Возьмите две машины, которые перед тем, как врезаться друг в дружку, ехали со скоростью тысяча миль в час. После столкновения от них мало что останется. На самом деле останутся лишь ну очень маленькие кусочки машин (и очень маленькие кусочки того, кому не повезло оказаться в этих машинах в момент столкновения), рассеянные повсюду. Так вот, ученые из ЦЕРН, европейской организации по ядерным исследованиям, надеялись, что после столкновения этих пучков останутся клочки частиц, сходные с теми, что существовали через несколько секунд после Большого взрыва, когда точка, о которой мы говорили в самом начале, взорвалась, и что среди них окажутся бозоны Хиггса. Бозон Хиггса должен был бы сразу бросаться в глаза, потому что он куда больше, чем два столкнувшихся протона, из которых он образовался, но существовал бы он очень недолго и исчез бы почти мгновенно. В общем, получилось бы, будто две столкнувшиеся машины слились воедино, на их месте появился линкор — и тут же исчез.
Иными словами, ученые надеялись понять, как возникла Вселенная — а это вопрос серьезный, и его легче задать, чем на него ответить. Видите ли, ученые — даже самые умные — изучили пока всего четыре процента материи и энергии Вселенной, куда входит все то добро, которое мы видим вокруг: горы, озера, медведи, артишоки и всякое такое.[3] И они чешут в затылках, размышляя над оставшимися девяноста шестью процентами, и чесать им еще до-олго! Чтобы сберечь время и предотвратить нецелесообразные травмы головы, ученые решили назвать двадцать три процента оставшегося темной энергией. Хотя увидеть ее исследователи не могут, они знают, что энергия эта существует, потому что искривляет свет звезд. Откуда она взялась, никто не понимает, но у ученых имеется хорошая идея насчет того, что темная энергия делает: она толкает галактики все дальше и дальше друг от друга, что ведет к расширению Вселенной. Из чего следуют два вывода: во-первых, если люди не изобретут способы перемещаться очень быстро, со временем они окажутся в одиночестве, поскольку все соседние галактики исчезнут за краем видимой Вселенной. А после этого Вселенная начнет остывать, и все в ней замерзнет насмерть. К счастью, это, похоже, произойдет через сотни миллиардов лет, так что можете не бежать за шубой прямо сейчас, но советую вспомнить об этом, когда снова захочется пожаловаться на холод.
БАК, возможно, поможет ученым лучше разобраться во всем этом и еще найти доказательства других увлекательных вещей вроде дополнительных измерений, которые, как любому известно, битком набиты монстрами, инопланетянами и большими космическими кораблями с лазерными пушками…
Ну, в общем, вы все поняли.
Тут стоит упомянуть про опасения, что все это может уничтожить Землю и положить конец известной нам жизни. Вероятность невелика, но всегда лучше перестраховаться.
По сути, когда БАК строили и куча народу в белых халатах тараторила про темную материю и столкновения на высоких скоростях, кто-то высказал предположение, что коллайдер может создать черную дыру, которая поглотит Землю. Ну, либо создаст частицы странной материи, которые называют страпельками, и эти частицы превратят Землю в ком мертвого серого вещества. Думаю, не ошибусь, если скажу, что этого малого на рождественскую вечеринку ученых не пригласили.
Если бы нам с вами предстояло сделать нечто такое, что могло бы — только могло бы — привести к концу света, мы бы притормозили на минутку и задумались, точно ли это хорошая идея. Но ученые — они не такие, как мы. Ученые вместо этого заявили: крайне маловероятно, что коллайдер уничтожит все живое на Земле. Они сказали, что об этом не стоит беспокоиться. Не переживайте. Взгляните лучше на эту большую вращающуюся штуковину — правда ведь она классная?[4]
Все это возвращает нас обратно к важным вещам, происходившим в большом адронном коллайдере. За ходом экспериментов наблюдала машина под названием «Вело». «Вело» находила и регистрировала все крохотные частицы, которые выделялись при столкновении пучков. Она могла определить их местонахождение с точностью до двухсотой доли миллиметра или до одной десятой толщины человеческого волоса. Все это было ужасно увлекательно, хотя паре человек, которым полагалось следить за экранами, отображавшими происходящее, так не казалось. Они занимались тем, чем люди частенько занимаются в подобных обстоятельствах.
Они играли в «Морской бой».
— Б-четыре, — сделал ход Виктор, немец, которому досталась от природы уйма волос — Виктор собирал их в хвост, и еще хватало на подбородок и верхнюю губу.
— Мимо, — ответил Эд, англичанин, которому волос не досталось вообще, даже для лица. Тем не менее Эд симпатизировал Виктору, хотя и считал в глубине души, что часть волос коллеги должна была бы по справедливости достаться ему.
Виктор сосредоточенно наморщился. Где-то на не слишком просторных просторах игрового поля Эда затаились подводная лодка, эсминец и авианосец, однако же Виктору никак не удавалось в них попасть. Он даже усомнился: а не врет ли Эд насчет его промахов? — но потом решил: Эд не тот человек, чтобы врать.
Эд не отличался особым воображением, а Виктор считал, исходя из своего опыта, что склонность к вранью присуща только людям с воображением. Ложь требует выдумки, а это хорошо дается лишь тем, кто обладает фантазией. У Виктора воображения было чуть побольше, чем у Эда, поэтому ему вранье давалось получше. Ненамного, но все-таки.
Эд услышал громкое сопение Виктора.
— Фу! — воскликнул Виктор. — Это ты, что ли?
Тут Эд тоже учуял запах. В комнате отчетливо завоняло тухлыми яйцами.
— Нет, не я, — ответил слегка оскорбившийся Эд.
Во второй раз за короткое время Виктор подумал, а не врет ли Эд.
— В любом случае, сейчас мой ход, — заявил англичанин. — Е-три.
— Мимо.
Би-и-ип.
— А это еще что?
Виктор не шелохнулся.
— Я же сказал: мимо. Это оно и есть — не попал.
— Да нет! — отмахнулся Эд. — Я спрашиваю, вот это что такое?
Англичанин указал пальцем в сторону монитора, на котором отображалось происходящее в ускорителе частиц. Именно от него шел писк. Изображение на экране смахивало на смерч, только плоский, без воронки.
— Не вижу ничего особенного, — сказал Виктор.
— Просто какая-то частица сорвалась и улетела, — объяснил Эд. — Вот система безопасности и сработала.
— Частица? — переспросил Виктор. — Частицы так просто с места не срываются. Это тебе не мотоциклы.
— Ну ладно, — согласился обидевшийся Эд. — Вероятно, некая частица материи отделилась от остального потока и покинула ускоритель. Так лучше?
— А, ты про ту частицу, которая только что сорвалась и улетела? — спросил Виктор, размышляя: и кто только придумал, что у немцев нет чувства юмора?
Эд уставился на него. Виктор вытаращился в ответ, потом вздохнул.
— Это невозможно, — сказал он. — Там внутри замкнутое пространство. Заряженные частицы не могут просто так взять и улететь из него. Это глюк.[5]
— Никакой это не глюк! — возразил Эд. Он бросил игру и принялся лихорадочно стучать по клавиатуре. Вывел на второй монитор изображение с другой камеры, проверил время, потом стал прокручивать запись назад. Через двадцать секунд обратной перемотки небольшая светящаяся частица появилась в левой части экрана и присоединилась к общей массе. Эд поставил изображение на паузу, потом прокрутил заново на половинной скорости. Они с Виктором проследили, как частица уносится прочь.
— Что-то мне это не нравится, — заметил Виктор.
— И мне, — поддержал его Эд. — Это вообще невозможно.
— Как по-твоему, что это такое?
Эд проверил показатели.
— Понятия не имею.
Теперь они уже вдвоем постучали по клавиатурам и вывели на экран одни и те же данные, пытаясь разобраться с причиной аномалии.
— Ничего не вижу, — признался Эд. — Не понимаю, где это искать.
— Погоди, — остановил его Виктор. — Я заметил… Нет! Это еще что такое?! Что происходит?
На глазах у них с Эдом данные словно бы сами собой переписывались. Последовательность кодов изменялась: нули превращались в единицы, а единицы — в нули. Оба ученых лихорадочно пытались остановить череду изменений, но это было невозможно.
— Какой-то вирус, — сказал Виктор. — Он заметает следы.
— Должно быть, кто-то взломал систему, — высказал предположение Эд.
— Я помогал делать эту систему, — заявил Виктор, — но даже я не смогу ее взломать. Во всяком случае, вот так.
А потом, не прошло и минуты, изменение кода завершилось. Эд попытался снова вызвать на экран изображение частицы, отделяющейся от общего потока, но на этот раз на экране появилось лишь изображение огромного туннеля, и протоны вели себя в нем в точности так, как им полагается.
— Надо об этом доложить, — сказал Эд.
— Знаю, — отозвался Виктор. — Но у нас нет никаких доказательств. Ничего, кроме наших слов.
— Разве их недостаточно?
Виктор кивнул.
— Возможно, но… — Он уставился на экран. — Что это означает? И кстати, куда она подевалась?
— И что это за запах?..
Ученые были не единственными, кто наблюдал за коллайдером.
Внизу, во мраке, где скрываются наимерзейшие твари, за строительством коллайдера с большим интересом следило древнее Зло. Сущность, обитавшая во тьме, имела множество имен: Сатана, Вельзевул, Дьявол. Существа, обитавшие вместе с ним, знали его под именем Отца Зла.[6] Отец Зла сидел во тьме очень долго.
Он существовал за миллиарды лет до людей, динозавров или даже маленьких одноклеточных организмов, которые в один прекрасный день решили стать большими многоклеточными организмами, а потом создали литературу, живопись и назойливые рингтоны для мобильников.
Он наблюдал из глубин пространства и времени — ибо камень, огонь и почва, вакуум, звезды и планеты не преграда для него, — как на Земле возникла жизнь, как деревья потянулись к небу и океаны наполнились живыми существами, и ненавидел все это.
Он желал положить этому конец, но не мог. Он был заключен в узилище, возведенное из пламени и камня, в окружении подобных себе тварей: одних он создал из собственной плоти, другие же были изгнаны во мрак за злобу и коварство, хоть никто из них и близко не мог сравниться с Отцом Зла. Немногие из легионов демонов, обитавших с ним в этом далеком огненном царстве, когда-либо видели Отца Зла воочию, ибо он пребывал в самом глубоком и самом дальнем уголке ада, где предавался размышлениям, строил планы и ожидал возможности вырваться.
И вот, после долгого томления, он сделал первый шаг.
Глава четвертая, в которой мы узнаем, как неразумно пытаться вызывать демонов и вообще якшаться с потусторонним
Сэмюэл с Босвеллом расположились на стене возле дома четы Абернати и наблюдали за улицей. Стоял тихий вечер, люди в большинстве своем уже сидели по домам и пили чай, поэтому наблюдать было особо не за чем и делать особо нечего. Сэмюэл покачивал ведром и слушал тишину — а тишина, как всем известно, не то же самое, что отсутствие звуков, поскольку она включает в себя весь шум, который человек ожидает услышать, но не слышит.[7]
Сэмюэлу не хотелось идти домой. Мать готовилась к выходу в свет — одна, без него. Она нарядилась и куда-то собралась, впервые с тех пор, как отец Сэмюэла ушел, и отчего-то Сэмюэлу делалось грустно. Он не знал, с кем мама намерена провести вечер, но она накрасилась и принарядилась, хотя обычно не утруждала себя ничем таким, когда отправлялась просто поиграть с друзьями в бинго. Мама не спросила, почему сын оделся привидением с хеллоуинским ведром, хотя еще не Хеллоуин, — она давно уже привыкла, что он часто поступает не совсем обычно.
На прошлой неделе учитель Сэмюэла, мистер Хьюм, позвонил ей домой, чтобы, как он выразился, «серьезно поговорить» насчет Сэмюэла. Как оказалось, в тот день Сэмюэл явился на урок «расскажи и покажи»[8] с одной-единственной булавкой. Когда мистер Хьюм вызвал мальчика к доске, тот с гордостью продемонстрировал эту булавку.
— Что это? — спросил мистер Хьюм.
— Булавка, — ответил Сэмюэл.
— Это я вижу, Сэмюэл. Но это не самый увлекательный предмет для рассказа о нем, тебе не кажется? В смысле, он как-то уступает ракете, которую сделал Бобби, или вулкану Хелен.
Сэмюэла мало впечатлили как ракета Бобби Годдара — с его точки зрения, она походила на несколько рулонов туалетной бумаги, обмотанных фольгой, — так и вулкан Хелен, хотя из того и шел белый дым, если налить ему в кратер воды. Папа у Хелен был химиком, и Сэмюэл нисколечко не сомневался, что тот приложил руку к созданию вулкана. Он точно знал, что Хелен Ким неспособна даже сделать корзинку из палочек от леденцов без подробной инструкции, литра растворителя, чтобы смывать клей с пальцев, и заранее рассортированных палочек.
Сэмюэл шагнул вперед и сунул булавку под самый нос мистеру Хьюму.
— Это не просто булавка, — торжественно произнес он.
Мистера Хьюма его слова явно не убедили, а кроме того, он несколько занервничал из-за булавки в непосредственной близости от своего лица. Дети всякое могут выкинуть, только дай им волю.
— Э-э… и что же это тогда? — поинтересовался мистер Хьюм.
— Ну, если вы посмотрите на нее поближе…
Мистер Хьюм поймал себя на том, что невольно подался вперед, чтобы получше разглядеть булавку.
— Совсем-совсем близко…
Мистер Хьюм сощурился. Однажды ему вручили зернышко риса, на котором было написано его имя; мистер Хьюм счел это любопытным, но бесполезным, и теперь ему пришла в голову мысль — а не повторил ли Сэмюэл этот фокус?
— Возможно, вам удастся разглядеть бесчисленное множество ангелов, танцующих на острие этой булавки, — закончил свою речь Сэмюэл.[9]
Мистер Хьюм посмотрел на Сэмюэла. Сэмюэл посмотрел на мистера Хьюма.
— Это ты так шутишь? — спросил мистер Хьюм.
Подобные вопросы Сэмюэлу задавали достаточно часто — обычно, когда он вообще не шутил.
— Нет, — ответил Сэмюэл. — Я это где-то прочитал. Теоретически на кончике иглы может поместиться бесконечное количество ангелов.
— Но это не значит, что они там и вправду есть, — возразил мистер Хьюм.
— Нет, но они могут там быть, — рассудительно заметил Сэмюэл.
— С таким же успехом их может там и не быть.
— Вы не можете доказать, что их там нет, — заявил Сэмюэл.
— Ну а ты не можешь доказать, что они там есть.
Сэмюэл задумался над этим на пару секунд, а потом изрек:
— Доказать отрицательное утверждение вообще невозможно.
— Что-что? — переспросил мистер Хьюм.
— Невозможно доказать, что чего-то не существует. Доказать можно только, что что-то существует.
— Это ты тоже где-то прочитал? — Мистеру Хьюму было нелегко сохранять сарказм в голосе.
— Я так думаю, — сообщил Сэмюэл. Подобно большинству честных, прямых людей, он плохо распознавал сарказм. — Но это ведь правда?
— Пожалуй, так, — согласился мистер Хьюм. Он заметил, что голос звучит угрюмо, откашлялся и повторил уже более жизнерадостно: — Да, полагаю, ты прав.[10]
— А это значит, — продолжал Сэмюэл, — у меня столько же шансов доказать, что на острие этой булавки есть ангелы, как у вас — доказать, что их там нет.
У мистера Хьюма заболела голова.
— Тебе точно всего одиннадцать лет? — поинтересовался он у Сэмюэла.
— Абсолютно точно, — ответил мальчик.
Мистер Хьюм утомленно вздохнул.
— Спасибо, Сэмюэл. Можешь забрать свою булавку — и своих ангелов — и возвращаться на место.
— А вы точно не хотите оставить ее себе? — уточнил Сэмюэл.
— Да, уверен.
— У меня еще есть, много.
— Сэмюэл, садись, — прошипел мистер Хьюм, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, и даже Сэмюэл распознал в его тоне с трудом подавляемый гнев.
Он вернулся на свое место и осторожно воткнул булавку в парту, так, чтобы ангелы, если они все-таки там есть, не попадали.
— Кто-нибудь еще хочет чем-нибудь поделиться с нами? — спросил мистер Хьюм. — Может быть, воображаемым кроликом? Или невидимой уткой по кличке Перси?
Все захохотали. Бобби Годдард пнул сзади стул Сэмюэла.
Сэмюэл вздохнул.
Вот поэтому мистер Хьюм и позвонил матери Сэмюэла, а она потом поговорила с ним насчет того, что к школе надо относиться серьезнее и не дразнить мистера Хьюма, который, похоже, немного впечатлительный человек, как она выразилась.
Сэмюэл посмотрел на наручные часы. Мама сейчас уже должна была уйти, а значит, когда он вернется, его будет ждать нянька Стефани. Пару лет назад, когда она только начинала сидеть с Сэмюэлом, она была вполне нормальная, но в последнее время стала ужасна, как бывает ужасна только определенная разновидность девчонок-подростков. У нее был парень по имени Гарт, который иногда приходил, чтобы «составить компанию», а это означало, что Сэмюэла загонят в кровать задолго до того, как ему на самом деле будет пора спать. И даже когда Гарта рядом не было, Стефани часами напролет болтала по телефону и одновременно смотрела по телевизору всякие реалити-шоу, в которых участники боролись за возможность стать фотомоделью, певцом, танцором, актером, строителем или еще кем-нибудь. И она предпочитала заниматься этим не в обществе Сэмюэла.
Уже стемнело. Сэмюэлу полагалось быть дома пятнадцать минут назад, но дом непоправимо изменился. Сэмюэл скучал по папе, но одновременно с этим злился на него и на маму тоже.
— Нам пора обратно, — сказал он Босвеллу.
Босвелл помахал хвостом. Стало холодать, а Босвелл не любил холода.