– К тому же мы видели Адель в квартале бедняков, она зашла в лачугу. Что ей там делать?
– Кто такая Адель? – поинтересовался Зыбин.
– Племянница Кущевой, очень скромна наружностью. А всякая некрасивая особа втайне мечтает о красоте, так что она на том же месте, что и ее тетушка.
– Кому же вы отдали второе место?
– Баронессе Нинель Флорио. Правда, историю графини она знает давно, но боится заболеть, как ее мать, которая заживо сгнила от язв на теле.
Им не удалось закончить беседу, постовой сообщил, что Балагановых доставили. Пришлось Зыбину покинуть любимое кресло, но по пути в мертвецкую он тоже поведал Марго и подполковнику о нежданном повороте событий.
– Выходит, я права, – разволновалась Марго. – Кто-то из состоятельных людей убивает девушек. этот молодой купец… Да, девушку-то он спрятал, но похитители раньше видели его с нею. Им ведь не нужны свидетели…
Зыбин только кивнул согласно, а конкретно ничего не ответил, так как они подошли к мертвецкой, где их ждали супруги Балагановы и Кирсанов.
– Племянница возвернулась? – поинтересовался Зыбин.
– Нет-с, – поспешно ответила Балаганова.
– Тогда прошу, господа, – указал он на знакомую дверь.
Та же процедура подготовки к опознанию длилась значительно меньше времени, ибо писарю приказали подготовить протокольные бумаги заранее. На этот раз присутствовал Чиркун, он лично открыл лицо девицы, уставившись на Балагановых. Петр Тимофеевич опустил глаза на труп и тут же зажмурился и затрясся, не дав ответа. Жена его, поджав тонкие губы, беспрестанно крестилась, потом вздрогнула от раздраженного голоса Зыбина:
– Господа, сия девица и есть ваша племянница?
– Наташка это, – сказала почему-то шепотом жена, поглядывая с опаской на Балаганова. – Наша Наташка…
Вероятно, Балаганов не хотел верить собственным глазам, однако, услышав приговор жены, вдруг исторг протяжный стон боли и заплакал, сотрясаясь всем телом. Он рыдал, не стесняясь своей слабости, так плачут мужчины, возложив вину за смерть на свои плечи, к сожалению, нечем было утешить его, только как отдать тело убитой племянницы. Искренность переживаний Балаганова не вызывала сомнений, а вот его жена…
Домой попал Сергей поздно и был чем-то озабочен. Мамаша (в кои-то веки) вызвалась из кувшина полить сыну на руки и шею, значит, выносила некую идею и будет ею долбить. Он тщательно умывался, фыркал, но не забыл поинтересоваться:
– Настасья как?
– А что ей сделается! – хохотнула Аграфена Архиповна, решив действовать подспудно. – День цельный просидела в комнате, видать, спала. К обеду не вышла…
– Спала – это хорошо. Так она что, не ела?
– Отчего же, Капка носила ей в комнату, да поела мало, видать, болезная. От того и худа, аж смотреть страшно.
Вытирая полотенцем лицо и шею, Сергей сверлил мать серыми глазами, раскусив ее вмиг. По простоте душевной она полагала, что хитра и умна, из-за чего часто впросак попадала, папаша эту каверзную жилку в ней терпеть не мог, бывало, и поколачивал, чтоб попроще вела себя.
– А вы не смотрите, мамаша, – посоветовал сын. – И не докучайте ей, на днях дедушка у Настеньки помер, одна она осталась.
– Ах ты, боже мой! – всплеснула та руками, вроде как сочувствуя. Но нет, сочувствия в ней мало, но и на рожон не лезла, ведь у сына нрав отцовский. – Так ты теперя всех сирот к нам приводить будешь?
– Нет, мамаша, – посмеиваясь, он кинул ей полотенце. – Только ее одну.
– Сереженька, ну хоть скажи, кто она у нас тут?
– Гостья. Прикажите, чтоб на стол собирали, ужинать будем. – Оставив мамашу мучиться в догадках, Сергей отправился к Настеньке, постучал: – Можно?
Она сидела на кровати, забравшись с ногами и опершись щекой о металлические прутья спинки, а когда он вошел, выпрямилась, и ресницы опустила. Сергей поставил стул ближе, оседлал его, не стал расспрашивать о самочувствии, видно же, что плохо. Осунулась, одни глаза остались, в то же время лицо изменилось – исчезла детскость, оно стало женским, взрослым. Может, из-за прически так казалось – волосы были зачесаны и собраны на затылке, а может, из-за траурного платья, в котором Настенька приехала в этот дом.
– Мадам Беата просила передать, – начал он, – чтоб ты не беспокоилась ни об чем, другую барышню не возьмет на твое место.
– Вы были у нее?
– Был. И в полиции был.
– В полиции? – вскинулась Настенька. – И что они?.. Впрочем, вряд ли их поймают. Сережа, я не успела вас поблагодарить, вы же мне жизнь спасли…
– Уж это точно, спас. – А чего скромничать? Пусть помнит, чем обязана ему. – Я ведь вернулся за тобой как раз ко времени. А когда б не вернулся?..
– Они теперь не посмеют прийти за мной, вы не могли бы отвезти меня домой?
– И думать забудь, – резко бросил Сергей. – В городе девицы пропадают, а потом их находят с перерезанными венами, при мне одну такую крестьяне привезли – четвертую по счету. Девчонка совсем, славная… Девицы не сами себя порешили, убивают их.
– Убивают? – ужаснулась Настенька. – Зачем?
– Покуда сие неведомо. Господин Зыбин занимается убийствами, сказал, и тебя похищали, чтоб убить. Выходит, меня судьба твоя воротила вчера.
– Но я никому ничего плохого не делала.
– Успокойся, здесь тебя не тронут. В полиции сказали, возможно, им понадобится наша помощь, а в чем… не разъяснили. Но приказали беречь тебя пуще глаза, так что не обессудь, не выпущу. Коли надо чего, ты говори, отказа ни в чем не будет, а ежели стесняешься, Капка есть, она принесет. Ну, идем ужинать?
Поднявшись, он одной рукой убрал в сторону стул, а вторую протянул ей. Настенька смотрела на большую и натруженную ладонь, замешкавшись и не решаясь положить на нее свою руку. Этот человек, однажды встретившийся случайно и напугавший ее, построив образ негодяя, сейчас перевернул ее представления об устройстве окружающего мира.
За нее все решал дед, хорошо ли, плохо ли – она не думала об этом, старшему принято доверять. Жизнь текла ровно, покойно, Настенька считала это правильным, но вдруг дед погиб, оставив внучку на попечение судьбы, которая сжалилась над ней вчера и завернула Сергея. А как она поступит в дальнейшем, вдруг проспит, когда будет нужна ее защита?
Теперь за нее, Настасью, решает чужой человек, развеявший образ негодяя, под его опекой она чувствует себя в безопасности, но это же ненадолго. А что потом? Как устроиться там, где место тебе не предусмотрено хотя бы потому, что росла, как цветок в горшке на подоконнике, в любви, но за стеклом? С дедом она потеряла свое место, но усвоила первый серьезный урок: одна – это когда вокруг много людей, а никого нет, кроме судьбы, да и ту глазами не увидишь. Остается довериться Сергею, но помнить, что это временно, и учиться самостоятельности.
Настенька положила руку на его ладонь, соскользнула с кровати и, чтобы не быть в тягость, предложила:
– Сережа, мне правда неловко, что подумает ваша матушка? Можно я буду по дому что-нибудь делать? Я многое умею…
– Да какая из тебя работница? – рассмеялся он. – Ты лучше сил набирайся, в моем кабинете с десяток книжек наберется, бери да читай, во двор не выходи. Меня видели с тобой, значит, нас знают и будут искать, потому что мы теперь свидетели – так сказали в полиции. Не выходи, поняла?
– А как же вы, Сережа?
– Я ведь не барышня, у меня кулаки есть и пистолет. А матушки не бойся, она будет вести себя так, как я велю. Идем.
Девушка покорно пошла с ним, с сожалением вздохнув: вот и Сергей понял, что она ни на что не годится.
– Милейшая! – постукивая пальцами по столу, нежно мурлыкал Зыбин. – Два битых часа вы лепетанием своим нас усыпляете. А ведь лжете-с.
Ух и хитра бабенка! Десять раз принималась хныкать, прикидывалась глухонемой раз двадцать, клятвы страшные давала, что никаких «господинов тощих» не видела, а глазками елозила, выдавая свою подлую натуру. Суров, молча наблюдавший представление, то посмеивался в усы, то уходил курить к дальнему окну, но сцена его занимала, как в театре комедия. Марго проявила удивительное для нее терпение, однако и она, когда у Зыбина стало дергаться веко, поднялась со стула:
– Виссарион Фомич, позвольте мне?
– Да позволяю, – безнадежно махнул тот рукой.
Марго встала у его стола, чтоб лучше видеть мерзавку, да и устала она сидеть на жестком стуле. Переплетя пальцы внизу живота, Марго разбавила тягомотину живой речью, правда, в высокомерной манере, с напором:
– Голубушка, я понимаю, что заставляет вас юлить. А вы не озадачились, почему мужа вашего не допустили к допросу? Он с горем в коридоре дожидается супругу, но ему ведь участие в горе надобно, поддержка. Вы и так перед ним виноваты, завели любовника, теперь боитесь, что об этом прознает муж да выгонит…
Удар достиг цели, Балаганова подпрыгнула на стуле:
– Да что вы, барыня! Да как можно! Любовник… Нет, это…
– Какая я тебе барыня, подлая? – с улыбкой процедила Марго. – А коль не любовника покрываешь, то кого? Сообщника? Не без твоего участия Наталью убили. С кем ты договорилась, чтоб племянницу забрали? Учти, когда господин Зыбин поймает того человека, что приезжал к тебе, а он поймает его, то уж ничто делу не поможет, даже твое раскаяние. Кайся сейчас. – Балаганова вновь захныкала, а Зыбин беспомощно взмахнул руками. – Полагаю, Виссарион Фомич, ее пора отвести в арестантскую, чтоб ночь посидела и подумала, но как мужу сказать и что? Мне его жалко.
– Не надо! – взвыла Балаганова. – Позор-то какой!.. Клянусь, того господина я не знаю, два раза всего видела его. Сказал, жене требуется прислуга, мол, с Наташкой он договорился, а она боится нам сказать. Муж мой место ей подыскал с агромадным трудом, добрые люди помогли, вот и не хотела она его обидеть. Денег мне дал… э… господин тот. Двадцать рублей. А я поняла, врет он, с Наташкой у них сговор, ну… берет он ее для своих удовольствий. Да-да, по намекам поняла, хихикал он, про Наташку заговорит, а сам млеет. Сказал, жить у него она станет, а нас чтоб он не видел. Я так подумала: в тепле да в сытости девка будет, чего еще желать-то? Нам она в тягость была, мы люди бедные… Деньги я от мужа утаила и ничего ему… Клянусь всеми святыми, не виноватая я!
Зыбин, последователь домостроя в самых жестких традициях, женских вольностей не любил, еле-еле смирился с вмешательством Марго в следствие, и стоило это ей немалых усилий. А тут глупая, алчная бабская вольность, а то и малодушная зависть к молоденькой племяннице. Когда б не вольность, не продала б она девушку, смелости не хватило бы. Зыбин отвернул лицо с обвислыми щеками от Балагановой в виду того, что была она ему чрезвычайно противна. Лишь его бакенбарды шевелились, когда он шумно втягивал носом воздух или так же шумно выдыхал. За него приняла решение Марго, прежде выразив Балагановой свое отношение:
– За двадцать рублей ты продала жизнь племянницы. Дешево. Но тебе это будет стоить куда дороже. Пошла вон, глупая.
Наверняка не только у Марго создалось впечатление, что из кабинета уползла гадина, но одна она брезгливо поморщилась. Тягостную паузу нарушил Суров:
– Что вы намерены делать, Виссарион Фомич? Промедление смерти подобно, это сказано про нынешние случаи. Чья будет следующая гибель и когда? Думаю, пройдет день-два…
– М-м-м… – замычал тот, неожиданно резво ударив ладонями по столу. – Надобно время, а его нету. Вся полиция поднята, днем и ночью патрулируют улицы, но тщетно, господа! До сих пор мы не знаем, кто остатние девицы, трупы есть, а родные в полицию не обращались, неужто всех продали по двадцати рублей? А как небрежно преступники бросают тела…
– Отчего же, – вставил подполковник, – девушек находят в разных местах, не исключено, что их больше четырех, просто не всех нашли. Полагаю, преступники надеются, что их смерть будет признана самоубийством.
– Хе! Дураков отыскали-с! – раздраженно фыркнул Зыбин. – Похоже, ее сиятельство права, у девиц добывают кровь для каких-то надобностей, а потом выбрасывают их как собак.
Однако у Марго, натуры, редко впадающей в меланхолию, родился план, до которого не додумались мужчины:
– Нужно проследить за Аделью и войти в ту лачугу, когда она туда войдет, мы с подполковником берем на себя слежку. Да, Александр Иванович?
– Разумеется, сударыня, одну вас я не пущу в тот квартал.
Как тут не согласишься на помощь со стороны, когда нехватка людей, а со временем недостача? Быть может, в эту минуту безгрешная душа новой жертвы мучается от ужаса и боли, или завтрашний день поставит ее перед ликом смерти. Зыбин несколько раз утвердительно кивнул, хотя посылать ее сиятельство в лачугу дурно, ведь там могут оказаться преступники, поэтому он попросил:
– Сами не заходите, а пошлите мальчонку за полицией. Скажите, сударыня, почему именно эти господа вызвали у вас подозрения?
– Медьери рассказывал историю Эржебет только Мишелю и графине Шембек, они дружны, при этом была Кущева с племянницей, но графиня в отъезде. Стало быть, легенду знают те, кого я перечислила. У этих дам явные изъяны, которые, как мне думается, они хотели бы устранить, и необычное поведение.
Теперь осталось только ждать либо нового трупа, либо провидения, которое укажет на убийц.
С раннего утра он шагал вдоль забора, широко размахивая руками и бормоча нечто, понятное только ему, иногда сжимая кулаки. Иллариона, возвышенного и трепетного, с поэтическим складом ума (стишки он пописывал, конечно, про любовь к прекраснейшему ангелу), не восхищали гаснущие звезды на бледнеющем небе и рассвет, не повторяющийся никогда. Место не подходило для любования небом – петухи орали, коровы мычали, – никакой атмосферы. К тому же Илларион был взбешен и, как доморощенный романтик, жаждал удовлетворения нанесенному оскорблению даме, разумеется. Работник давно вывел лошадь с коляской, значит, Сережка вот-вот выйдет.
– Ага, идет, – процедил Илларион, приняв стойку революционера перед казнью: ноги поставил широко, подбородок поднял, руки сцепил за спиной.
Эдакую картину не заметить сложно, Сергей подошел к нему:
– Лариоська, ты чего здесь делаешь?
– Тебя жду. Вчерась твоя мамаша говорила моей, будто барышню ты привел в дом. Настеньку? Отвечай! Мадам Беата сказала, что в магазин она не придет много дней, и я догадался…
– Ну, да, Настасья в нашем доме живет.
– На каком основании? – вскипел юноша.
– Гостит.
– Я так и знал, так и знал! – заметался Илларион, делая круги вокруг Сергея. – Заманил, обманул! Я хочу видеть ее!
Поигрывая кнутом и поворачиваясь за ним, Сергей едва не расхохотался, но было в запале Иллариона помимо глупости нечто честное, искренне переживаемое, а над переживаниями грешно смеяться.
– Так она спит, – сказал он.
Илларион потряс перед ним пальцем:
– Ты насильно удерживаешь Настеньку и не даешь нам свидеться. Ты узурпатор. Я требую удовлетворения.
– Лариоська, ты либо садись в коляску, – идя к пролетке, сказал Сергей, – так уж и быть, доставлю тебя на службу, либо отстань, некогда мне. Ну, так как, едешь?
Илларион смотрел на него исподлобья, сжимая кулаки, однако вспомнил, что на службу действительно может опоздать, посему ринулся в коляску, но при этом ворчливо предупредил:
– Имей в виду, когда ты наиграешься и бросишь ее, я приму заблудшую душу и утешу на своей груди…
– Но, пошла! – Сергей стегнул лошадь, та сорвала с места, отчего Илларион неромантично завалился на сиденье.
Он ехал молча, да и Сергей разговорами его не мучил, чувствовал, что нанес душевную травму. А солнце слепило и весело играло в листве, ластилось, попадая на лицо, у Иллариона невзначай родилась метафора – «солнечный поцелуй», или «поцелуй солнца». Ну, совершенно не та обстановка для израненного сердца.
– Вылезай, приехал, – бросил ему через плечо Сергей, остановившись.
– Может, все же постреляемся? – робко предложил Илларион, спрыгивая на землю. – И тот из нас, кто останется жив…
– Да ты дурак, Лариоська, – дал волю смеху Сергей. – Стреляться дело барское, а мы с тобой не баре, и потом, я ведь застрелю тебя, а зачем мне это? В птицу на лету попадаю. Эх, Лариоська… вечером приходи, увидишь свою Настеньку. Бывай.
А потом свистнул и стегнул лошадь – беспечный человек…
Марго попросила Сурова одеться попроще, не в военную форму, ведь им желательно не выделяться, а у нее, как она уверяла, имеется предельно скромный наряд для верховой езды. Он выполнил ее пожелание, поменял офицерский мундир на мещанское платье – простые штаны темного цвета, косоворотку в полоску, пиджак и картуз, но, увидев Марго в изысканной амазонке стального цвета, отделанной бархатными бейками, невольно рассмеялся:
– Полагаете, вы будете незаметны в этом наряде?
– Серый цвет, подполковник, не притягивает глаз. Вас ведь тоже выправка выдает, с приказчиком вы все равно не схожи. Едемте?
Провели они полдня, прогуливаясь шагом вдоль улицы, на которой стоял дом Кущевой. Естественно, проголодались и подались в ближайший ресторан пообедать, оставив на посту мальчишку-газетчика за небольшое вознаграждение. После обеда вернулись на исходную позицию, в общем, дело это оказалось скучнейшим, во всяком случае, для Марго. Если б не общение с Суровым, а каждая проведенная с ним минута была праздником, она не выдержала бы и часа, но ближе к вечеру…
За оградой послышалось оглушительное тявканье, двери парадного распахнулись, и состоялся торжественный выход крепкой на вид старухи с лицом престарелой колдуньи, занимающейся исключительно черной магией. Она держала в обеих руках несколько поводков, которые тянули вперед крошечные собачки разных мастей и пород, притом нещадно лая. За нею вторая партия собачек тащила за собой лакея и пыталась догнать первых, эти уже не тявкали, а хрипели, так как поводки сдавливали им шеи.
– Сколько же у нее собак? – изумился Суров.
– Говорят, пятнадцать. Отвратительная старуха, вы не находите?
– По-моему, ей подошла бы фамилия Кащеева, а не Кущева.
К воротам ограды подъехал экипаж, старуха села в него, а собачек поднимал с земли и подавал второй лакей, затем вся эта шумная компания четвероногих и хвостатых укатила. Прошло минут сорок, и Марго закапризничала:
– Я ужасно устала, это невыносимо – весь день провести на одном месте без пользы. Надобно что-то придумать, например, приставить шпика к Адели.