Он подвел ее к другой стене.
– Вот это явара. Японское оружие. Разновидность кастета.
– Явара… – шепотом повторила Оля.
– Куджанг – нож, распространенный на Западной Яве… Все это Степану Андреевичу привезли его друзья и почитатели – те, кто знал о его увлечении.
– Боже, какой красивый меч!
– Это не меч, это хевсурская сабля. Рядом тоже висят кавказские сабли. Обрати внимание, все они украшены кубачинскими мастерами. Гравировка, чернь, позолота… Это настоящие произведения искусства!
– Да… – восхищенно выдохнула Оля.
Она повернулась и увидела, что на следующем ковре висит одно-единственное ружье. Ружье в этой комнате выглядело неким чужеродным предметом, хотя тоже явно было не из дешевых…
– Это в Союзе писателей Степану Андреевичу подарили лет двадцать-тридцать назад – изделие тульских оружейников, – заметил Викентий взгляд Оли. – Персональный сувенир. Видишь гравировку? «Мастеру отечественной словесности, замечательному писателю…» Ну, и тэдэ и тэпэ. Подхалимы. Конечно, этому ружью здесь не место, оно выбивается из общей концепции. Огнестрельное оружие – у него в кабинете.
– Нет, почему же… – неожиданно не согласилась Оля. – В этом что-то есть! Какая-то идея…
– Ага, старик бы еще пулемет сюда притащил! – иронично фыркнул Викентий.
– Ружье на стене… – задумчиво произнесла Оля. – Кажется, это у Чехова: если в начале пьесы ружье висит на стене, то в конце оно обязательно должно выстрелить?
– Господи, какие ассоциации лезут тебе в голову! – засмеялся Викентий и вновь с нежностью поцеловал ее.
– Абсолютно литературные ассоциации! – торжественно возгласил Иван, стоя в дверях. – Я согласен с Оленькой.
– Ваня… – похоже, Викентий не слишком обрадовался сводному брату. – А я тебя и не заметил!
– Силантьев напился и теперь толкует о всеобщей любви. Уж кто бы говорил… – сообщил Иван, утирая платком вспотевшее полное лицо. – Кристина его еще слушает, а все остальные уже разбежались.
– Вот, Степан Андреевич разрешил показать Оле коллекцию…
– Так странно, – сказала Оля, подходя к ружью почти вплотную. – От всех этих… от всех этих предметов совершенно разные ощущения. Если сабли с кинжалами восхищают как действительно произведения искусства, то это ружье…
Она протянула пальцы вперед, но тут же отдернула руку, вспомнив о наказе Викентия.
– …это ружье называется – «Зубр», – важно произнес Иван. – Нарезной ствол, оптический прицел… Штучное изделие. В нем действительно как будто заключена смерть без всякого там поэтического ореола.
– Если в начале пьесы на стене висит ружье, то в конце оно должно выстрелить… – рассеянно повторил Викентий. – Но почему же «должно»?..
– Потому что таковы законы литературы, – снисходительно пояснил Иван.
– Но мы-то – не литературные герои из книжки, мы – живые люди! – с раздражением произнес Викентий. – В кого из нас это ружье должно выстрелить?!
– Это пока неизвестно… – Иван загадочно прикрыл глаза. Тут только Оля заметила, что Острогин пьян, и, кажется, довольно сильно.
– Иван шутит, – примиряюще произнесла Оля. – Ваня, вы ведь шутите?
– Отнюдь… – тот покачнулся. – Все слишком серьезно. Слишком…
И Иван неожиданно помрачнел.
– Вы Лерочку не видели? – спросил он после небольшой паузы.
– Я видела, – вспомнила Оля. – Она гуляла по саду.
– В саду? Так холодно же… – Иван поспешно ушел.
– Ищи-ищи! – сердито пробормотал Викентий. – Только ты вечно ищешь ее не там, где надо…
– Ты его не любишь? – огорчилась Оля. – А, по-моему, он очень милый. Его даже немного жаль… Неужели и вправду у Леры роман с Кириллом?
– Какая же ты наивная, Оля! – вздохнул Викентий. – Поразительно наивная…
Река медленно и лениво переливалась на солнце густым ртутным блеском, а с ближайшей лодочной станции, что находилась в том самом санатории, в котором работала Оля, плыли лодки с шумными отдыхающими – их смех разносился эхом далеко-далеко. Иногда у другого берега мелькал стремительный гидроцикл.
Оля и Олежек сидели на небольшом пригорке и, словно загипнотизированные, смотрели на волны, натекающие на песчаный берег.
– …тебе нельзя нырять, – спокойно и строго продолжала свою отповедь Оля. – У тебя гайморит, я в этом больше чем уверена… – она встрепенулась и вытерла мальчику нос своим платком. – Плавай сколько угодно, но старайся, чтобы вода не попала в носовые пазухи!
– Я стараюсь… – просипел Олежек. Он сидел, скорчившись, на большом Олином полотенце, и у него на спине, словно маленькие крылышки, торчали тощие лопатки.
– Спину тоже выпрями! Ты делаешь упражнения, которые я тебе показала?
– Ага…
– Пожалуйста, делай их каждый день, не забывай!
Стефания так и не согласилась, чтобы Оля водила Олежка к санаторному массажисту. Она не восприняла Олю всерьез.
– И в Москве, дома?
– Да, и дома…
– А карты ты взяла, теть Оль? – вспомнил Олежек.
– Взяла… – буркнула Оля, очень недовольная тем, что к ее рекомендациям относятся столь легкомысленно, и достала из сумки колоду карт. – Что, в подкидного?..
– Ага…
Олежек так радовался, когда с ним играли, что Оля не могла отказать ему. Ветер разбрасывал, ворошил карты, но Оля и Олежек упорно играли.
– Ты в школу хочешь?
– Хочу.
– Молодец… – Оля собралась было провести ладонью по его светлым, слипшимся от воды волосам, но остановила себя. Это был чужой ребенок, и не стоило слишком привязывать его к себе, хотя бы потому, что никто, кроме Оли, не возился с ним. Возможно, ее, Олина, девочка была бы такой же белобрысой.
Дуня-Дуня-Дунечка…
Впрочем, какая разница – девочка или мальчик! Оля не выдержала и все-таки потрепала Олежка по голове.
– Ты не подглядывай! – с азартом закричал он. – Ты в мои карты подглядываешь!
– Неправда!
– Тогда вот тебе валет пиковый…
– Ха-ха! А что ты на это скажешь?.. – Оля метнула очередную карту.
– Так нечестно!
Оля с Олегом спорили, смеялись, болтали о всяких пустяках, пока к ним из воды не вылезла Стефания – она всегда плавала очень подолгу, чуть ли не по часу.
– Ух, хорошо! – Фаня упала на траву, счастливо задыхаясь. – Правда, эти козлы на гидроциклах так и носятся…
– Ма, будешь с нами? В подкидного?
– Нет, не хочу… – отмахнулась Стефания. Она была большой, белой, и капли воды, словно бриллианты, стекали с ее круглых плеч.
Оля невольно посмотрела на себя – она ровно в три раза была тоньше своей соседки.
– Ма, можно я искупаюсь?
– Иди.
– Теть Оль, а ты со мной пойдешь?
– Нечего к тете Оле приставать! – рассердилась Фаня и шлепнула его мокрой ладонью. – Иди один.
Оля тем не менее уже хотела отправиться вслед за мальчиком, но Фаня остановила ее вопросом:
– Слушай, подруга, а что у тебя с волосами?
– Что? – испугалась Оля. – Ах, это… Они у меня от воды вьются.
– Класс! Всю жизнь о таких кудрях мечтала! – восхитилась Фаня.
– Что ты… я замучилась их выпрямлять!
– Ты просто не понимаешь своего счастья… Кстати, о счастье. Вчера с Кексом гуляли вдоль реки чуть не до полуночи. Дошли аж до самого монастыря.
– Неужели?.. – поразилась Оля и, приставив ладонь ко лбу, вгляделась в даль. – Это же очень далеко!
– Очень, – с удовольствием согласилась Фаня. – Так хорошо – идешь себе, идешь… как будто одна в целом мире. И никакого мужика не надо. Такие они гады… – мстительно вспомнила она.
– Все?
– Все! Взять хоть этого, первого моего…
– Павла? – чуть помедлив, спросила Оля.
– Именно… Ты, наверное, уже слышала эту историю?
– Только в общих чертах.
– Ладно, я тебе еще раз расскажу… – Фаня заерзала, устраиваясь поудобнее, – темно-синий купальник едва не затрещал по швам. – Значит, после десятого класса приехала я сюда отдохнуть, папаша мой тогда, кстати, был еще жив. Они со Степаном Андреевичем очень дружили… Ну так вот. Приезжаю я сюда с книжками, с учебниками всякими, чтобы, значит, к институту подготовиться. И в первый же вечер меня папаша к Локотковым в гости потащил. Ванька там был, ему тогда лет двенадцать-тринадцать только исполнилось… Галя еще жива была, кажется, это последняя жена Степана Андреевича… Или уже усопла?.. – Фаня озадаченно потерла лоб. – Впрочем, не важно. Короче, пошли мы к Локотковым, а там Павел…
– Они тогда с отцом пытались наладить отношения, да? – вспомнила Оля.
– Да, точно. Только у них это не слишком хорошо получалось. В общем, Павел на меня сразу глаз положил…
– Он тогда красивый был? – с любопытством спросила Оля.
– Кто, Павел?! Что ты, Оленька, он красивым никогда не был! – возмутилась Фаня. – Ну, так, обаяние силы… А вот я тогда действительно хорошо выглядела – килограмм на сорок меньше, чем сейчас! И мы с ним загуляли… – Фаня мечтательно зажмурилась, словно забыв о том, что минуту назад ругала Павла и всю остальную сильную половину человечества. – Он сказал, что любит меня и что обязательно на мне женится, вот только из армии вернется… Я забросила свои учебники и уж ни о чем больше не думала, кроме него.
– А он? – серьезно спросила Оля.
– А он, оказывается, ни о чем таком и не думал! – рассердилась Фаня. – Потому что когда мой папаша покойный узнал о наших с Павлом отношениях, то сразу пошел к старику Локоткову – дескать, надо бы поженить детей, не дожидаясь армии, а то как бы чего не вышло. И вообще Локотков запросто мог отмазать своего сыночка от армии – он тогда в особенном фаворе был, ему это ничего не стоило…
– Неужели он не согласился?
– Кто? Старик? Нет, Степан Андреевич был обеими руками «за», чтобы мы с Павлом поженились, тем более, как я уже говорила, он с моим папашей сильно дружил… Словом, старик спросил сына: а не желает ли он сочетаться законным браком со мной? На что Павел ему ответил категорично – нет, не желаю. И только тогда я поняла, что он просто воспользовался мной. Поиграл и бросил… – Фаня шумно вздохнула.
– И ты тогда…
– Да, и я тогда решила наложить на себя руки. Разбитое сердце и все такое… Меня вовремя спасли. В институт я так и не поступила, кстати. Позже закончила бухгалтерские курсы, на том мое образование и кончилось. В общем, Павел разбил мне всю жизнь… Да еще и папаша мой раньше времени помер – тоже из-за него, ведь эта история ему столько крови попортила!
– Ужасно… – пробормотала Оля. – И почему только первая любовь всегда так плохо заканчивается?..
– Я сама не знаю, – торжественно ответила Фаня.
– … Ты совершенно не умеешь готовить, – констатировала Эмма Петровна, придя ранним утром с инспекцией на летнюю кухню, там Оля готовила завтрак – себе и Викентию. – Вот это что?
– Это бутерброды, Эмма Петровна. С колбасой и сыром… – спокойно ответила Оля. – Раз уж вы так рано встали, давайте я и вам бутербродик сделаю…
– Бутербродик… – с горечью повторила Эмма Петровна. – Это ж смесь углеводов и липидов!
– Ну да… – Оля старательно подавила зевок. – Вы угадали.
– Я угадала… Углеводы и липиды не сочетаются! Ты слышала про раздельное питание?
– Слышала, – терпеливо ответила Оля. – Это ерунда. Не стоит воспринимать все так буквально, это я вам как доктор говорю… В мире столько разных теорий! И вообще я с утра не способна на кулинарные подвиги.
– Но у Кеши гастрит! – с отчаянием произнесла Эмма Петровна. – Ты же буквально убиваешь его своими бутербродами!
– А чем его кормить?
– Кашей! С утра кашу надо варить!
Оля, стараясь держать себя в руках, молча полезла в шкафчик и достала оттуда упаковку с кашей быстрого приготовления. Той самой, которую надо высыпать из пакетика на тарелку и просто заливать кипятком.
– Нет, это невозможно… – застонала Эмма Петровна и буквально вырвала у нее из рук пакетик с кашей – содержимое его просыпалось на пол. – Это же химия! Ты должна варить овсянку так, как варили ее наши бабушки и прабабушки – в кастрюльке, помешивая, на молоке и сахаре, определенное количество времени… А в этой дряни, что ты достала, даже сахара нет – сплошной аспартам!
– Но времени-то у меня тоже нет! – с отчаянием произнесла Оля. – Давайте уж сойдемся на бутербродах…
Эмма Петровна прижала ладони к щекам.
– И ты собираешься стать женой моего сына? – с горечью прошептала она. – Да ты его убьешь… Ты его погубишь! Ему же совершенно другое питание требуется… Ты его до язвы желудка доведешь! Какой ты доктор, к чертовой матери…
Оля достала веник и принялась подметать рассыпавшуюся овсянку. Внутри у нее все дрожало. С одной стороны, Эмма Петровна была права, но, с другой – не учитывались Олины возможности и интересы…
– Эмма Петровна… – стараясь сохранять невозмутимость, сказала Оля. – Безусловно, при некоторых заболеваниях показана определенная диета… Обеды и ужины я обещаю готовить, учитывая Кешин гастрит. Но утром я мало к чему способна – честно! И вообще большинство болезней, как говорят в народе, от нервов. Можно питаться самой экологичной и правильной пищей, но если при этом душа неспокойна, то язва в любом случае обеспечена. Если вы будете ссорить нас с Кешей, то он скорее заболеет, даже если будет завтракать кашами, сваренными по бабушкиному рецепту…
– В чем дело? – беспокойно спросил Викентий, появившись в дверях кухни, уже в костюме, галстуке, идеально выбритый и пахнущий одеколоном.
– Ты понимаешь, она отказывается варить тебе с утра каши… – начала возмущенно Эмма Петровна, но Викентий ее перебил:
– Мама, мама, я все равно опаздываю, мне не до завтрака! Оля, милая, до вечера… Перекушу в городе, в кафе, – он поцеловал Олю.
– Ну вот! – всплеснула руками Эмма Петровна. – Хорошее дело! Общественное питание способно погубить и здорового человека…
– Мама, все в порядке! – Викентий поцеловал и ее. – Не ссорьтесь, пожалуйста, из-за ерунды. Все, я побежал, а то скоро пробки начнутся…
В этот момент на кухню по ступенькам взобралась Мура.
– Вы тут? – задыхаясь то ли от волнения, то ли от спешки, воскликнула она. – Слава богу…
– А что случилось? – Эмма Петровна снова мгновенно напряглась.
– Павел едет!
– Что-о? – в один голос спросили Викентий, Эмма Петровна и Оля.
– Сегодня? – тут же уточнил Викентий.
– Нет, но в самое ближайшее время! – торжественно выпалила Мура. – Степан Андреевич только что с ним по телефону говорил.
– А зачем он едет? – невольно спросила Оля. Еще свеж был в ее памяти разговор с Фаней на берегу реки. Бедная Фаня, бедная Лера, несчастные все! Едет человек, который заставил страдать стольких людей… Пожалуй, еще никто так не занимал Олино воображение, как этот самый Павел!
– Да уж не просто так!
Кабинет заведующего был заперт, и Оля отправилась искать Пал Палыча в саду. Было время обеда, и с пляжа вереницей возвращались отдыхающие – в купальниках, с полотенцами, в панамах и шляпах самого невообразимого фасона…
Так и есть – заведующий сидел в тени боярышника и меланхолично кормил голубей хлебом.
– Пал Палыч…
– А? – он вздрогнул, и голуби с шумом разлетелись.
– Извините, я не хотела вас пугать! Пал Палыч…
– Ну что, Журавлева, что тебе? – грозно нахмурив косматые брови, спросил он.
– Пал Палыч, вы знаете вашего тезку – Павла Локоткова? – решительно спросила Оля, садясь рядом с заведующим на скамейку.
– А что?
– В общем, ничего… Он собирается приехать в самое ближайшее время, и у нас там просто с ума все посходили. Если честно, даже я о нем стала думать!
Пал Палыч ответил не сразу. Он снова принялся кормить голубей, а потом пожал плечами:
– Близко я с Павлом незнаком. Видел его несколько раз, издалека – очень мрачный, замкнутый человек. Такой ли уж плохой, как о нем говорят, не знаю. Одно очевидно – отца своего он ненавидит. Сам читал те газеты, в которых он Степана Андреевича грязью поливал… А я Степана Андреевича очень уважаю. Очень!
– Ясно… – пробормотала Оля.
– Лучше скажи, как твои дела, – Пал Палыч повернулся к ней и посмотрел прямо в глаза. – Вспомнила что-нибудь?
– Нет, – тихо ответила Оля. – Ничегошеньки я не помню… Мне даже сны про то время не снятся!
– Это нормально.
– Ну да, нормально… – дернула Оля плечом.
Пал Палыч бросил еще несколько крошек голубям. Те, воркуя, вились на асфальтовом пятачке перед ним. Пахло речной свежестью, нагретой на солнце травой…
– Хочешь, скажу, что я об этом всем думаю? – неожиданно спросил он. – Только, чур, не принимать мое мнение за последнюю инстанцию, я ведь, как тебе известно, давно отошел от этих дел… – он многозначительно постучал себя пальцем по лбу.
– Скажите, – серьезно произнесла Оля.
– Я ведь наблюдал за тобой все это время… И у меня сложилось вполне определенное мнение. Ты, Оля Журавлева, жутко несвободна.
– Что? – удивилась она.
– А то… Ты слишком зависишь от людей и от обстоятельств. И порой готова терпеть что угодно, лишь бы люди о тебе не подумали плохо.
– Так ведь все равно думают! – с отчаянием произнесла Оля, имея в виду прежде всего Эмму Петровну.
– Тем более! – Пал Палыч сердито дернул себя за бровь. – Вот вчера слышал, как Рита Жиркова из процедурного на тебя наезжала. Что уж, не могла ты ей как следует ответить? Всем известно, какая она вздорная баба!..
– Пал Палыч…
– Ты не умеешь себя защитить, ты не умеешь говорить «нет» всяким нахалам… А близких своих, наверное, еще больше боишься! Все что угодно готова делать, лишь бы они не отвернулись от тебя! Все что угодно, лишь бы одной не остаться!
– Да, так и есть! – принужденно засмеялась Оля. – Вы угадали, Пал Палыч, – больше всего на свете я боюсь остаться одна.
– Поэтому ты так хотела ребенка, – веско произнес Пал Палыч. – Потому что чувствовала, ребенок-то уж точно будет всегда с тобой. Только твой. Навсегда твой. Никто не отнимет!
– Я бы его так любила… – печально пробормотала Оля.