дипломатический арсенал”, связал два упомянутых выше случая с этническими волнениями в самом Китае в июле 2009 года – в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР). Он пришел к выводу, что для того, “чтобы интернет не стал новой отравленной стрелой врага”, нужен более жесткий контроль над Сетью. Таким образом, вашингтонские умствования по поводу Ирана дали Пекину повод для ужесточения цензуры. Онлайновая блокада СУАР была снята только в начале 2010 года.
Средства массовой информации стран бывшего СССР также не оставили происходящее без внимания. “Беспорядки в Иране шли по молдавскому сценарию: США пропалились”, – гласил заголовок на одном из российских националистических интернет-порталов. В новостях телеканала НТВ упоминалось: “Информационную поддержку манифестантам оказал Госдепартамент США. Он вмешался в работу модного интернет-ресурса ‘Твиттер’. Эта социальная сеть для обмена короткими сообщениями стала для иранских студентов одним из главных средств коммуникации. Американские чиновники попросили администрацию портала отменить профилактические работы, чтобы обеспечить круглосуточный доступ к серверам”. А одна из молдавских газет сообщила, что американское правительство даже позаботилось о том, чтобы укомплектовать “Твиттер” передовой антицензурной технологией.
Вот вам глобализация в худшем виде: электронное письмо вашингтонского дипломата (предположившего, что “Твиттер” может повлиять на события в Иране), адресованное американской компании в Сан-Франциско, вызвало панику в мировом интернете и политизировало всю онлайновую деятельность, придав ей яркую революционную окраску. Это создало угрозу независимости тех сетевых площадок, которые прежде никем не регулировались. Вместо того чтобы попытаться установить с иранскими блогерами долгосрочные отношения и с их помощью плавно подталкивать Иран к социальным, культурным и, возможно, в отдаленном будущем и политическим переменам, американская дипломатия сыграла в открытую, фактически объявив блогеров более опасными, чем Ленин и Че Гевара. В итоге многие из этих “записных революционеров” попали за решетку. Над еще большим числом людей был установлен тайный надзор. А те бедняги, которым в период выборов случилось пройти курсы пользования интернетом, финансируемые Госдепом США, теперь не могут вернуться домой и вынуждены просить политического убежища (в Европе известно минимум о пяти таких случаях). Политологи были правы: иранская твиттер-революция имела глобальные последствия. В итоге она не подорвала авторитаризм, а, скорее, укрепила его.