…Он огляделся. Вдали темнела рощица, состоящая из странных вытянутых, угловато изогнутых предметов, то ли растений, то ли каких-то конструкций.
Штурман решил пройти к роще. Она оказалась гораздо дальше, чем представлялось на первый взгляд.
Алое светило наполовину село. Зато зеленое вошло в силу и окрасило окрестный мир на свой манер.
Случайно бросив взгляд под ноги, штурман опешил: он, оказывается, не шагал, а как бы плыл над поверхностью. Именно плыл: ступня приближалась к почве до определенного предела, не опускаясь, однако, ниже трех-четырех сантиметров.
— Ну и дела! — сказал он.
Остановился, попробовал притопнуть, но зазор между ногой и почвой не уменьшился.
Что за чертовщина! Может, силовое поле?
Валентин опустился на колени, попробовал взять щепотку грунта, но не смог: рука скользила по невидимой преграде, вроде бы податливо-упругой, но непреодолимой.
После нескольких неудачных попыток штурман выпрямился.
«.Дойду до рощи. Может, смогу до растений дотронуться».
Ему очень хотелось хоть немножко познать мир, в который он попал.
Странной показалась эта роща, облитая нестерпимым зеленоватым сиянием. Она совершенно не давала тени. На ветках не было ни единого листка. Голые сучья тянулись к раскаленному небу, словно моля о помощи.
Постоял, огляделся.
Стволы во всех направлениях были изрезаны глубокими трещинами. Что-то знакомое было в них. Ему вдруг показалось, что подобные извивы он видел в альбоме, посвященном Музею истории письменности народов Земли.
Шевелятся трещины или это голова кружится?
Валентин протянул руку к ближайшему стволу, и снова в нескольких сантиметрах от коры пальцы наткнулись на невидимую преграду.
В этот момент морщины на соседнем стволе дрогнули и явственно изменили рисунок. «Словно надпись на экране видео», — успел подумать Валентин. Между тем темп изменения рисунка на стволе все более убыстрялся.
Красное солнце успело скрыться, и в мире безраздельно воцарился зеленый свет. вверху послышался шум. Штурман поднял голову. Высоко над ним кружила стая странных созданий. Птицы, не птицы? Если птицы, то где их крылья? Внешне создания были похожи на капли, на небольшие воздушные торпеды.
Стая этих странных образований приблизилась к роще, закружила хороводом вокруг деревьев. Быстрее, быстрее, еще быстрее! В ритме вращения сонмища капель знаки на коре стали изменяться все быстрее. Теперь штурман мог бы поклясться, что эти знаки, за которыми он еле поспевал следить, напоминают ему цифры и математические символы, которыми пользуются земляне.
Внезапно с одной из веток сорвалась молния. Жало ее было нацелено в стремительно пролетающую мимо каплю. Валентин вскрикнул: ему показалось, что комочек живой плоти будет сейчас убит, испепелен, повержен наземь. Но нет! Несмотря на то, что острие молнии угодило точно в каплю, та, как ни в чем не бывало, продолжала кружиться вокруг дерева.
С других ветвей стали срываться точно такие молнии, каждая ударяла в пролетающую каплю, и ни одна из них не погибла…
Штурман умолк.
— А потом? — спросил врач.
— А потом я потерял сознание, — сказал Валентин. -
И очнулся только благодаря вам.
— Ты пока успокойся, голуба душа, — сказал Дмитрий Анатольевич. — В твоем положении волноваться крайне вредно.
А воображение у тебя живое.
Медотсек был переполнен. Для раненых и обожженных пришлось использовать часть оранжерейного отсека. Заполнена была и кабина капитана.
С некоторых пор людей больше беспокоила даже не борьба с пластинками, а еще одна напасть, поселившаяся на «Каравелле». Время от времени то один, то другой член экипажа погружался в сон. Правда, Дмитрий Анатольевич считал, что это не сон, а какое-то особое состояние, когда человек вроде бодрствует, но не может и пальцем пошевелить.
В первое время человек, в котором поселялся «сон», еще ходил, работал, но движения его становились все более медленными, неуверенными, а речь — сбивчивой и невнятной. Голос начинал звучать глуше, память слабела, и, наконец, человек засыпал.
Только Тобор держался молодцом — пластинки ничего не могли с ним поделать. «Уж не представляю, что бы мы делали, — подумал однажды Дмитрий Анатольевич, — если бы робот не координировал и не направлял в единое русло усилия нашего ослабленного экипажа».
Первым вышел целиком из строя штурманский отсек. Рубка буквально кишела пластинками, и ее по приказу капитана заклинили.
Однако все двигатели «Каравеллы» еще до этого печального события экипажу удалось вывести на полную мощность, и корабль шел, не рыская и не меняя курса.
После штурманского пластинки стали проявлять особый интерес к аннигиляционному отсеку. Чем это грозило «Каравелле», понимал каждый: взрыв уничтожил бы корабль.
Зря люди запирали пластинки в баки для антивещества: они легко выбирались из баков. С некоторых пор пластинки начали даже стремиться проникнуть к аннигиляторам. Почему? Понять это люди не могли.
Наступил час, когда на огромной «Каравелле» из бодрствующих осталось только пятеро: Суровцев, Гюгвиненко, Луговская, Ольховатский и Либин.
Когда они собирались в огромной и казавшейся теперь такой пустынной кают-компании, то чаще всего слушали Логвиненко. Он снова и снова рассказывал о последних видениях штурмана, которые предшествовали его засыпанию.
Эти видения обсуждались и раньше, всем экипажем, но объяснить их никто не мог.
Два светила — это двойная Бета Лиры, как авторитетно подтвердили астрофизики. И это, как заметил Суровцев, — единственное, что было ясно. Все остальное ставило в тупик, давая пищу разного рода догадкам и предположениям. Возможно, штурман мысленно — с помощью «магического кристалла», способного проецировать образы на мозг, — попал на планету двух солнц. Почему же он не мог коснуться ни почвы планеты, ни единого предмета на ней?
Что означала странная роща, лишенная листьев, и летающие над нею живые существа либо аппараты? И какой смысл заключен в молниях, которые не убивают, касаясь тех, кто летает?
Если во всем этом заключается предостережение или угроза, то в чем она состоит?
Теперь «Каравелла» напоминала пустыню. Замкнутую пустыню, с огромной скоростью летящую навстречу неизвестности.
Капитан сражался с недугом до последнего. Уже не будучи в силах шевельнуть пальцем, утратив способность говорить, он сумел еще в течение четырех суток управлять кораблем.
Кто следующий?..
Как-то вечером, чувствуя себя хуже, чем обычно, Ольховатский вздумал заглянуть в информаторий.
Усевшись с томиком в кресло, энергетик с ужасом почувствовал, как руки и ноги наливаются свинцом. Он понял, что не избежал участи большинства. Вот и ответ на вопрос: кто следующий? Да, это было то самое состояние оцепенения, страшное своей неразгаданностью.
Перед его внутренним взором начали проплывать отрывочные картины. Ольховатский медленно опускался на слабо всхолмленную равнину, судя по описанию, ту самую, где побывал Валентин. Он плыл над ней высоко, так высоко, что в двухцветном зелено-алом небе мог различать звезды. Одна из них светилась ярче других. Какой-то предмет стремительно приближался, догоняя его. Вскоре уже можно было различить правильные формы предмета. Это явно было творение отнюдь не человеческих рук. По всей вероятности, космический корабль, принадлежавший внеземной цивилизации. Необычные формы корабля равномерно светились, потому и принял Ольховатский его сначала за звезду. Он не понимал, как корабль движется: корма не была снабжена ионными дюзами и фотонным отражателем, как «Каравелла», и за кораблем не Тянулся огненный шлейф длиной в тысячи километров.
Владимир посмотрел вниз: равнина под ним оживала. Ожила и безлиственная роща, которую он сразу узнал по описанию Валентина. Отлично видел он и каплеобразные существа, вившиеся над изогнутыми ветвями, из которых непрерывно били струйки пламени.
Между тем корабль приблизился настолько, что Владимир мог явственно различить его детали. Лобовая поверхность корабля пульсировала. Ольховатский думал о чужом корабле, как о живом существе, — именно таким показался ему корабль в то мгновенье.
Из кормы между тем выдвинулись четыре суставчатых присоска, от которых сходство корабля с живым существом еще более увеличилось.
Присоски коснулись почвы… И тут же взрыв адской силы потряс окрестность. Всепожирающее пламя скрыло и корабль и рощу.
Ольховатскому, корабельному энергетику, был знаком характер этого пламени. Так могут взрываться только вещество и антивещество, когда они, соединяясь, аннигилируют.
Тобор, осторожно перебирая щупальцами, переходил из отсека в отсек и всюду видел одно и то же — членов экипажа, пораженных «сонной болезнью». Они застывали в разных позах, так, как настигал их обморочный сон. Общим у всех было только одно — широко, словно в изумлении раскрытые невидящие глаза, устремленные в одну точку.
Дмитрия Анатольевича сон застиг в медицинском отсеке, когда он делал обход пострадавших, которые уснули еще раньше. Врач уснул, свалившись на койку, ь которой неподвижно застыл Георгий Георгиевич. Могучие кулаки старпома были сжаты, словно он до последнего мгновения сражался с неведомым врагом. Логвиненко нагнулся, чтобы послушать его сердце, да так и застыл…
Тобор оглядел весь отсек, убедился, что никто из людей не подает признаков жизни, и двинулся дальше. Перед тем, как выйти, он подоткнул край одеяла, свисавшего с гамака Суровцева.
Некоторых людей сон настиг в пути, между отсеками, в коридорных переходах, на бегущих лентах. Таких Тобор доставлял в ближайшие отсеки.
Автоматика на корабле работала как обычно: бежали ленты, вспыхивали и гасли панели, в урочное время день сменялся ночью и ночь — рассветом. В оранжерейном отсеке по-прежнему неторопливо сменялись времена года.
Зрелище движущихся лент, на которых находились неподвижные человеческие фигуры, застывшие в самых различных позах, было тягостным. Но не было человеческих глаз, которые могли бы наблюдать это зрелище. И в этом сонном царстве живыми оставались только установки, без устали сновавшие манипуляторы да еще Тобор, который один теперь отвечал за «Каравеллу».
Тобор прошел в шаровую обсерваторию. Прильнул к окуляру и долго смотрел в телескоп, нацеленный на двойную Бету Лиры.
Обвив щупальцами трубу телескопа, он смотрел в него не отрываясь. Два солнца, два разноцветных солнца — зеленое и алое — совершали извечный свой путь, вращаясь вокруг общего центра тяжести. Если сигналы, полученные из этой системы, искусственного происхождения, то где-то там должна быть и планета — обиталище разумных существ. Но какое отношение могут иметь к ним загадочные пластинки, заполонившие корабль и наделавшие столько бед?
Одиноко бродя по кораблю, белковый вдруг подумал: «Жаль, я лишен чувства усталости. Хорошо бы забыться хотя бы на короткий срок». Мысль была новой и непривычной. Ему припомнилась речь Акима Ксенофонтовича на внеземном космодроме, перед стартом «Каравеллы». Старый академик говорил о беспредельности познания, о цепочке человеческих поколений, которая не рвется, хотя эйнштейновский эффект времени может разбросать людей одного поколения и на сто, и на двести, и на тысячу лет…
Сколько столетий назад умер Аким Ксенофонтович? Сколько столетий протекло уже на далекой Земле? Сколько столетий еще протечет, пока «Каравелла» вернется? Да и вернется ли?..
Внезапно корабль дернулся. Одновременно прогремел взрыв, и тут же завыла аварийная сирена. От неожиданности Тобор вздрогнул. И это тоже было то новое, что появилось у него в последние дни — никогда прежде Тобор не вздрагивал.
Мозг белкового заработал особенно четко, как и всегда в минуту смертельной опасности.
Впереди возникло черное пятно: это был провал, испещренный колючими точками. Звезды! Коридорный отсек переломился надвое, и половина его исчезла.
Воздух из коридорного отсека мигом улетучился. Легчайшие белые хлопья, образовавшиеся от сконденсированных паров, гирляндами осели на стенах. В пролом хлынул космический холод.
Корабль качнулся, и Тобор едва не вылетел в открытое пространство. Он вовремя успел ухватиться щупальцем за штангу, опоясывающую коридорный отсек, — она была рассчитана на полет в условиях невесомости.
…К безвоздушному пространству и низкой температуре Тобору было не привыкать.
Осторожно и цепко перебирая щупальцами вдоль штанги, робот приблизился к образовавшемуся пролому и выглянул наружу. От взрыва рваные края обшивки обуглились, почернели.
…«Каравелла» переломилась в самом узком месте, там, где хранились контейнеры с антивеществом. По прикидке Тобора, это было вызвано тем, что пластинки сумели проникнуть в эти контейнеры и тем самым вызвали реакцию аннигиляции.
Отломившаяся половина корабля, вместе с умолкшими двигателями, уплывала вперед, повинуясь импульсу, полученному от аннигиляционной вспышки.
Догнать уплывающую половину корабля, чтобы состыковаться с ней, Тобор был бессилен — все маневровые дюзы находились на оторвавшейся части «Каравеллы».
Расстояние между обеими половинами корабля медленно увеличивалось.
Тобор понимал, что решение нужно принимать сразу — для раздумий времени не оставалось.
И тут роботу по единственно необходимой в этот критический момент ассоциации вспомнилось давнее-давнее… Эта вспышка памяти была подготовлена всей предыдущей работой его мысли. Перед внутренним взором высветилась картина испытательного полигона Зеленого городка, заключительный цикл решающих испытаний и его отчаянный прыжок через вулкан, на дне которого клокотала огнедышащая лава. Именно тогда, в экстремальных условиях, Тобор прыгнул со вспомогательным грузом, хотя этому его не учил никто из воспитателей. Он зажал в щупальцах два увесистых обломка базальтовой скалы, повинуясь острому, как проблеск молнии, прозрению: недаром ведь по настоянию Акима Ксенофонтовича его напичкали всевозможной информацией о прыжках всех выдающихся легкоатлетов, начиная с легендарных времен первых древнегреческих Олимпиад!..
Воспоминание отхлынуло. Робот огляделся. Теперь он знал, как нужно действовать.
Тобор подскочил к отсеку, где хранилось снаряжение для высадки на новую планету, и мощным рывком отворил задраенный люк. Из отсека со свистом вырвался еще сохранившийся там воздух. Робот вихрем влетел в отсек. Дело решали теперь мгновения. Вытащил из контейнера моток стального троса, испробовал его на разрыв и отбросил в сторону: сталь могла не выдержать необходимого напряжения. Он шарил глазищами, включил инфразор и все локаторы, но никак не мог обнаружить того, что ему требовалось. После поисков первых пластинок и последующих баталий с ними все в отсеке было перевернуто вверх дном. А потом уж было не до того, чтобы навести здесь, на складе, хотя бы относительный порядок.
Наконец Тобор нашел то, что искал — бухту нейтритового троса. Он легко выкатил катушку четырехметрового диаметра в накренившийся коридор и поспешил к зияющему вдали пролому. По пути остановился и двумя рывками вырвал из-под потолка два тяжелых металлических куба — климатические установки «Каравеллы». Грани куба представляли собой густую решетку, из которой еще вырывалось теплое дыхание: установки честно, из последних сил старались восстановить в коридорном отсеке температуру и влажность, необходимые для поддержания жизнедеятельности людей.
Едва смолкли двигатели, на изувеченном корабле воцарилась невесомость, и Тобор включил магнитные присоски. Он подкатил к пролому гигантскую катушку, освободил конец троса и тщательно принайтовил его к одной из конструкций, выгнувшихся во время взрыва. Затем вернулся к двум оставленным кубам, пятясь и разматывая за собой трос, На переднее щупальце надел катушку и проверил, свободно ли она вращается.
В два свободных щупальца Тобор взял по кубу. Необходимо как можно точнее рассчитать прыжок — от этого зависит все.
До пролома сорок метров — дистанция, для разбега достаточная…
Робот разбежался и, резко оттолкнувшись от краев пролома, вылетел в открытое пространство. Далеко впереди мерцала перед ним отколовшаяся часть корабля. Треть неба закрывало гигантское блюдце фотонного отражателя. Еще не успевшее остыть от недавнего огня, оно напомнило Тобору кроваво-красный диск земного солнца в тот момент, когда оно готово нырнуть за горизонт.
Позади тянулся трос. К счастью, катушка разматывалась легко. Сейчас, согласно расчету траектории, он обогнет блюдце и опустится на корабельную обшивку… Роль гравитационного теперь играло силовое поле «Каравеллы».
Отколовшаяся часть корабля приближалась. В нужный момент Тобор завел щупальца с грузом вперед и затем с силой отшвырнул прочь оба куба, точь-в-точь так, как это делали прыгуны на древнегреческих Олимпиадах.
Последний десяток метров… И тут Тобор с чувством, которое на человеческом языке именуется ужасом, понял, что до корабельной обшивки ему не дотянуть. Его мозг тут же установил и причину этого: в спешке делая прикидку траектории, он забыл вычесть массу троса, который, разматываясь, остается позади. Теперь ему за отражатель не залететь, не обогнуть его… И тут, не раздумывая, Тобор вытянулся струной во всю длину и ухватился передним щупальцем за раскаленный край отражателя.
Мгновенная боль затопила сознание: Тобор обладал обостренным болевым ощущением — без этого его конструкторы не смогли бы наладить обратную связь в нейронах робота.
Последним усилием воли Тобор оторвал наполовину сгоревшее щупальце и двинулся, ковыляя, прочь от пышущей огнем чаши по выпуклой обшивке корабля. Остается найти место, к которому можно прикрепить нейтритовый трос, а потом уж заняться собой…