– Делай как знаешь, – прошептала армянка. – Только, ради господа бога нашего, поскорее, молю тебя!
Она выпустила руку Лизы, и та почувствовала ободряющее пожатие Баграма.
– Иди со мною, Рюкийе. Только молчи. Просто смотри и молчи.
Баграм передал факел сестре, а сам отвел Лизу на десяток шагов назад.
Тьма сразу сгустилась вокруг. Они постояли, ожидая, пока свыкнутся с мраком глаза, и Лиза различила, что за туманное пятно маячит перед нею. Это был широкий рукав, ответвление подземного хода.
– Куда?.. – произнесла было Лиза, но осеклась. Она хотела спросить: «Куда он ведет?» – но Баграм с такой силою сжал ее руку, что она чуть не вскрикнула.
Было так тихо, что чудилось, она слышит биение сердца – и своего, и Баграмова – то сильнее, то слабее. Вдруг померещилось, будто чья-то холодная, влажная ладонь легко коснулась лица; Лиза невольно отпрянула, но тотчас сообразила, что это клуб сырого тумана выплыл из тьмы и прильнул к недвижимым путникам. Он принес с собою затхлый земляной запах… Этот запах напоминал что-то, Лиза сразу не смогла вспомнить. А когда поняла, то по плечам ее прошла невольная дрожь: он напоминал запах разрытой могилы!
Белесые, чуть видные, жидкие волны тумана или дыма сонно перемещались в глубине хода: смешивались, сплетались, перетекая одна в другую, точно седые пряди, колеблемые ветром. В этом зрелище было какое-то странное, губительное, отвратительное очарование!..
Лиза отшатнулась и чуть не вскрикнула, натолкнувшись на стоявшего позади Баграма. Он обнял ее плечи, пытаясь успокоить, но она почувствовала, как холодны его руки, и, на миг обезумев от слепого нерассуждающего ужаса, метнулась туда, где их нетерпеливо ждала освещенная факелом Гюлизар-ханым.
Все трое молча и быстро пошли, но Лиза смогла заговорить не прежде, чем они отыскали нужный поворот.
– Что это было? – наконец решилась выговорить она.
– Это древний зиндан Гиреев, – чуть слышно ответила Гюлизар-ханым. – Сначала он служил для неверных и других пленных, а потом туда начали бросать всех осужденных на голодную смерть. Темницы эти известны в народе под именем могил. Тот, кто попадал сюда, никогда более не показывался на свет божий. Ходят такие слухи: тайные норы ведут оттуда в недра Агармыша, где блуждают души всех загубленных в темницах, ибо не могут найти выхода наверх, к небесам. Не знаю!.. Так говорят.
Лиза перекрестилась:
– Спаси их господь!
– А еще говорят, – тоже шепотом добавил Баграм, – что есть один всеми забытый, давно потерянный ход, идущий на самую вершину Агармыша, наружу; и тот, кто отыщет его, высвободит из вечной тьмы эти смятенные души и унесет с собою их вечное благословение… или проклятие, бог весть!
– Почему же проклятие? – спросила Лиза.
Баграм не ответил, внимательно вглядываясь во тьму.
– Оставь факел здесь, Гоар, – сказал он. – Мы уже пришли.
Гюлизар-ханым воткнула факел в землю, и Лиза, оглянувшись, увидела, что в подземный ход сверху вливается бледный свет луны.
* * *
На самой дальней окраине Эски-Кырыма, почти в лесу, стояла полуразвалившаяся сакля; крыша и стены порушены, а к ней была пристроена чудом уцелевшая каморка с небрежно сложенной каменкой и вмазанным в нее котлом. Здесь когда-то жил небогатый татарин Давлет, женатый на русской женщине, купленной им задешево на рынке в Кафе, и она-то упросила его сложить подобие русской мыльни. Весь день у Гюлизар ушел, чтобы найти эту баньку и нанять придурковатого татарина, который бы наносил воды, собрал в лесу дров и поддерживал жар. До настоящего пара, конечно, далеко, однако лучше, чем ничего. У Лизы оставалась еще надежда на тайное средство, о котором говорил Баграм.
Она думала, что Гюлизар-ханым пойдет с нею – поможет, но та, покачав головою, осталась ожидать во дворе вместе с братом. А Баграм, перекрестив Лизу, дал ей маленький, очень узкий, тонкий кинжальчик с фигурной рукоятью.
– Тебе мало будет только попариться, Рюкийе. Женщина, не желающая иметь детей, должна отправиться в баню и на раскаленные камни уронить несколько капель крови из своей левой руки. При этом она услышит звуки… услышит их восемь раз, и вскорости плод изойдет из чрева ее после восьми схваток.
– Что это за звуки? – обеспокоенно спросила Лиза, от которой не укрылось, как дрогнул голос Баграма.
– Прости меня, Рюкийе-ханым, но я не отвечу, – сказал он глухо. – Ты должна услышать их сама… сама должна решить, как быть потом!
Лиза скоро притерпелась к влажной духоте, от которой сперва занялось сердце, и долго плескалась в большом чане. Отжав и разобрав волосы, натуго заплела их в косу и только тогда решилась наконец подойти к каменке.
Она понимала, что время стремительно уходит, близится утро, а воротиться в Хатырша-Сарай непременно нужно до свету, Баграм и Гюлизар-ханым места себе не находят от беспокойства, но все стояла и стояла, нерешительно глядя на мокрые камни печурки, над которыми слабо курился парок. Было так страшно, что рука, сжимавшая кинжал, мелко дрожала, и понадобилось собрать все силы, чтобы заставить себя поднять ее и ткнуть в безымянный палец левой руки.
Сморщившись от боли, нажимала и нажимала на подушечку, выдавливая темно-алые капельки и роняя их на каменку. Сунув палец в рот и зализывая ранку, Лиза зачарованно смотрела, как они испаряются, шипя. Кроме этого, она пока больше ничего не слышала. Кажется, страхи были напрасны. Или Баграм ошибся, или она сделала что-нибудь не так. Спросить его разве? В то же мгновение ей вдруг почудилось какое-то движение за спиною.
Резко обернулась – никого. Впрямь почудилось. И тут что-то словно ударило в сердце!
Да, да, сначала была эта внезапная боль. И только потом, через какое-то мгновение, ее слух пронзил короткий вопль.
Это был детский крик. Жалобный голос ребенка, терпевшего страшные мучения!
Ноги у Лизы внезапно подкосились, она навалилась на стену, силясь не упасть. И тут же раздался новый стон. Еще жальче, еще сильнее рвущий душу.
Так вот о чем умолчал Баграм! Она сама должна была решить, слушать ли их до конца. Все восемь! Пока только два…
О господи, уже три!
Ребенок кричал так, словно был вот здесь, совсем рядом, на руках Лизы. И казалось, что это она терзает, мучает его, причиняет нестерпимую боль, от которой крошечное горлышко трепещет и сжимается, крик переходит в сдавленный хрип, полный предсмертного ужаса…
Лиза рывком поднялась, отбросила кинжальчик и, не чуя под собою ног, выскочила из баньки.
Нет, нет, это невозможно! У нее нет сил слышать, переносить эту муку умирающего дитяти! Уж лучше выпить котел черного отвара спорыньи, лучше прыгнуть с вершины Агармыша, лучше отдаться в руки бабки-повитухи, которая железным крючком изорвет ей матку, изуродует, может, и до смерти доведет, – что угодно готова была сейчас стерпеть Лиза, чем услышать хоть раз еще, хоть один раз тот голосок, который, она знала, ей никогда не забыть.
Она быстро одевалась, смущенно думая о том, что ей сказать Баграму и его сестре, которые так старались избавить ее от мук, а у нее недостало сил вытерпеть…
Нет. Ни у кого недостало бы на это сил. Эти крики и так будут преследовать ее в страшных снах, а если б она выслушала все восемь, то уж, наверное, сошла бы с ума. Баграм простит ее слабость; он ведь заранее знал, как это будет страшно.
Одежда липла к мокрому телу, но Лизе так не терпелось оказаться подальше от злополучной баньки, что она ни на что не обращала внимания. Кое-как набросив покрывало, выбежала из развалин.
По счастью, было еще вполне темно, звезды не ушли с небосвода. «Значит, мы успеем вернуться, покуда все спят…» – подумала Лиза, да так и остолбенела. О господи! А зачем вообще возвращаться?! Во всяком случае, ей, Лизе?! Обессиленная, отупевшая от волнений последних дней, она только сейчас осознала, что больше не надо мечтать о побеге – она уже на свободе, уже вырвалась из проклятого дворца, из гарема, и теперь главное – уйти как можно дальше от Эски-Кырыма. Не станут Баграм и Гюлизар-ханым чинить ей препятствия. Они помогут, непременно помогут ей скрыться!
Лиза устремилась к темной фигуре, прислонившейся к дереву. Там был кто-то один, она еще не могла понять, Баграм это или его сестра.
– Я не смогла, простите меня! – выкрикнула она покаянно. – Это было так страшно! – И осеклась. Что-то не так…
Ждущий ее человек не двинулся навстречу, как это сделали бы друзья. Он стоял недвижимо, словно затаясь, словно выжидая. И вдруг откуда-то из леса донеслось громкое ржание.
Откуда тут взяться коню? Неужели за ними погоня?!
Она метнулась было прочь, но в этот миг темная фигура отстранилась от дерева и шагнула к Лизе. Прежде чем та успела увернуться, человек схватил ее за руки.
– Что же ты делаешь здесь ночью, Рюкийе-ханым? – спросил он с издевкою.
Странно, однако первым чувством Лизы было облегчение оттого, что сей голос незнаком ей. Она-то уж готова была услышать голос Сеид-Гирея или, что еще страшнее, Гюрда!..
28. Атласный мешок
«Коли так, уж выкинуть бы, все какой-то прок!» – мрачно думала Лиза.
Да, после этакой-то скачки диво было не выкинуть… Она сидела боком на седле, впереди всадника, тропа была тряская, и все тело теперь ныло и болело. Вдобавок айдамах [110], который вез Лизу, не упускал случая ее полапать, и она губы себе искусала от отвращения. Однако ни пикнуть, ни вырваться, ни тем более в кровь исцарапать ненавистную рожу не смела, а с трепещущим сердцем смотрела на двух передних лошадей: через их спины были небрежно, точно два мешка, перекинуты связанные Баграм и Гюлизар-ханым… Когда бесконечный путь по лесным тропам наконец закончился и пленников, не говоря ни слова, заперли в какой-то просторной хижине без окон, оставив за дверью часового, Лизе пришлось долго ухаживать за своими друзьями, пытаясь привести их в чувство. Воды не дали, она только и могла, что вытащить кляпы, распутать узлы и осторожно растирать руки и ноги, пока Баграм и Гюлизар-ханым не пришли в себя.
Лиза была уверена, что они стали жертвами случайного налета. Ее, конечно, смущало, что разбойник знал ее имя, но он мог подслушать разговоры возле развалин… Однако первые же слова очнувшегося Баграма дали ей понять, что о случайности тут и речи нет.
– Проклятый Мансур! – простонал армянин, тяжело переводя дух.
– Но откуда же он проведал? – охая, отозвалась его сестра. – Ведь никто, кроме нас, не знал, куда мы идем!
– Может быть, за нами следили? – предположил Баграм, садясь и ощупывая ссадины от веревок на запястьях. – Или тот делибаш [111], коего ты наняла, обвел тебя вокруг пальца?
Гюлизар-ханым за голову схватилась:
– Быть того не может!..
– Да о чем вы? – не выдержала Лиза. – Кто он, Мансур? Тот бородатый, который меня подкараулил у развалин?
– Да, я сразу узнал его, – с тоской ответил Баграм. – Но нам накрепко заткнули рты, и я мог только беспомощно смотреть, как ты доверчиво бежишь в его ловушку…
– Да кто ж он таков? Неприятель Сеид-Гирея?
– О, еще какой! Правда, всего полгода назад я частенько встречал его в Хатырша-Сарае. Тогда Ахмет Мансур числился среди лучших друзей господина нашего, султана!
– Проклятый айдамах! – проворчала Гюлизар-ханым. – Нечестивый предатель!
– Ну, будь же справедлива, сестра моя Гоар, – усмехнулся Баграм, – ведь если кого-то и можно называть предателями, то в первую очередь, пожалуй, Гиреев!..
Гюлизар-ханым яростно сверкнула глазами, но, не найдя что сказать, только недовольно отвернулась, когда Лиза принялась еще настойчивее допытываться, кто же такой Мансур.
И вот что поведал Баграм.
* * *
Два брата Мансуры находились в чрезвычайно дружеских отношениях с Сеид-Гиреем, подобно предкам своим. Особенно Ахмет, самый старший и разумнейший, был настолько близок к хану, что почти не разлучался с ним.
Однажды Ахмет сообщил Гирею, что собирается жениться на девице из знатного рода, Хаджике. Гирей одобрил его желание, но ему непременно захотелось увидеть особу, избранную гордым беем. Естественно, что желание сие было вознаграждено. Но, увы, хан до того пленился красою невесты, что пожелал любой ценой завладеть ею…
Через некоторое время после свадьбы Ахмета хан прознал, что братья Мансуры выехали на охоту и молодая жена осталась в доме только лишь со своими женщинами. Через преданных слуг Сеид-Гирей похитил ее и привез в свой гарем, где скрыл под чужим именем, предполагая, что мужу и в голову не придет обвинить хана. Тем не менее один из друзей Ахмета Мансура, проведав о свершенной гнусности, сообщил о том обманутому супругу. Мансуры тут же поклялись отомстить бесстыдному Гирею, который не умел оценить их. Передумав, чем бы сильнее поразить хана, они собрали шайку лучших молодцов и порешили сделаться айдамахами: переселиться в леса и громить ханство до тех пор, пока аллах не лишит престола презренного Гирея.
– Но я-то зачем ему понадобилась? – вскричала Лиза. – Иль попутал с кем?
– Ты забыла, с чего я начал, – укоризненно произнес Баграм. – Сеид-Гирей похитил молодую жену Ахмета. Немногим известно, что Хаджике уже была тогда беременна и вскоре умерла в преждевременных родах. Думаю, что теперь Ахмет решил расквитаться за новый и старый позор, похитив тебя, несущую во чреве своем плод Гирея!
Он ожидал взрыва ужаса, но Лиза сидела неподвижно, понурив голову.
Баграм подошел к молодой женщине и легко коснулся ее плеча:
– Устала?
Лиза молчала.
Баграм, тревожно переглянувшись с сестрою, с трудом опустился на пол.
– Ты устала, Рюкийе?
Лиза медленно кивнула и вдруг повернулась к Баграму так резко, что он невольно отшатнулся.
– Устала?.. Да. Я жить устала! Понимаете? Устала быть добычей! Меня можно купить и продать, бросить в постель и выгнать из нее, прижать и оттолкнуть, избить, убить, отомстить кому-то через меня… Но при чем тут я? Что мне-то за дело до Гиреев и Мансуров? Да, может, Сеид и не вспомнит обо мне больше ни разу, а этот безумец станет терзать меня только за то, что семя Гиреев проросло в моем лоне… Я помню, с чего это началось, но не знаю, когда же это кончится! Я хочу быть сама по себе, нести свою вину, а не проклятие неизвестного мне рода! Не хочу расплачиваться за чьи-то грехи! Хочу сама выбирать, сама прощать или не прощать, сама! Когда все это кончится, эффенди?
– О дитя! – Тихий печальный вздох был ей ответом. – Но ведь все это только начинается…
Его слова оказались подобны последнему удару, который добивает жертву. Лиза умолкла, прильнув к Баграму, а он едва слышно зашептал, словно опасаясь нарушить тишину, воцарившуюся в хижине:
– Мне всегда казалось, что мужчины в глубине души уверены, будто женщины им не нужны, они помеха в страшных и грандиозных замыслах мироустройства или мироразрушения, потому так немилосердны с ними, отшвыривают их от себя, топчут ногами.
А ты, Рюкийе… Несчастье твое и счастье в том, что ты родилась женщиной. Время наше к женщине сурово… Да и есть ли, было ли, настанет ли милостивое к женщине время?! Она извечно жертва, но и властительница, добыча и охотник, отчаяние и радость, смерть и казнь, ненависть и любовь. Каждая слеза – рана твоей душе, каждая потеря – седая прядь в твоих волосах. Мужчины, дети, грозы, улыбки, рассвет, цветение трав, волна морская или опавшие листы – это все ты, Рюкийе. И это есть. И это будет всегда. И это только начинается!
Он снова и снова нашептывал что-то бессвязное, успокаивающее, блаженно-ласковое, пока Лиза, медленно всхлипывая, будто наплакавшееся дитя, не прикрыла сонно глаза.
Баграм с облегчением вздохнул, но в этот миг щелястая, плохо сбитая дверь распахнулась и на пороге появился чернобородый, угрюмый человек в поношенном бешмете.
Ахмет Мансур!
* * *
Там, за его спиной, был солнечный свет, и птичий гомон, и лесная прохлада, и звон ручья, и жизнь, а он стоял в дверях. Черный, будто вестник смерти…
Гюлизар-ханым, схватившись за сердце, сжалась в комок в своем углу, а Лиза и Баграм так и сидели, прижавшись друг к другу, уставившись на бесстрастное, словно и впрямь неживое лицо Ахмета. В левой руке он держал мешок из узорчатого атласа, в правой – ятаган.
– Я пришел оказать тебе услугу, Рюкийе-ханым, – произнес Ахмет так спокойно, что у Лизы немного отлегло от сердца.
– Какую же? – прошептала она.
– Мне известно, что тебе неугоден плод, который ты носишь. Я пришел избавить тебя от него.
Лиза молчала, ничего не понимая, как вдруг Гюлизар-ханым вскочила, потрясая кулаками:
– Это Чечек! Нечестивица! Шелудивая ослица! Грязная слизь! Обглодыш собачий!
Она еще долго вопила бы, вне себя от злости, если бы изумленный Ахмет не взмахнул угрожающе ятаганом:
– Замолчи, женщина! Что за джайган [112] в тебя вселилась?
– Я говорю об этой продажной твари, о твоей пособнице, которая выдала нас тебе! Вместо того чтобы сказать господину, куда мы пойдем, она донесла тебе. Да будет проклятие небес над вами обоими! А ты, Ахмет Мансур, признайся-ка, чем купила валиде Сеид-Гирея? Или она предпочла твои зловонные объятия ласкам благородного султана?!
Похоже, Ахмет был так ошарашен, что даже не замечал оскорблений, которыми осыпала его армянка. Лицо его приняло растерянное выражение; он непонимающе переводил взгляд с Гюлизар-ханым, которая рыдала, ломая руки, на Баграма, который, очевидно, кое-что понял из этих несусветных выкриков, потому что поднялся на ноги и, подойдя к сестре, посмотрел в глаза.