Солнце сыплет золото на весь город. Люди ходят по всем улицам с цветами в петличках, и она едет в коляске за город…
В эту ночь я снова встретил её; она жила там, внизу.
Она стояла в воротах и заговорила со мной шёпотом. Я не мог ошибиться, — я слышал её голос, я узнал её красный шрам. Но, Боже мой, как она растолстела!
— Идите сюда, это я, — сказала она.
— А это я. Как ты, Элина, выросла, — сказал я.
— Выросла? Что за пустяки!
Ей болтать некогда. Если я не намерен войти к ней, так нечего мне дольше стоять здесь и других отваживать.
Я назвал своё имя, напомнил ей задний двор, маленькую Ганну, всё, что я знал.
— Давайте, войдём в комнату, поболтаем с вами, — сказал я.
Когда мы вошли, она сказала:
— Поставили бы что-нибудь выпить, а?..
Вот какой она была.
— Вот если бы Ганна была теперь с нами! Посидели бы мы втроём, о том, о сём поболтали бы.
Она крикливо рассмеялась.
— Какой вы вздор несёте! Прямо как ребёнок!
— Разве вы никогда не вспоминаете Ганну? — спросил я.
Она с бешенством плюнула.
— Ганна, Ганна! Вечно вы с Ганной! Не считаю ли я её всё ещё ребёнком! Всё это с Ганной осталось далеко позади, и чего там ещё язык чесать об этом! Лучше бы заказали чего-нибудь выпить.
— Охотно.
Она встаёт и выходит в другую комнату.
Кругом из соседних комнат слышны голоса, шум пробок, брань, тихие вскрикивания. Двери открываются и закрываются, то и дело в коридоре зовут прислугу и отдают ей какие-то приказания.
Элина вернулась в комнату; она захотела посидеть у меня на коленях, закурила папиросу.
— Почему мне нельзя посидеть у тебя? — спросила она.
— Потому что я не этого хочу от вас, — ответил я.
— Ну, так заплатите за вино и уходите.
Я сказал:
— Посидим спокойно и поговорим. Конечно, я уплачу вам за это время.
И я дал ей денег, — не знаю сколько, но довольно много.
Она сразу присмирела, стала послушна и тихо уселась. Но разговор у нас не клеился. Когда я задавал ей какой-нибудь вопрос, она, прежде чем ответить, затягивала какую-нибудь песенку или закуривала папиросу. О прошлом она и слышать не хотела. Скверный, грязный двор — есть о чём вспоминать! А можно ей позвать жену служителя — она там в коридоре — дать ей стакан вина?
— Конечно, можно.
— Я вам скажу, жена служителя — это моя мать. Она для услуг при нас, при девушках. Это я ей помогла поступить на это место. Она здесь здорово зарабатывает.
Она отнесла стакан вина в коридор и вернулась обратно.
— Твоё здоровье, старый друг! — сказала она.
Мы выпили вина.
Ей опять захотелось сесть ко мне на колени.
— Верно, вам всё-таки уже надоело здесь? — спросил я.
— Надоело? Нет. А почему мне нельзя посидеть у тебя?
— Вы здесь давно?
— Не знаю точно. Э, да всё равно! Твоё здоровье!
Мы выпили. Потом она опять без голоса затянула какую-то глупую песенку, что-то из обозрения.
— Где вас научили этой песне?
— В Тиволи[2].
— Вы там часто бываете?
— Да, когда есть деньги. А теперь у меня ни гроша. Хозяйка хотела с меня сегодня получить. Хозяйка так обирает нас, так много требует, что для себя у нас ничего не остаётся. Ты можешь дать мне ещё немного денег?
К счастью, у меня было немного, и я дал ей.
Она взяла деньги, но совершенно равнодушно, не поблагодарив меня; может быть, внутреннее чувство было у неё, и она затаила его. Она попросила меня потребовать ещё бутылку вина. Видимо, она собиралась основательно нагреть меня.
Вино появилось.
Теперь ей захотелось похвастать мной перед другими и пригласить сюда ещё несколько девушек, чтобы угостить их вином. Девушки пришли. На них были короткие, туго накрахмаленные юбки, которые шуршали при каждом движении, у них были обнажённые руки и короткие волосы.
Элина представила меня, — она хорошо помнила моё имя. Она с небрежным видом рассказывала, что я ей дал много денег, что я её добрый старый друг, и что она может попросить у меня столько денег, сколько захочет. Так было всегда. Ведь я человек богатый.
Девушки пили и тоже расшумелись; они говорили ужасно двусмысленные вещи, то та, то другая затягивала какую-нибудь песенку. Элина начинала ревновать, и когда я заговаривал с кем-нибудь из девушек, её тон становился ворчливым и нелюбезным. Но я нарочно обращался к другим девушкам, чтобы сделать Элину разговорчивее, — мне хотелось поглубже заглянуть в её душу. Но это возымело совсем не то действие: она откинула голову назад и сделала вид, точно занята чем-то. Потом она схватила кофточку, оделась и собралась уйти.
— Вы уходите? — спросил я.
Она ничего не ответила, с надменной миной напевая про себя какую-то мелодию, и надела шляпу. Вдруг она открыла дверь в коридор и крикнула:
— Гина!
Это была её мать.
Она пришла, тяжело ступая и шлёпая широкими туфлями. Она постучалась, вошла и остановилась у двери.
— Ведь я говорила тебе — каждый день вытирать пыль с комода! — очень решительно сказала Элина. — Это свинство! Такой уборки чтоб у меня больше не было! И фотографии, те, что сзади, надо тоже вытирать каждый день тряпочкой.
Мать сказала: «да», и хотела выйти. На её лице с впавшими щеками было безчисленное множество морщин. Она покорно слушала дочь и смотрела на неё, чтобы ничего не пропустить.
— Так, пожалуйста, помни об этом, — сказала Элина.
Мать ответила: «ладно», и вышла. Она тихонько, чтобы не наделать шуму, закрыла дверь за собой.
Элина стояла одетая, она повернулась ко мне и сказала:
— Да, теперь самое лучшее, если вы заплатите за вино и уйдёте.
— Благодарим, — сказали девушки и опорожнили свои стаканы.
Я был очень изумлён.
— Я должен заплатить за вино? — сказал я. — Погодите! Мне казалось, я дал вам деньги на вино, но, может быть, у меня ещё найдётся кое-что.
И я полез опять в карман.
Девушки стали смеяться.
— Ах, вот оно, его богатство! Ты ведь, Элина, так много денег получила от него, а теперь он за вино заплатить не в состоянии! Ха-ха-ха!
Тут Элина рассвирепела.
— Убирайтесь вон! — крикнула она. — Не желаю я вас видеть! У него денег куры не клюют. Вот смотрите, что он мне дал!
И она с торжеством бросила на стол кредитки и серебряные монеты.
— Видите — он за вино заплатил и за меня заплатил. Вы никогда не видали столько денег сразу! Я могу хозяйке за два месяца отдать, поняли? Я только для того сказала это, чтобы позлить его немного, подразнить. А теперь убирайтесь!
Девушкам пришлось уйти.
Элина же резко и нервно рассмеялась, когда за ними закрылась дверь.
— Мне действительно не хотелось, чтобы они были здесь, — сказала она извиняющимся тоном. — В сущности, скучные девки, и я с ними не веду компании. А ты не нашёл их скучными?
— Нет, не нашёл, — ответил я, желая ещё больше пристыдить её. — Они отвечают, когда их спрашивают, рассказывают то, что я хотел от них узнать. Славные девушки.
— Ну, так ты тоже можешь убираться! — крикнула Элина. — Иди к ним, коли есть охота! Я тебя не удерживаю.
Для верности она опять спрятала у себя деньги, которые раньше бросила на стол.
— Мне хотелось ещё кое о чём у вас спросить, — сказал я. — Если бы вы только заставили себя посидеть спокойно и выслушать меня.
— Меня спросить о чём-то? — ответила она насмешливо. — Мне до тебя дела нет. Ты, верно, опять про Ганну начнёшь. Эта болтовня про Ганну мне прямо опротивела. На эти вещи не проживёшь.
— А вы разве не хотели бы бросить эту жизнь? — спросил я.
Она сделала вид, точно не слышит меня, стала снова рыться и прибирать в комнате и при этом насвистывала, чтобы приободриться.
— Бросить эту жизнь? — сказала она и вдруг остановилась предо мною. — Зачем? Куда я пойду? Кто меня возьмёт замуж? Кто захочет иметь такую, как я? А служить я не могу.
— Вы бы могли попробовать уехать куда-нибудь и начать честную жизнь.
— Ерунда! Ерунда! Брось об этом. Ты что, миссионером стал, что ли? Для чего мне уезжать отсюда? Мне здесь хорошо, меня никто не трогает. Знаешь что? Закажи-ка ещё бутылку вина! Но уже для нас двоих только. Другим не давать… Гина, — крикнула она в дверь.
Она заказала вина, пила и становилась всё менее привлекательной. Разумного ответа от неё нельзя было добиться. Она без конца напевала про себя отрывки площадных песен, сидела и о чём-то думала. Потом опять пила, и её манеры становились прямо отвратительными. Несколько раз у неё снова являлось желание сесть ко мне на колени, она высовывала язык и говорила: «смотри-ка!».
Наконец она прямо спросила.
— Ты остаешься на ночь?
— Нет, — ответил я.
— Ну, так я пойду, — сказала она.
Рассказчик умолк.
— Ну? — спросил я.
— Что бы вы сделали, если б вам предстоял такой выбор? Вы бы остались или ушли? Вот в чём, понимаете ли вы, вопрос. Знаете, на что я решился?
Наконец она прямо спросила.
— Ты остаешься на ночь?
— Нет, — ответил я.
— Ну, так я пойду, — сказала она.
Рассказчик умолк.
— Ну? — спросил я.
— Что бы вы сделали, если б вам предстоял такой выбор? Вы бы остались или ушли? Вот в чём, понимаете ли вы, вопрос. Знаете, на что я решился?
Он посмотрел на меня.
— Я остался, — сказал он.
— Вы остались? — спросил я, зевая. — На всю ночь? У этой девушки?
— Я — жалкий человек, — сказал он.
— Но, Боже мой, о чём вы тогда думали? Вы были пьяны?
— Да, и пьян тоже. Напоследок. Но прежде всего я — такой же ничтожный и отвратительный человек, как и все, вот в чём суть. Это была девушка, историю которой я знал. И мне доставляло такое наслаждение снять с себя узду. Вы можете это понять? Ну, вот я и остался. И в какое море необузданности мы погрузились!..
Гнусный циник покачал головой сам на себя.
— Но теперь я опять пойду к ней, — продолжал он. — Кое-что здесь, наверное, можно ещё сделать. Гм!.. Вы находите меня неподходящим для этого? Я всё-таки, кажется, не так плох, как вы думаете. Вы думаете — насчёт того, что я ночевал? Но поймите, если бы я не остался, то пришёл бы кто-нибудь другой, а от такой замены она, ясное дело, потеряла бы. Если б она имела возможность выбирать своих знакомых, то она выбрала бы меня и не ошиблась бы, — я рассудителен и покладист, и никогда не забываю противиться ей. Но удивительное дело: как раз это и пленило её во мне. Она мне сама это сказала: — «Ты так хорошо противишься мне!» — сказала она. Ну что поделаешь с подобной девушкой? И надо помнить, что она погибла только и исключительно из-за цветов. Это послужило началом. Если бы было разрешено рвать цветы на могилах, то она была бы теперь честной девушкой. Но мы её тогда схватили, — и я помогал этому! И я помогал этому!
Он снова покачал головой и погрузился в размышление. Наконец он очнулся, точно проснулся от сна.
— Я, верно, задержал вас? Я и сам чувствую себя усталым. Вы не знаете, который час?
Я хотел вытащить свои часы. У меня их не было с собой, я их оставил дома.
— Благодарю вас. Это, в сущности, всё равно, — сказал он и поднялся, вытянув ноги и поправляя свои брюки. — Видите, вот идёт обратно та важная дама. Скорбь уже окончена; у девушки нет более цветов в руках. Цветы снова лежат там внизу, розы и камелии. И если какая-нибудь маленькая девочка заберёт себе эти цветы, чтобы купить себе на них башмаки, то в этом, я думаю, не будет греха.
Теперь этот человек в течение целой минуты смотрел на меня, очень близко подошёл ко мне и сдержанно рассмеялся.
— Такие истории, понимаете ли, следует рассказывать, — сказал он. — Для них всегда найдёшь людей, которые охотно слушают. Тысячу раз благодарю вас, мой уважаемый слушатель.
Он снял шляпу, поклонился и ушёл.
Я остался, очень озадаченный. Он одним ударом произвёл в моём уме путаницу и совершенно замутил ясность моего ума. Какая гадость! Он провёл ночь у этой девушки. У девушки? — Позорная ложь! Он насмехался надо мной, его страшный рассказ был выдумкой от начала до конца. Но кто он такой, этот архиплут? Попадись он мне ещё раз, я ему покажу! Эту историю он, верно, прочёл где-нибудь и заучил наизусть. История не из плохих. У парня есть талант. Ха-ха-ха! Боже мой, ловко же он меня провёл!
В большом смущении я вернулся домой. Искал своих часов. Их на столе не оказалось. Я хлопнул себя по лбу: мои часы украдены. Несомненно, он украл мои часы, когда сидел рядом со мной. Ха, вот негодяй!
Теперь мне предстояло два выхода. Я мог сделать заявление, и через несколько дней мои часы из какой-нибудь ссудной кассы вернулись бы ко мне обратно. В таком случае и молодчика, конечно, тоже тотчас забрали бы. Или я мог промолчать. Таков был второй выход. Я промолчал.
Примечания
1
Конфирмация (от латинского confirmatio — утверждение) — в протестантизме торжественный публичный акт (не рассматривающийся как таинство) приобщения юношей и девушек (14-16 лет) к церковной общине, сопровождается чтением «Исповедания веры» и особой молитвой.
2
Тиволи — здесь: увеселительное заведение в Христиании — концертный зал, сад с рестораном и аттракционами.