Но это все отвлеченные мысли. А пока наш катамаран ложится в дрейф, корабли сопровождения, целых пять, занимают позиции по периметру вокруг нас. Их задача обеспечить работу ныряльщиков в масках, которые тоже с нашей подачи успели изготовить на верфи. Сейчас это обычные стекла в оправе из резины, никак не рейдовые, позволяющие производить несложные работы на небольшой глубине без постоянных всплытий за очередным глотком воздуха. Помпа, как и скафандр, у нас пока всего одна. Так что ныряльщики будут обследовать дно на возможно большей площади. А вот к обнаруженным ими интересным местам буду погружаться уже я или один из двоих местных, успевших лучше всего освоить новую технику погружений.
Май 1792 года. Карибское море. Водолазный катамаран «Садко». Котозавр.Это мы удачно зашли!
— Oro!..[19] — Возглас «корзинщика» уже не был таким заполошным, как в первый раз. Водолазы уже доставали со дна и монеты, и изделия, но эта добыча — особенная. Некрасивый увесистый слиток, обросший водорослями, обязан нести на себе госгерб, личное клеймо мастера, личное клеймо чиновника, вес, пробу. От бюрократии есть толк, хотя бы в этом. Из архива нам выданы копии документов на груз «Нуэстра Сеньора де Аточа» и «Санта Маргарита», в которых описано все — вплоть до украшений на мундире капитана. Казенный груз учитывался до мелочи. И ничего другого не должно было попасть в страну из колоний без уплаты «квинто». Правда, уклонение от уплаты налогов родилось одновременно с ними, и есть мнение, что «Аточа» затонула в том числе из-за перегруза контрабандой. Найденные ранее вещи были «в цвет», но однозначно подтвердить, какое именно сокровище подымаем, можно только по совокупности признаков — «Аточа» затонула в довольно оживленном районе, даже с нашими картами есть шанс пойти по следу постороннего кораблекрушения. Оно, конечно неплохо, но приз на леваке неизвестен, а «Богоматерь» везла тонны драгметаллов.
Клим аккуратно прошелся щеткой по боку слитка и рыкнул на зрителей:
— А ну, не напирайте, сейчас кислотой работать буду, давно никому неудобьсказуемое не прижигало?
Помогло мало: разве что ближние выдохнули малость, пытаясь стать компактнее. Под каплями серной кислоты на грязном боку появилось солнечно-желтое (высокая проба, чистейший металл!) пятно, с неясными знаками… Еще один пшик содовой водичкой из спринцовки, и наследник Мелиано аккуратно кладет трофей перед собой, на столике руководителя подъемных работ, после чего раскладывает архивные списки. По мере того, как в сторону откладываются лист за листом, напряжение растет по экспоненте. Заткнулись мерзкие чайки, почти не дышат люди, даже компрессор, качающий воздух счастливчику, до сих пор торчащему на дне, кажется, стал работать немного тише.
— Сеньор Клим, прошу вас проверить. — Дон Франциско преувеличенно спокойно передает страницу Климу, и тот в течение нескольких секунд сверяет запись:
— Он, все верно! Господа, это «Аточа»! Ура!
— Ур-ра! — На палубе катамарана возникает маленький карнавал, с небольшим запозданием перескочивший на «Сан-Исабель», ставшую на якорь невдалеке. Все орут, возносят хвалы Господу, Пресвятой Деве и святому Иакову.[20] Сменные водолазы, кажется, готовы сигануть за борт даже без шлемов, а боцман дергает сигнальным концом код подъема — везунчика надо поздравить и наградить не мешкая. Пошла натяжка, вот появился в прозрачнейшей воде темный силуэт: это подтягивается лебедкой клеть с водолазом. Не по лестнице же ползать с семнадцати метров? Бронзовый шлем тускл — но тем ярче сияет улыбка в иллюминаторе, счастливчик все понял, но пока может только лыбиться и махать руками. Как-то вначале курсанты пытались задобрить Jefe buzos — начальника водолазов испытанным военно-морским способом: надраив медяшку, ибо начальству обычно такое нравится. И потом занимались спортом, пока Клим вдумчиво патинировал шлем, попутно объясняя, что блестящая блесна уловистей. И что на большую наживку может польститься только очень большая рыба. Усвоили, прониклись. Все жить хотят, желательно — хорошо жить. Доля водолаза равна офицерской, сборщику губок за такие деньги нужно работать полгода минимум. Испанцы с этими раскладами согласны — пришлось, правда, поймать на слабо одного проповедника работы «за еду», запихать того в трехболтовку и в барокамеру. У компрессора и вентилей, хитро ухмыляясь, стоял Клим, и «…он сказал „поехали“ и махнул рукой». Виртуально «отправился в глубину» этот жлоб на хорошей скорости. После «подъема» и извлечения чванливый кабальеро выглядел как огурчик зелененький и в пупырышках, о выполнении учебной задачи — переложить десять мушкетных пуль из ящика с песком в корзину — и речи не было. Слабак. Представления хватило, чтоб признать плату отнюдь не чрезмерной. Впрочем, для особо упертых мы заготовили аттракцион «борьба за живучесть», а его пройти без многоступенчатой технической и психологической подготовки анриал полный. Вроде бы фигня: прошагать по мелководью десять метров до лестницы, и подняться по ней на метр, чтоб голова вылезла из воды, чего сложного-то? А если инструктор крутанул лючок, имитируя повреждение иллюминатора, и в лицо хлещет теплая карибская водичка, затопляя скафандр? Отработке нештатных ситуаций Клим посвятил очень много времени, потому как чепэ во время поисковых работ грозили срывом всего плана — если люди решат, что техника невезучая, то под воду их не загонишь ни золотом, ни кнутом, ни молебном. А можно и на бунт нарваться — вполне устоявшаяся традиция, не миновавшая ни один флот. Сколько же надо вкалывать, чтоб однажды услышать это самое: «Oro!..»
Скоро это золото упадет на весы европейской политики — даже не оно само, а факт его наличия, может здорово поменять расклады. Хотя на самом деле их поменяет скорость. Капитан забился на три тысячи реалов, что мы дойдем до Испании за тридцать пять дней, не более. Он влюблен в свой новый корабль, и «Сан-Исабель» отвечает взаимностью. Завтра начнется первая гонка за не учрежденной еще «Голубой лентой». А Урок Кзинов[21] гласит: любой привод является оружием. Поучим?
Лето 1792 года. Калифорния. Ирина.Я сидела на веранде домика, у стола, на табурете с резными ножками, и аккуратно кроила редкую в здешних краях плюшевую ткань (остаток обивки детского сиденья из автобуса американских «попаданок») по выкройке мягкой игрушки-паучка. Изделие шилось для самых маленьких учеников школы — скорее там была средняя группа детского садика плюс несколько «приготовишек» из индейцев.
На столешнице были разложены уже выкроенные детали — восемь полосочек для лапок, еще восемь, поменьше — для тапочек-носочков на лапки, большая круглая деталь — туловище, и сейчас выкраивалась круглая голова. На очереди были глазки из белого полотна и больших темных бусин. Отдельно лежала светло-коричневая, скорее даже рыженькая бахрома — для челки паучку. К ножкам прилагалась мягкая толстая медная проволока, а набивкой должна была послужить овечья шерсть с небольшим количеством душистых травок.
Отмотав немного ниток, вдела в иголку и стала сшивать выкроенную ткань по краю, с отступом-прибавкой. Потихоньку, полегоньку — так были сшиты выкройки всех ножек, вывернуты наружу, заполнены набивкой и в каждую лапку вставлено по медной проволочке. Зашивать до конца не стала. Затем проделала то же самое с тапочками для насекомого, с головой и туловищем. При этом по бокам туловища были оставлены незашитыми разрезы для лапок.
Теперь оставалось вшить лапки в туловище — каждая лапка вшивалась осторожно, потайным швом. На все это ушло не меньше получаса времени. Ножки забавно торчали во все стороны из тельца под разными углами. На каждую лапку был пришит смешной носочек-булочка.
Наконец, к туловищу была пришита голова, к которой в самый последний момент, передумав, я-«мастерица» пришила тут же вырезанное из светло-бежевой ткани «личико», на которое, в свою очередь, нашила лукаво «изогнутые» глазки и зрачки-бусинки. Самой последней была пришита «челка», разместившаяся на полпальца выше глазок, и вышит весело ухмыляющийся красный ротик.
«Паучок вышел на славу, отдадим его самому храброму из всех! — решила я, вставая из-за стола и начиная на нем прибираться. — Теперь можно и чаек пойти попить… А потом, попозже, из других тканей, пошьем и остальных зверушек — и Кита, и божью коровку, и других всяких-разных».
Тем же вечером мы, с помощью одной из мам, раздавали игрушки детям в учебной комнате. Особенно ребятишкам нравились плюшевые медвежата и толстенький Кит с белыми боками и синими глазами, вышитыми прямо на ткани. У девочек спросом пользовалась мягкая кукла Анютка, с волосами из толстых рыжих ниток и в красном сарафанчике. Паучка брать почему-то никто не хотел.
Наконец, к туловищу была пришита голова, к которой в самый последний момент, передумав, я-«мастерица» пришила тут же вырезанное из светло-бежевой ткани «личико», на которое, в свою очередь, нашила лукаво «изогнутые» глазки и зрачки-бусинки. Самой последней была пришита «челка», разместившаяся на полпальца выше глазок, и вышит весело ухмыляющийся красный ротик.
«Паучок вышел на славу, отдадим его самому храброму из всех! — решила я, вставая из-за стола и начиная на нем прибираться. — Теперь можно и чаек пойти попить… А потом, попозже, из других тканей, пошьем и остальных зверушек — и Кита, и божью коровку, и других всяких-разных».
Тем же вечером мы, с помощью одной из мам, раздавали игрушки детям в учебной комнате. Особенно ребятишкам нравились плюшевые медвежата и толстенький Кит с белыми боками и синими глазами, вышитыми прямо на ткани. У девочек спросом пользовалась мягкая кукла Анютка, с волосами из толстых рыжих ниток и в красном сарафанчике. Паучка брать почему-то никто не хотел.
— Придется его у себя оставить, — вздохнула я. — Ну, никто его не берет! А он вышел такой лапочка…
Тут меня кто-то подергал за штаны. Взглянув вниз, обнаружила очаровательного белобрысого зеленоглазого малыша.
— Ты кто? Как тебя зовут? — интересуюсь, присаживаясь напротив мальчишки на низенькую лавочку.
— Джонни, — отвечают мне, внимательно притом разглядывая паучка в моих руках.
— Хочешь паучу, Джонни?
— Ага! — кивает головой.
— Не боишься его, а?
— Не-е… — мотает головой из стороны в сторону.
— А почему?
— Он добрый, улыбается! — И тянет ручку к игрушке.
— Хорошо, держи! — Вручаю малышу долгожданного паучка. — Назови его сам!
— Он будет… Тэм! Как в балладе! — Восторженный взгляд поверх спинки игрушки, и мальчуган убегает, прижимая ее к себе. Хвастаться перед другими мальчишками своей «добычей».
Ну вот, все игрушки пристроены, малыши рады. Гвалт в комнате потихоньку стихает. Скоро придут родители, забирать детей по домам. Думаю, разговоров на этот вечер у всех будет достаточно…
— Хорошо игрушки разошлись, а, Катя?
— В следующий раз надо будет сделать деревянные, наверно… Мальчишкам нужны кубики и прочие конструкторы, а девочкам надо бы пупсов сделать — они немного практичней мягких кукол.
— А попросим-ка мы наших столяров-плотников нам в этом пособить?! — лукаво улыбаюсь. — Не только мы одни должны ребятишкам помогать…
— Верно, другие тоже пусть озадачиваются. Пошли, заглянем к нашим столярам. Только по дороге к художнику, этому индейцу.
— Зачем?
— Ты вот сказала про кубики. А знаешь, что мы совершенно забыли? — Катя вопросительно смотрит на меня и тут же сама отвечает: — Кубики с картинками и буквами! Алфавит по ним гораздо быстрее учить. Вот только буквы…
— А что тут не так? — спрашиваю.
— Надо же русские, английские, испанские. А еще ведь индейский. Их же вообще тут несколько наречий. И есть ли вообще в их языках буквы?
— Тогда спросим у самих индейцев. А потом в ноутах проверим, у нас с тобой еще на этой неделе лимит пользования техникой со склада «А» не использован. А вечером приходи к нам на чай. Мне Сергей обещал какую-то выпечку национальную сготовить…
ГЛАВА ШЕСТАЯ Шпионские игры
Июль 1792 года. Недалеко от побережья Англии. Артем Рыбаков.Полтора месяца выматывающего душу плавания через Атлантику на какой-то лоханке до Амстердама. Ну и что, если Клим говорил, будто это корыто лучшее из имеющихся в распоряжении Генерал-капитана?
И выделить его для нас стоило громадных трудов по убалтыванию местных чиновников, а наш золотой запас уменьшился на изрядную сумму. Пусть отдельная каюта для Марины по местным меркам и представляется верхом роскоши. Мы же спали в три смены, и никого не волнует, что ты не вошел еще в ритм плавания, вместо сна торчал на мостике, а только собрался покемарить — «Бац! Вторая смена». Если уж совсем невтерпеж, ищи свободный гамак в провонявшем матросском кубрике. Капитана, естественно, перед рейсом стимулировали, но ронять свой престиж «первого после бога» перед командой ни один нормальный мореход ради пассажиров не будет. Да еще испанец, все имена которого с одного раза не запомнить.
Ладно, что там вспоминать, доплыли, и хорошо. Обошлось без штормов, только разок полдня нас слегка потрепало. На мой неискушенный взгляд — совершенно безобидно, даже слегка романтично все выглядело. Почти как в кино, кроме морской болезни, вдруг решившей испытать меня на прочность. Вспомнилась старая прибаутка про Нельсона и непременное парусиновое ведро на его мостике. Старпом еще удивлялся: мол, а чем уж таким знаменит Гораций? Моряк хороший, но больше известен своими походами против контрабандистов да изрядным числом врагов среди лондонских чиновников, которым попортил коммерцию. Решил отделаться общими словами, дескать, такой принципиальный и храбрый человек наверняка успеет совершить что-то героическое. Дон Сальваторе только хмыкнул и предпочел не продолжать разговор.
Все когда-то заканчивается. Так и у нас. Атлантика позади, теперь, навестив на побережье Франции нужных людей (по наводке падре), телепаемся на классическом контрабандном суденышке к тем самым, сотни раз описанным в книгах меловым утесам Британии. Какие они на самом деле — а черт их знает! Ночь, погода тоже не балует, поэтому мы не торчим на палубе, а стараемся найти устойчивое положение в маленькой каюте, больше похожей на собачью конуру. Шкипер, правда, гордо именует свою посудину шхуной. Ему, наверное, виднее. Чуть больше десяти метров в длину, одна мачта — никогда не был силен в морской терминологии. Лишь бы этот «Титаник» благополучно доставил нас в нужное место, а там я готов даже «Голубую ленту Атлантики» кораблику вручить, пусть он никогда и не отваживался удаляться от берега дальше пары сотен миль. И поменьше бы его бросало по волнам, ведь погода, по словам того же шкипера, отличная для такого предприятия! Мой желудок почему-то с этим не соглашается…
Англия. Середина августа 1792 года.Неслышно отворилась дверь, только колыхнулись языки пламени над буковыми поленьями в камине. Сэр Оливер спросил, не оборачиваясь:
— Он приехал?
— Да, сэр. И буквально через минуту займет место в…
— Хорошо, спасибо, Патрик. Я всегда могу положиться на вашу распорядительность. Приглашайте же сэра Генри, уже почти невежливо заставлять его ждать.
— Слушаюсь, сэр, как вам будет угодно.
Снова распахнулась дверь, толстый ковер почти заглушил тяжелые шаги вошедшего. Роул поморщился про себя: «Как изменила Марлоу эта поездка! Никогда бы не подумал, что путешествие может так повлиять на совсем не кабинетного чиновника, привыкшего, ради интересов Королевства или Компании, рисковать не только кошельком».
— Проходите, мой друг, присаживайтесь напротив. Прошу меня извинить, что встречаю вас сидя, но проклятая погода вместе с подагрой навалились на старика и не позволяют мне проявить должную учтивость.
Вошедший не заставил себя упрашивать и, коротко поклонившись хозяину кабинета, занял предложенное кресло.
Да, со времени встречи в феврале прошлого года Генри Марлоу изменился, и отнюдь не в лучшую сторону. Некогда стройный, энергичный мужчина, выглядевший моложе своих тридцати восьми, желанный гость светских салонов и — не будем об этом вслух — альковов весьма приятных во всех отношения женщин, заметно погрузнел. Глаза потускнели и, казалось, выцвели. Говорят, он даже иногда допускает небрежность в одежде, появляясь в обществе! Но дело прежде всего, а все соболезнования по поводу передряг, постигших его порученца, Роул уже высказал при первой встрече, немедленно по возвращении Марлоу из вояжа. Хотя, подобные изменения ведь не происходят без причины, поэтому надо будет иметь данное обстоятельство в виду. И непременно обсудить этот нюанс с третьим участником разговора, о котором гость не подозревает. Хозяин кабинета и поместья заслуженно гордился своей способностью в любой ситуации вести игру сразу на нескольких досках, с разными противниками. Хотя сейчас у него и не было причин считать собеседника и невидимого соглядатая врагами, но не только про Империю говорилось: «У нас нет вечных союзников, и у нас нет постоянных врагов; вечны и постоянны наши интересы. Наш долг — защищать эти интересы».[22] Пусть до произнесения этой фразы осталось еще 68 лет, да и человек, который впервые ее озвучил, сейчас, как говорится, пешком под стол ходит, но политика Великобритании складывается не первое столетие. И традиции в ней уже долгое время неизменны. А лорд Оливер всегда считал себя блюстителем и проводником этих интересов. Пока у него вполне получалось мягко направлять властей предержащих в нужном направлении…