Сеид-Гирей никогда не слыл глупцом, ему, конечно, нельзя было отказать в проницательности: он всем существом своим чуял скрытое сопротивление и сердца, и тела своей ханым, но, словно нарочно, делал все для того, чтобы его усугубить. Более того, он словно бы задался целью настроить против себя самых близких и беззаветно преданных людей, даже Гюрда.
Прежде всего Гюрда!
Лиза, которая так и не смогла свыкнуться с беспрестанной жарою, неожиданной по осени, едва не захворала в начале плавания от нечистоты и нехватки воды: пресная шла только для питья, да и то не вволю. Ей удалось вымолить у султана разрешить ежедневные омовения, но плавала она плохо и ни за что не решилась бы прыгнуть за борт, чтобы искупаться, а потому мечтала только иметь вдосталь морской воды. Конечно, она и сама вытянула бы на веревке ведро-другое, чтобы смыть пот и усталь, однако Сеид-Гирей счел это ниже ее достоинства. Самому ему таким делом было заниматься зазорно; ни воины, ни надсмотрщик Шукал, ни тем паче букалы для такого дела тоже не годились, ибо ненароком могли узреть Рюкийе-ханым обнаженной, хоть для ее надобностей и разбили на носу галеры малый шатер; а потому султан доверил свою единственную наложницу тому, кто был ему ближе родного брата, – имельдешу Гюрду.
Противу ожидания, молодой чобарджи-баши не отказался от сего поручения, хотя оно пристало лишь евнуху, а уж он-то евнухом не был! И хоть Лиза во время своих омовений ни разу не встретила его нескромных взоров, однако эти упорно потупляемые синие очи, это напряженное молчание, в кое отныне был погружен Гюрд, лихорадочный румянец его щек, трепет пальцев, ненароком встречавшихся с пальцами Рюкийе, открыли ей более, чем самые жаркие слова и самые откровенные взгляды. И все-таки она не отказалась от услуг Гюрда… и потому, что ее возмущала терпеливость, с коей он сносил свое явное унижение, и потому, что не хотела вызвать ревнивых подозрений Сеид-Гирея, и пуще всего потому, что, как ей казалось, она поняла наконец, в какие сети можно запутать сего горделивого вероотступника.
Изменив вере отцов, он не смог искоренить в крови памяти о русской совестливости, с которой слились леденящие душу, но весьма твердые правила чести истинного мусульманина, для коего даже словесная перепалка с женщиной была самым унизительным из всех унижений. Поэтому, наблюдая, как в пламени желания тает эта глыба таинственного, опасного льда, Лиза ни о чем так не мечтала, как уничтожить Гюрда вовсе, забрав его сердце в свои руки и вволю натешившись с ним, отомстив за свой страх, за его отступничество, за… Она не знала, за что еще, и вообще, это была опасная игра с огнем.
О нет, Лиза не заблуждалась относительно своей участи! Если ей не удастся подчинить себе Гюрда и склонить его на бунт против султана или если не произойдет еще какая-то случайность, она будет неразрывно связана с Сеид-Гиреем на весь тот недолгий промежуток своей жизни, пока он просто-напросто не удавит ее в порыве страсти или в порыве ненависти. Предвидя будущее с мрачным спокойствием, Лиза желала для себя только одного: еще раз увидеть Алексея, буде он жив, и вымолить у него прощение. И уж этого-то она просила у Судьбы со всем тем неколебимым упрямством, кое было сутью ее натуры.
* * *
Раз ночью Лизе не спалось. Галера замерла среди неподвижного моря. Не было надобности спешить куда-то, и гребцам разрешалось ночью передохнуть: ведь заболей кто-то, его уже некем будет заменить.
В каюте стояла сырая, жаркая духота. Почувствовав, что задыхается, Лиза почти не дыша скользнула с ложа, не потревожив Сеид-Гирея, и неслышно поднялась по трапику на палубу. Прилегла тут же, у люка, унимая бешеный стук сердца и утирая со лба пот. Не скоро обморочный озноб прошел, и не вдруг Лиза удивилась, что беспрепятственно выбралась из каюты: Гюрд всегда спал на откинутой крышке люка, мимо просто невозможно пройти, но сейчас его здесь не было.
Привстав, Лиза осмотрелась. Ночь темна и непроглядна; тишина вокруг; только издали чуть слышны голоса. Не Гюрд ли это разговаривает с гребцами? Нет, голос не его. Где же он?
Возвращаться в духоту не хотелось, сон вовсе исчез. Лиза сделала несколько шагов к мостику, как вдруг напевный говорок заставил ее замереть.
– Бают, в тех грецких землях птицы всяческой видимо-невидимо! Водятся там и птицы-бабы с этакими огромными шеями, что могут в своих зобах, как в садке, держать живую рыбу и доставать ее оттуда себе в пищу!
Лиза невольно улыбнулась: пленники, должно быть, облегчали душу, вспоминая байки вольной поры…
Она осторожно поднялась по лесенке на мостик, идущий вдоль галеры, и уловила негромкое пение, исходящее как бы снизу: на ночь гребцы валетом ложились меж скамеек, к которым они были прикованы за щиколотку. Да, они поют, лясы точат, пересмеиваются, словно бы уж притерпелись к плену, словно бы смирились с ним.
Она дошла почти до кормы, когда новый голос заставил ее замереть.
– Завтра. И с богом!
В этом голосе не было беззаботности, не было усталости. От него исходила явная угроза. Он прозвучал так близко, что на миг Лизе показалось, будто кто-то обратился к ней. Но тут отозвался Шукал, и в его словах звучало отчаяние:
– Да как же завтра, ежели пороха у нас с гулькин нос припасено? Не мог я более принести, стерегут его пуще глаза, а с тем, что есть, каюту не взорвем!
– Некуда тянуть. Не нынче, так завтра дойдем до архипелага. Причалит Гирей к берегу – бог весть, что там ждет нас. В море свободы мы лишились, в море ее и добудем, – произнес негромкий надорванный голос, и Лиза догадалась: говорит тот самый седой гребец, который давеча сцепился с Гиреем. – Помните, что план наш рассчитан только на помощь господа. Тут уж кого бог больше любит, тот жив и останется.
– Ну, Волгарь, на бога надейся, а сам не плошай! – сердито отозвался кто-то рядом, наверное, рыжий сосед по скамье.
Лиза прижала руки ко рту. Галерники сговаривались о бунте, а Шукал был с ними заодно!
Но отнюдь не это заставило ее задрожать, а имя, имя!
Волгарь.
«Он москов, как и ты. Лех Волгарь…»
* * *
Позабыв обо всем на свете, она кинулась на голоса и упала на колени возле скамьи.
– Во имя господа! Это ты Лех Волгарь? Ты?
От неожиданности гребец отшатнулся, зазвенели цепи. Сзади кто-то грубо схватил Лизу, заламывая руки. Послышался изумленный голос Шукала:
– Святые угодники! Это османская шлюха! Откуда она знает твое имя?
От обиды у Лизы даже челюсти свело. Она откинула голову с такой силой, что затылком угодила в подбородок державшему ее Шукалу. Зашипев от боли, тот выпустил ее руки, чтобы тут же получить две весомые оплеухи.
– Сам ты шлюха османская, поганый вероотступник! Только тронь меня, глаза выцарапаю. А что до его имени, то господь дал человеку уши слышать, о чем болтают такие глупцы, как вы!
– Она все знает, – булькнул Шукал разбитыми в кровь губами. – Она донесет!
Чья-то рука потянулась из тьмы и остановила Шукала.
– Стой, брате. То не турчанка, не татарка. Сдается мне, христианка своих не выдаст, верно, паненка? – сказал сосед Волгаря.
– Ее зовут Рюкийе-ханым. Я же говорю, османская… – непримиримо проворчал Шукал.
Лиза снова взвилась:
– Так меня Гирей кличет, а имя мое – Елизавета!
Там, где затаился во тьме Волгарь, слегка звякнула цепь, как будто пленник вздрогнул от неожиданности; однако голос его был по-прежнему ровен:
– Что ты хочешь от меня?
Лиза почему-то робела и с запинкою пробормотала:
– Мне говорила про тебя Дарина.
– Дарина?
Лех Волгарь, Шукал и рыжий гребец выкрикнули это в три голоса, и три пары рук вцепились в руки Лизы.
– Дарина? Она жива? Где она?
Лиза прикрыла глаза. На нее вдруг накатилась страшная усталость. «Дарина? Она жива?!» А кто встрепенется при упоминании о ней? Кому нужна ее жизнь?..
– Говори! – тряс ее сосед Волгаря, но тот остановил его:
– Погоди, Рудый! – И к Лизе: – Скажи хоть словцо, не томи. Мы за ней шли о прошлый год, когда крымчаки повязали нас да пленили. С тех пор маемся, а так и не узнали, где она да что с ней.
– Упокой, господи, ее душу! – чуть слышно отозвалась Лиза.
– Она умерла? – выдохнул Волгарь, но Лиза не ответила, и тогда Волгарь повторил, как эхо: – Она умерла… умерла…
– Да, – всхлипнула Лиза. – Недели три, а то и месяц тому – я утратила дням счет. Ее убил Гирей.
– Проклятый пес! – с ненавистью выговорил Шукал. Рудый протяжно вздохнул, а Волгарь не издал ни звука.
Лиза осторожно протянула руку во тьму и коснулась его пальцев. Они слабо дрогнули в ответ.
Больше всего она боялась, что Волгарь начнет ее расспрашивать о Дарине, и порешила ни за что не говорить ему, что та когда-то звалась Чечек и была валиде-султаншею. Пусть сохранит незамутненной и светлой память о своей любви к несчастной малороссиянке.
– Проклятый пес! – с ненавистью выговорил Шукал. Рудый протяжно вздохнул, а Волгарь не издал ни звука.
Лиза осторожно протянула руку во тьму и коснулась его пальцев. Они слабо дрогнули в ответ.
Больше всего она боялась, что Волгарь начнет ее расспрашивать о Дарине, и порешила ни за что не говорить ему, что та когда-то звалась Чечек и была валиде-султаншею. Пусть сохранит незамутненной и светлой память о своей любви к несчастной малороссиянке.
– Ты утешаешь меня? – чуть слышно выговорил Волгарь. – Но для меня она умерла давно, давно. Что-то твердило мне, что больше нам не свидеться. И отец ее погиб. Он был мне как отец, как брат, как лучший товарищ во всей жизни моей, а она… сестра.
«Вот так бывает всегда, – подумала Лиза с тяжелым сердцем. – Дарина думала – Волгарь любил ее, а он говорит – сестра».
– Царство небесное всем христианским душам! – тихо молвила она, искренне моля Всевышнего простить Дарине ее отступничество. Мужские голоса печально подхватили:
– Царство небесное!
Наконец Волгарь прервал долгое молчание:
– Так завтра, брате? Умри, Шукал, но пороху добудь.
– Умру, так кой с меня будет прок? – проворчал молодой надсмотрщик.
И тут Лиза робко подала голос:
– Может, и я на что сгожусь?
Шукал только хохотнул:
– Предложила как-то кошка поискать у мышки вошки. С той поры гуляют вошки: эту мышку съела кошка!
– Я никому не скажу, клянусь! – горячо прошептала Лиза, напряженно глядя туда, где во тьме угадывались седые волосы и мрачные очи Волгаря. – Я вас не выдам! В чем заминка ваша?
– Завтра ночью мы хотим взорвать каюту с охранниками, – спокойно, словно о самом обыденном, ответил Волгарь. – Для сего надобен порох: проделаем щели в палубе, порох туда просыплем, а сверху огня. Но бочонки с порохом под стражей в той же каюте. Миленко – он не Шукал никакой, а Миленко Шукало, серб, и магометанином только слывет – таскал оттуда потихоньку, сколько мог, да опасаемся, приметят. Гюрд, гадюка оттакелезная [140], с него глаз не сводит, а надобно, чтоб и в каюте бочонков вдосталь было, а то взрыва не будет.
Лиза встрепенулась. Ничего сложного, на ее взгляд, тут не было.
– А если огонь не сверху, а в самой каюте запалить?
– Как так? – насторожился Миленко.
– Да вот так. Крик, шум поднять надобно среди ночи, чобарджи повыбегут, а тут кто-нибудь в каюту прошмыгнет и сунет факел в бочонки!
– И вместе с ними – в клочки, – проворчал Рудый.
– Да сие полбеды, – откликнулся Миленко, но Лизу это в самое сердце ударило, ибо она лишь сейчас поняла, что по ее плану именно свободному от цепей и пригляду Миленко выпало бы взрывать порох – и, значит, самому погибать прежде других. – Беда в том, что солдат в каюте в это время не будет, а взрыв нам как раз для того нужен, чтоб их положить разом.
Лиза досадливо прикусила губу. Вот уж, право, не след бабе лезть не в бабье дело. Но их план тоже неладен. Взрыв – это ведь стихия, словно как пожар. Разве можно предвидеть силу и повадку вышедшего из повиновения огня?
– А ну как после взрыва галера ко дну канет? – осторожно предположила она.
– Байдуже [141], – ответствовал Рудый.
Лиза только фыркнула:
– Этак проще сразу всем вместе в море кинуться.
– Не можем, – усмехнулся Волгарь. – Прикованы мы. Только вместе с галерою… Но ты не бойся, не потонет она, ежели точно порох сочтем, какой останется в каюте и какой у нас будет. Соразмерить все надобно, а пока не можем.
– А чем цепи расклепывать? – озабоченно спросила Лиза.
И Миленко отвечал ей, уже не артачась, как своему, как сотоварищу:
– Я припас камни да молотки. Сегодня же еще до свету принесу и раздам, под скамьями припрячете.
– С цепями мы укупци [142] справимся, а вот с чобарджи делать что? – спросил Рудый.
– Ничего не попишешь, – помолчав, ответил Волгарь. – Будем судьбу пытать!
Так ни на чем они и расстались. Когда Лиза воротилась к себе, Гюрда еще не было на месте; и она мысленно возблагодарила бога. Теперь-то она понимала, что гребцы так оживленно болтали ночами, лишь желая сбить с толку охрану и заглушить переговоры о будущем бунте; и сердце ее сжималось от тревоги за этих смельчаков. Волгарь был прав: свободу лучше всего добывать в море; однако все остальное в его плане казалось Лизе, даже на ее неопытный взгляд, слишком дерзким. Нет, казаки не смирились с неволею, как ей подумалось вначале, – они предпочитали гибель бездействию, но их отвага, граничившая с безрассудством, терзала ее сердце.
* * *
Лиза глаз не сомкнула до утра, перебирая самые невероятные способы помочь заговорщикам. Перерезать солдат ночью? Но кто это сделает, кроме нее и Миленко? А хватит ли у нее сил поднять руку на человека?.. Подмешать в пищу чобарджи сонный порошок? Но они ели лепешки и сушеную баранину, а воду пили из общих бурдюков. Самой ночью поджечь бочонки с порохом? Но как пройти в каюту с горящим факелом незаметно?
Она забылась, когда за крохотным зарешеченным окошком уже брезжил рассвет, и неожиданно провалилась в такой глубокий и крепкий сон, что пробудилась лишь за полдень. Из глубин памяти выплыла, казалось бы, надежно похороненная картина: они с Алексеем в полутемной церквушке; батюшка бормочет: «Венчается раба божия Елизавета рабу божию Алексею…»; жених стискивает ее холодные пальцы, а у нее в смятенных мыслях одно: что станется, когда они останутся одни? Простит ли Алексей обман? Возможно ли ей нынче ночью насладиться его поцелуями и объятиями?.. Бог весть, была ли она тогда, при венчании, в самом деле обуреваема греховными желаниями, или же последующие события вмешались в ее воспоминания и так изменили их?..
Лиза встала измученная. Ничего не видя вокруг, с гудящей головою, с распухшими веками, пробралась в свой шатер на носу, где уже была приготовлена вода, и очнулась не прежде, чем опрокинула на себя несколько ведер. Долго расчесывала мокрые волосы. От соленой морской воды они слипались, да Лиза уж притерпелась. Туго заплела косы, оделась, занавесила лицо покрывалом и пошла на кормовой помост. Там ждал Сеид-Гирей, а Лизе хотелось при свете дня увидеть заговорщиков, убедиться, что ночная встреча не приснилась ей. Но пуще всего терзало любопытство как следует рассмотреть Волгаря.
Лиза уже ступила на мостик, ведущий меж скамеек гребцов, как вдруг увидела, что навстречу ей бредет согнувшийся в три погибели Миленко, несущий на плечах… бочонок с порохом! Покряхтывая, он обогнул Лизу и двинулся к прикрытой парусиною горке бурдюков с водой и мешков с сухарями и кокачем. Охранники сонно глазели, как Миленко подсунул под парусину бочонок и повернул назад, к кормовой каюте. Да и Сеид-Гирей со своего помоста наблюдал за ним безучастно, словно похищение пороха средь бела дня было самым обычным делом.
На мгновение Лизе показалось, что она ума лишилась, что все это мерещится ей. Но тут же наткнулась на смятенный взгляд Рудого и поняла: здесь что-то не так, произошло нечто непредвиденное, и смелый план заговорщиков грозит полететь ко всем чертям. Волгарь сидел сгорбившись, опустив голову, лица его не было видно, и отчаяние, владевшее им сейчас, угадывалось лишь в ожесточенности, с которой он налегал на весло.
Миленко тем временем отнес один бочонок, другой… Гюрд поторапливал его; и тут Лиза, не выдержав, обратилась к нему дрогнувшим голосом:
– Во имя аллаха, скажи, что делаешь ты, господин?
Синие глаза Гюрда смотрели холодно, почтительно, и он объяснил, не чинясь, громко и отчетливо:
– Я опасаюсь, о ханым, что сырость в каюте может повредить порох, оттого и дал приказ переместить его на палубу. А рядом поставим часового.
Мелькнула внезапная мысль, и Лиза уцепилась за нее, как утопающий за соломинку.
– А ежели дождь?
Видно было, что Сеид-Гирей удивился горячности, с какой Рюкийе вдруг вмешалась в дела, совершенно ее не касающиеся, однако слова сии показались дельными, и его брови озабоченно сошлись на переносице.
– Об этом стоит подумать. И уста женщины иной раз истину рекут благодаря аллаху!
Гюрд на миг задумался, но тут же кивнул.
– Я тоже думал об этом. Конечно, небо пока безоблачно, но близок Касым [143]. Значит, погода может в любой миг измениться. Но и на прежнем месте порох оставить нельзя. Пять бочонков мы перенесли, три осталось в каюте. И если в одном месте он будет испорчен, то в другом непременно останется сухим.
И тут Лиза все поняла. Вот почему не было Гюрда ночью на обычном месте – он обходил галеру. И услышал разговоры запорожцев. Однако не выдал их Гирею. Почему? Ну, это очень просто. Неистовый Сеид-Гирей собственноручно порубал бы головы заговорщикам, не заботясь о том, что корабль останется без гребцов. Когда его ослепляет ярость, он не способен думать. А Гюрд – способен. Вот и решил сделать замысел мятежников невыполнимым.