— У нас посуду за собой убирают!
— Уберу, не беспокойтесь. Вы-то почему сидите, кашу размазываете по тарелке, у вас что, водка во внутреннем кармане?!
Окружающие встрепенулись и сконцентрировали на мне свое внимание. Что скажешь, бровастый? Пятнами покрылся, а блинообразный, напротив, равномерно изменил свою пигментацию. Обязательного для нашего брата нитроглицерина и валидола в моем кармашке нет. Надо ковылять отсюда.
* * *
Если телевизор орет на полную мощь — эта комната отдыха. Газеты, журналы, шашки, шахматы, Степан Загуло.
— Извините, вы не могли бы мне показать дом, что и где расположено, как и куда пройти?
Неужели ты меня не узнаешь, Степа? Ну, потряси вихрастой головой!
— Нет, не могу, потому что я сейчас смотрю телевизор.
— Я не имел в виду сиюминутность.
— Это меняет дело, но вам придется значительно подождать.
Возьму журнальчик, полистаю у себя на кроватке, а то в красном уголке меня инсульт хватит от децибелов.
— Газеты и журналы из комнаты отдыха выносить нельзя!
Наверно, старушка ищет со мной знакомства, надо ей объяснить, что из-за слабой концентрации тестостерона в организме, сморщенные тетеньки меня уже не интересуют.
— Ради бога, я не знал.
— Не упоминайте бога всуе.
— Больше не буду, черт меня побери.
Устал.
* * *
Как быстро пробежит остаток моих дней в этом коллективном хозяйстве? Милиционеры оформят документы, где назовут Найденовым, и буду я жить поживать — добро наживать, превращая в копоть деньги налогоплательщиков, которые запросто можно было бы с пользой потратить на изготовление какого-нибудь танка.
— Вас сегодня привезли?
— Да.
— Пойдемте, за вами дочь приехала.
— Дочь?!
— А что вас так удивляет? Дочери и сыновья бывает заглядывают к нашим постояльцам.
Доченька приехала, как я разволновался, пуговки на рубашке не могу застегнуть — руки ходуном ходят, что же делать-то? Где бы расческу найти, ширинка, надеюсь, не нараспашку?
— Ну— ну, не надо так переживать — все будет в порядке, дедушка.
Коленки подгибаются, где моя палочка?
Белая дверь — петли специально не смазывают, чтобы жалобный скрип заставлял сжиматься сердца посетителей. Эта моя дочь сидит на стуле?
— Папа! Ну что же это такое?! Как же так можно-то?! Господи, как мы тебя искали — все морги обзвонили, все больницы!
Я тоже сейчас заплачу, только я никак не ожидал, что ты у меня такая толстенькая и кудрявенькая. А паспорт у тебя проверили, красавица? Не всколыхивается отцовское чувство в груди, хотя слезу пустить не мешает, они у меня и так текут по поводу и без повода.
— Папа, возьми носовой платок. Мы быстро сейчас распишемся, где надо — и домой.
* * *
У дней есть свойство быстро исчезать в ночной безвозвратности. Сижу в уютном обволакивающем кресле и смотрю в окно. Так ничего и не вспомнил, заучиваю наизусть имена родственников, значительные события, даты рождений и мировоззренческие убеждения окружающих. У дочки Лены есть муж Костя, а у меня уже нет жены Виктории, внуки учатся в далеких больших городах, кот Гегемон абсолютно ко мне равнодушен. Сегодня вечером придут гости из наследников второй и третей очереди, будут поздравлять дочку Лену с пятидесятилетием и, перешептываясь, разглядывать мою потерянную во времени, но найденную в пространстве личность. Специально для меня готовится протертый до гомогенного состояния рыбный салат без лука, а заботливый зять Костя купил слабоалкогольный сладенький сидр, который я разопью с ковыряющими в носу несовершеннолетними родственниками.
— Пап, позвони, пожалуйста, Семену Алексеевичу, он хочет с тобой поговорить.
— Хорошо.
А кто такой Семен Алексеевич? Что-то я плохо выучил — это мой двоюродный брат или участковый психиатр? В пухлой записной книжке на столике с телефоном кроме равнодушного номера ничего нет.
— Алло, здравствуйте, будьте добры, Семена Алексеевича позовите к телефону.
— Геша, это ты?
Георгий — это Геша? Да, наверно, это я.
— Да, Сема, это я, как поживаешь?
— Нормально, Геша, а ты как, отошел от своих приключений?
— Отошел, Сема, спасибо, все хорошо. Как твое-то здоровье?
— Да никак, сам знаешь, с моими болячками разве может быть какое-нибудь здоровье. А почему ты меня стал Семой называть — никогда раньше не называл.
— Не знаю, как-то вырвалось само собой, извини, если что не так.
— Да ну что ты, Геша, мне напротив приятно. Значит, лады?
— Лады, лечи болячки.
— Я так рад, что ты позвонил.
При чем тут лады? И как я его называл раньше?
— Пап, позвонил? Помирились наконец? Слава богу. Хочешь апельсиновый сок?
— Хочу.
Вот тебе и лады — уж не помирился ли я с кровным врагом, которого знать не знал десять лет? Сема, Семочка, в следующий раз надо будет уточнять детали, хотя какое это все имеет значение — белая, густая краска замазала все.
Котяра раздраженно зыркает — на его месте сижу. Позыркай еще! Как дам пинок под зад, боров кастрированный.
— Пап, Костя хочет пропылесосить квартиру до прихода гостей. Может быть, посидишь на лавочке у подъезда, свежим воздухом подышишь, а то ты что-то приуныл? Да и Косте будет сподручнее.
— Я не против.
Коричневое пальто хоть и уступает черному двубортному в солидности, но ни чуть не менее элегантное, и за него тоже можно выручить ящик «Шипра». Хорошо почистили шляпу, а от нового нежного шарфика я просто в восторге.
— Лена, у меня кроме этой войлочной обувки больше ничего нет?
— Георгий Михайлович, зачем вам хорошая обувь у подъезда сидеть? Полчаса можно и в валенках переждать.
По моему, он мне хамит.
— Пусть надевает, если хочет. Какое тебе дело?! Сейчас, папа, достану ботинки.
Да, моя доченька будет поглавнее. Цыц, Костик!
— Папа, только сиди на скамеечке и никуда не уходи, ты ведь все помнишь? Если что, во внутреннем кармане у тебя блокнот, где все подробно написано, но ты все равно никуда не уходи, обещай мне.
— Обещаю, доченька.
* * *
А на скамеечке под березкой уже сидят две бабульки — старичок как раз им будет в придачу.
— Здрасьте.
— Здравствуйте, Георгий Михайлович, что-то давно вас не видно было.
— В камере предварительного заключения долго сидел.
— Бог ты мой!
— Ну что ты, Лиза, — Георгий Михайлович всегда любил пошутить. Внуки пишут? Еще не отучились?
— Пишут — чего им не писать. И учатся — чего им не учиться.
Все-таки надо размять кости, а то сидеть совсем скучно.
— Пойду дочке подарок куплю к юбилею.
— Леночке уже пятьдесят? Как время идет!
Хорошая бабушка, но время никуда не идет — это мы идем через него.
Приятно шагать, опираясь на новенькую лакированную палочку. Воробьи скачут у самых ног. Опавшие листья шуршат, и ничего, что в них затерялся мой блокнот. Звенят голубые трамваи, урчат автомобили у мигающих светофоров. Солнце неоплодотворенным желтком висит над высокими домами — я не хочу оборачиваться, потому что мне все равно, что там за спиной.
Превратности
Дмитрий Владимирович Привалов заболел и еле— еле выздоровел. Друг Дмитрия Владимировича Игорешкин сказал ему, что сердечная недостаточность лечится ежедневным приемом не менее ста граммов коньяка. А старенький благообразный доктор Иванов сказал, что сто грамм коньячка — это неплохо, но учтите: сейчас лето, значит, в моргах ремонтируют компрессоры, холодильные камеры забиты под потолок — протухните, пока похоронят, да и, вообще, слабоумие не по моей части. Дмитрий Владимирович обиделся на доктора Иванова, а Игорешкину сказал, что он его единственный и настоящий друг, но все же, когда Игорешкин протянул Дмитрию Владимировичу в тяжелом резном хрустальном стаканчике играющую на солнце жидкость цвета красного дерева, то Дмитрий Владимирович поднял вертикально правую ладонь и закачал головой.
* * *
Паша Ровелко сидел на кухне и смотрел, как желтая оса ползала в стакане с высохшем на дне позавчерашним пивом — Николе вчера дали десять суток за то, что пинал милицейский уазик и кричал, не контролируя себя, о недостаточном усердии в борьбе с преступностью сержантского состава, а он, Паша, убежал, когда Николу слегка придушили и постучали головой о гулкий капот автомобиля. Паша испытывал некоторую неловкость оттого, что его товарищ в томлении занимается общественным трудом, а он сидит уже два часа за столом, отрешенно куда — то смотрит, немного раскачивается на табуретке и ничего не делает, чтобы помочь Николе.
* * *
Пролистав на даче пыльную подшивку журнала «Здоровье» десятилетней давности, Дмитрий Владимирович Привалов хмыкнул и сказал жене Элеоноре:
— Представляешь, работе сердца, так или иначе, помогают практически все мышцы организма и поэтому…
Элеонора Панкратовна обожглась о кастрюльку с яблочным вареньем, сморщила маленький носик и стала дуть на короткий мизинец с полуторосантиметровым слегка облезлым ногтем:
— Как ты любишь преподносить общеизвестные факты словно это открытия по спасению человечества. Тебе уже давно все толдычут, что надо бегать трусцой, а не сидеть у пруда с идиотской удочкой и хлестать водку с этим дураком Игорешкиным.
Дмитрий Владимирович побагровел и уже собрался ответить жене должным образом, как резко закололо сердце, и белые губы стали беспомощно хватать ускользающий воздух.
* * *
Паша Ровелко передал Николе через чуть-чуть пьяного прапорщика Савельева четыре пачки «Примы» и одну пачку плиточного чая. У Паши осталась позвякивающая в кармане мелочь, три яйца в холодильнике, матерчатый мешок с сухарями и две пустые пивные бутылки с отколотыми горлышками. Паша загрустил, загрустил настолько, что подумал: может быть, съездить к матери на садовый участок, пополивать там чего — нибудь, гусениц пособирать, вдруг выпить с маманеным дядей Толей, в лес сходить за грибами — только где там лес? и, вообще, какого черта?! Паша включил телевизор, порадовался тому, что два месяца, как бросил курить и тут же смертельно захотел затянуться чем — нибудь крепким и вонючим, и, бессильный сопротивляться желанию, открыл платяной шкаф в поисках возможной махорки от всепожирающей моли. Махорку Паша не нашел. Паша нашел увесистый флакон туалетной воды «Свежесть», припрятанный бережливой матерью, и почувствовал, как проходит грусть, как жизнь наполняется смыслом, и танцы народов мира по первой программе телевидения совсем не так отвратительны, и есть что — то грациозное в движении коренного жителя Австралии, когда он ловко запускает в зрительный зал воображаемый бумеранг.
* * *
Дмитрий Владимирович Привалов вместе с Игорешкиным зашли в большой магазин спортивных товаров и растерянно двинулись вдоль длинных рядов со всевозможными предметами для укрепления физического здоровья граждан.
— О, смотри какие гирьки интересные!
Игорешкин резко дернул двухпудовую гирю до колена, серьезно пожал плечами и с уважением аккуратно поставил гирю на место:
— Мышцу, кажется, потянул, зараза!
Дмитрий Владимирович поморщился и отошел от Игорешкина, интенсивно мявшего себе бок, к ярким красивым велосипедам.
— Дим, это же подростковые велосипеды, тебе на таких несолидно будет, да и велосипед — это же опасно, их постоянно сбивают. Кстати, анекдот…
— Да сам знаю, что не то.
— Так вот, анекдот: из морга звонят в магазин спорттоваров…
— Чего?!
— Ты не подумай, Дим, это же анекдот, я совсем не то хотел — просто анекдот…
Дмитрий Владимирович подержал в руках дорогие легкие изящные пластиковые лыжи, провел пальцем по выемки и поставил на место:
— Классный инвентарь стали делать.
— Только до зимы еще далеко.
— Причем тут зима!
— Так.
Очки для плаванья, недолго повертев их в руках, Дмитрий Владимирович тоже отложил, а Игорешкин сказал, что в бассейнах теперь плохо подогревают воду и для людей со слабым кровотоком в венах и артериях это не очень полезно.
В отделе рыболовных принадлежностей Дмитрий Владимирович, следуя указательному пальцу Игорешкина, купил множество блестящих крючков, грузил, лесок, безинерционную катушку, садок, складной стульчик, набор туристической посуды и два поплавка.
* * *
Паша Ровелко стянул с головы мамин чулок, пахнущий нафталином, задумчиво посмотрел на длинную очередь маленьких дырочек вдоль шва и решил, что это не то, потому что пока его натянешь, пока вытащишь большой и очень тупой кухонный нож, трусливая женщина с сумочкой, набитой крупными купюрами, или трусливый хилый немолодой мужчина с кучей выигрышных лотерейных билетов во внутреннем кармане, поднимут крик, начнут размахивать руками или даже просто убегут. Вот если бы Никола был рядом, тогда бы они чего — нибудь конечно, а так как — то не так. Паша скрутил чулок в жгут, повязал им правый глаз, выдвинул вперед челюсть и замахнулся ножом на зеркало — лопоухий курносый бандит с щетиной только что вырвавшейся из состояния пуха тоже не очень убедительно поднял на него дрожащий кинжал. Паша объективно вздохнул и стал размышлять, как бы придумать все с одной стороны попроще, а с другой поэффективнее. И как долго Паша не думал, как долго не рисовал в маминой тетради по учету доходов и расходов голых женщин, ничего лучшего, чем, незаметно подкравшись сзади, нанести удар по затылку увесистым кулаком и после этого отобрать причитающиеся ценности, не придумал.
* * *
Дмитрий Владимирович Привалов на дне рождения двоюродной сестры Верочки налил себе в фужер минеральной воды, и в ответ на недоумение во взгляде мужа Верочки Станислава сказал, что совсем плохо со здоровьем. Станислав хохотнул, громко рявкнул, что у всех здоровье дрянь и попытался горлышком открытой бутылки поддельного коньяка столкнуть ладонь Дмитрия Владимировича с пузатой рюмки. Гости за столом развеселились, а дядя Станислава Роман Георгиевич повернулся к Дмитрию Владимировичу и тихо сказал:
— А у меня ничего не болит, хотя я старше вас лет на двадцать и сейчас запросто могу выпить водки сколько захочу.
— Это уж у кого какой организм, да и нервничать, наверно, много не приходилось, а у меня работа…
— Да полноте, Дмитрий Владимирович, дело не в организме и работе, а дело в том, что я всю жизнь на работу и с работы ходил пешком в отличие от вас — и все.
— Пешком говорите? А я как раз собирался какой — нибудь гимнастикой заняться, может быть, действительно пешком ходить, вы как считаете не поздно начинать?
— Да бог с вами, почему поздно — то?! С завтрашнего дня и начинайте, главное не откладывать.
* * *
Паша Ровелко высосал из носика заварочного чайника бледную безвкусную жидкость, сплюнул в раковину застрявшие в зубах чаинки, открыл форточку и поежился противному сырому, холодному утру. Паша сунул в носок под штаниной нож, положил в клеенчатую сумку куртку и кепку на случай быстрой смены внешности и вышел из дома на промысел. Сначала Паша хотел идти поздно вечером, но, здраво рассудив, что ночью гуляют только милицейские наряды, злобные конкуренты, да домашние песики, перекусывающие от нечего делать черенки совковых лопат, решил идти рано утром, когда можно встретить одинокого хорошо зарабатывающего трудоголика, и, к тому же, темноты боятся не только добропорядочные граждане.
* * *
Дмитрий Владимирович Привалов оделся в вельветовый костюм спортивного покроя, мягкие замшевые туфли, отставил в сторону жесткий дипломат и повесил через плечо яркую кожаную сумку. На улице Дмитрий Владимирович с удовольствием втянул в себя холодный сыроватый воздух и бодро зашагал мимо гаража с автомобилем, мимо остановки общественного транспорта прямиком через дворы сонных многоэтажек к офису своей работы.
* * *
Паша Ровелко сутулился, мышцы его подрагивали, а два плохозапломбированных зуба на нижней и верхней челюсти время от времени постукивали друг о друга. Паша сунул нос под толстый воротник свитера и попытался несвежим дыханием согреть зябкое тело. Кухонный нож больно натирал ногу, и постоянно казалось, что он вот — вот выпадет из — за вытянутого эксплуатацией носка. Под кроссовками хрустел, скрипел, лязгал, ныл, визжал, вытягивал все нервы вязкий изматывающий гравий. Паша занервничал и, чтобы унять дрожь в коленях, присел на сильно покалеченную подростками скамейку в кустах развесистого шиповника.
* * *
Дмитрий Владимирович Привалов быстро и относительно легко шагал по пустынным улицам. Он вошел в ритм и удовлетворенно чувствовал, как наполнено пульсирует кровь в сосудах, мышцы становятся упругими, дыхание глубоким и здоровым, мысли приобретают ясность и четкость, а освежающая сырость воздуха приятно омывает разгоряченный организм. Дмитрий Владимирович сошел с асфальтированной дорожки, зашуршал по влажному гравию и улыбнулся, с удовольствием вслушиваясь в легкое эхо своих шагов, навевающее что — то ностальгически детское.
* * *
Паша Ровелко сидел нахохлившись на краю скамейки и поплевывал в забитую до отказа различным мусором урну. Чтобы меньше мерзнуть, Паша сунул руки подмышки и зашевелил пальцами в холодных кроссовках.
Мимо Паши прошла пенсионерка Третьякова с пустым бидоном. Паша кисло посмотрел на ее резиновые калоши, а Третьякова покрепче сжала в левом кулачке платочек с завязанными там мелкими деньгами. Потом мимо Паши мягко прошел белый лоснящийся кот, потом прилетели два воробья и стали что — то клевать в смятых бумажках около урны, но грузно приземлившейся голубь их разогнал, а когда Паша на него плюнул, то и он шарахнулся в сторону, потом за маленькой сукой пробежала стайка довольно крупных кабелей, а потом вдалеке показалась туманная фигурка какого — то мужчины.