Никто не отозвался. Одно из двух – или Колечки дома нету, или он смотрит телевизор. Когда он сидит у телевизора, хоть тайфун, хоть цунами, хоть землетрясение – ничего не заметит!..
Боже мой, сорок лет! Быть такого не может!
Таня неловко слезла с кровати. Дурацкая пижама так запуталась, что поначалу невозможно было пошевелить ни ногой, ни рукой, и пришлось трясти всеми конечностями по очереди, чтобы ее расправить. Расправив, Таня с тоской посмотрела на себя в зеркало. И красоты никакой нет в этой пижаме! За ночь шелк мялся так сильно, что казалось, его жевала корова – или несколько коров сразу!
– Колечка-а! Ты уехал?
Волосы торчали в разные стороны, причем с одного боку гораздо сильнее, чем с другого, как-то на редкость несимметрично они торчали, и Таня несколько раз с силой попыталась их пригладить. Ничего не помогло. На ладонь, что ли, поплевать?..
Из-за этих самых сорока лет они вчера и поругались. Да еще как поругались!..
Коля считал – должно быть, совершенно справедливо, – что такую красивую дату они должны отмечать вдвоем.
Господи, что за словосочетание – красивая дата?! Что за ужас такой?!
Свечи, легкий изысканный ужин с белой рыбой, легкий аромат белых роз, легкое белое вино, легкие поцелуи – хорошо хоть не белые! – легкое головокружение от любви и от выпитого, а потом легкая романтическая ночь и утро в пижаме! Ну, что поделать, положено встречать сорокалетие в обществе любимого мужчины!
Таня знала совершенно точно, что она будет встречать это самое сорокалетие только и исключительно на работе – у нее сегодня прямой эфир, и после эфира всей бригадой они поедут в ресторан, а потом еще куда-нибудь догуливать, ну, как обычно! И Андрюха Малахов должен подъехать, и Володя Соловьев, и Катя Стриженова, и даже Катин муж Саша, может быть, приедет, если освободится, хотя он «в производстве», снимает кино, и у него как раз съемочные дни! Таня знала, что «девочки и мальчики», редакторы, режиссеры, ассистенты, корреспонденты от двадцати и до шестидесяти лет, все, кто работал на ее программе, уже месяц «ждут праздника». Все шушукаются с заговорщицким видом, перебегают из кабинета в кабинет, замолкают, когда она входит, и оглядываются на нее с видом немецких генералов, неожиданно обнаруживших у себя в штабе Штирлица, склонившегося над картой укрепрайонов!
Какой там романтический ужин и белое вино, когда все «Останкино» уже месяц жаждет накатить водки как следует, зачесть стишата собственного сочинения, рассказать всем собравшимся, что было, когда Танечка Краснова «вот в таких очках и вот в таких ботах» первый раз пришла в редакцию на работу, а тогдашний начальник Сережа Иваницкий – «Сереж, покажись, где ты есть-то?!» – ее видеть не мог и взял в штат только потому, что у нее был диплом «с отличием», а на то, что диплом авиационного института, он почему-то не посмотрел! Как Олег Бабенко, тогдашний редактор новостей, орал не своим голосом, когда она принесла свой первый материал: «Здесь вам не авиационный институт, милая моя, отправляйтесь обратно в авиаторы, раз вы писать не умеете!» Как в прошлом году, когда вручали «ТЭФИ», вся группа держала за нее кулачки, и когда со сцены невозможно красивый Валдис Пельш объявил «Ток-шоу «Поговорим!» и его ведущая Татьяна Краснова!!!», все пустились в пляс прямо в проходе Кремлевского дворца, и потом по очереди держали тяжеленного «Орфея», и как наутро у всех болели головы и руки. Головы от водки, а руки из-за «Орфея»!
Таня Краснова никак, ну никак не могла подвести родной коллектив, объявив, что у нее романтический ужин и на распитие водки и вручение нелепых подарков она явиться не может. Пришлось объявить Колечке, что она не может явиться как раз на ужин. Ужин переносится на субботу, если, конечно, до субботы ничего не случится в державе – президент не уйдет в отставку, премьер не введет новые налоги, Минфин не увеличит (уменьшит) стабилизационный фонд и всякая прочая ерунда.
Вышел страшный скандал. Такой, что Тане даже не хотелось об этом вспоминать.
Впрочем, еще в прошлом году Колечка намекал, что Таня уделяет ему мало внимания, но он надеется, что со временем она поймет, как его это огорчает, и станет ему уделять гораздо, гора-аздо больше этого самого внимания.
Таня согласилась «уделять». Она тогда была сильно в него влюблена и согласилась бы на что угодно. Дура.
– Коля! – опять позвала она, и опять никто не отозвался.
Тогда она решила его поискать, только предварительно следовало вычистить зубы. Вдруг от нее пахнет, а Колечке захочется ее поцеловать?.. И вообще по утрам с нечищеными зубами – ужасно!
Таня побрела в ванную, порассматривала себя в зеркало и решила, что с такой головой показываться любимому никак нельзя, поэтому стоит и голову быстренько помыть. Она уже влезла под душ, когда услышала отдаленное треньканье телефона и еще услышала, как Колечка что-то пробасил в ответ.
Значит, он дома, но решил с ней не разговаривать. Обиделся. Придется уламывать, уговаривать, каяться, просить прощения, обещать сто тридцать тысяч романтических ужинов, но только не сегодня, когда у нее пьянка с коллегами. А он, в полном соответствии с классикой жанра, будет упрекать ее в том, что коллеги для нее важнее, чем он, Колечка, и она на все готова ради своей драгоценной работы и ни на что ради него, и не зря он всегда считал, что они слишком разные, чтобы жить вместе. Таня начнет пугаться, уверять его в любви, умолять не бросать ее – все в том же самом полном соответствии.
Таня сделала воду погорячее, налила на ладошку шампунь и стала с силой тереть голову. Через три секунды на голове у нее выросла пенная шапка, как у Деда Мороза.
Ее сын Макс, когда был маленький, очень любил сооружать у себя на голове пенную шапку, а к подбородку пристраивал пенную бороду. Он сидел в страшной старой ванне с черными пятнами облупившейся эмали, глаза у него сияли, и щеки были очень красными от горячей воды. Он сидел, держался рукой за бороду, чтобы пена не отвалилась, и кричал:
– Ма-ам!! Ма-ам! Посмотри, я похож на Деда Мороза?
Таня всегда говорила, что похож, и тогда сын немедленно осведомлялся, когда же Новый год, даже если на дворе было Первое мая!
Макс, конечно, давно уехал в школу, и некому поздравить ее с этой ужасной датой – сорокалетием, и никто не станет пить чай со сливками, который она очень любила, говорить ей, что нынче она уже «совсем старушка» и до пенсии рукой подать, и ныть, что его не берут в ресторан и все почитают младенцем!
На Колечку – в смысле поздравлений – нет никакой надежды. Он, если уж обижался, обижался всерьез и надолго.
Таня вылезла из ванны, закрутила голову полотенцем, смутно чувствуя вину перед гримершей Аллочкой. Гримерша категорически не разрешала закручивать мокрые волосы полотенцем и говорила, что их потом «не уложить», а сегодня на Аллочку вся надежда.
Сегодня Таня должна быть особенно юна, свежа и прекрасна – сорок лет, черт побери все на свете!..
За раздвижной зеркальной стеной в гардеробной висели два халата – один розовый, в бантиках, а другой темно-синий, теплый, с застежкой до горла и с капюшоном. Халаты были сказочной красоты, и Таня их видеть не могла.
Когда-то давным-давно она жила другой жизнью. Когда-то она не только ходила по утрам голой, не только спала с открытыми шторами, но и не носила никаких халатов, ни розовых, ни темно-синих. От ванной до спальни она доходила в полотенце, а в спальне сразу напяливала джинсы.
Колечка, ее единственная любовь, ее герой, мужчина ее жизни, все изменил. Теперь она к завтраку всегда выходит в халате, как и положено нормальной семейной женщине.
А может, ну их к черту, эти халаты?.. Все равно он уже сердит, и от того, что она выйдет, как ненормальная и не семейная, в штанах, ничего не изменится.
В спальне зазвонил ее мобильный, и, прыгая на одной ноге и волоча за собой штанину, в которую она не успела засунуть ногу, Таня поскакала в спальню.
Звонил сын.
– Здорово, мам, – скороговоркой выпалил он. – Ты встала?
– Встала. Здорово, мартышка!
– А я с урока отпросился, сказал, что мне срочно нужно в сортир.
– Зачем? – удивилась Таня, придерживая трубку ухом и натягивая джинсы. Шторы, что ли, открыть поскорее, солнышко впустить?
– Как зачем?! У тебя день рождения, а ты всегда в пол-одиннадцатого встаешь! Я же должен тебя поздравить!
Таня так растрогалась, что даже перестала натягивать штаны.
– Макс, спасибо тебе большое!
– Мам, подожди, я же тебя еще не поздравил!
– Ну, зато ты звонишь, и это уже счастье!
– Да ладно тебе, мам! Слушай, ну, в общем я тебя поздравляю! Я тебя люблю. Ты самая лучшая на свете. Самая красивая, самая умная, самая прекрасная мать! Всем матерям мать! Это ты, в смысле, мать! Я тобой горжусь!
Таня поняла, что сейчас зарыдает, а рыдать нельзя. Пятнадцатилетний Макс по-прежнему, как в детстве, до смерти боялся ее слез и никогда не понимал, почему люди плачут от радости. От радости нужно смеяться и хохотать, а не рыдать!
– Мальчик мой, спасибо тебе боль…
– Мам, да уймись ты!.. Короче, я сегодня после школы в «Останкино» приеду.
– Как?!
– Меня дед привезет, я с ним договорился. Ирина Михайловна, – так звали шеф-редактора Таниной программы, – мне сказала, чтоб я к трем подваливал. Ты уже будешь на работе, тебя все начнут поздравлять, и я ничего не пропущу! А потом я, мамочка, с тобой пойду в ресторан, чтоб ты знала! Это я тебе все заранее говорю, чтоб ты ни на кого не ругалась! Мы все уже договорились. И подарок мы с дедом тебе купили – зашибись! Ну, короче, все, пока, меня сейчас завуч засечет, я же тебе из сортира звоню! Я тебя люблю, мам!
Таня аккуратно положила трубку на кровать, кулаком быстро отерла глаза, как будто сделала что-то постыдное, и широким жестом размахнула в разные стороны занавески. Солнце ударило в лицо, и она радостно зажмурилась.
У нее есть сын – самый замечательный сын на свете! Он отпросился с урока, чтобы позвонить ей именно в ту минуту, когда она встанет, и он точно знает, что встает она в пол-одиннадцатого! Может, наплевать на все остальное? На пижаму, занавески, сорок лет, мужчину ее жизни и на то, что ей все кажется, будто она попалась в капкан, и единственный выход, как у волка, – это только отгрызть себе ногу, оставить ее в капкане, чтобы самой спастись?!
Таня потянула на себя створку окна, легла грудью на подоконник, свесила голову и подставила солнышку щеку. Щеке сразу стало тепло и щекотно.
Пролежать бы так до самого отъезда на работу! И с Колечкой не объясняться, и не чувствовать себя виноватой, и не оправдываться ни в чем! В конце концов, это у нее сегодня так называемый праздник!..
Сосны, с одного боку освещенные летним солнцем, стояли не шелохнувшись, и пахло летом – смолой, разогретыми стволами, сиренью и чуть-чуть дымком. На соседнем участке жгли обрезанные с весны яблоневые ветки. В жасмине дрались воробьи, ругались, пищали, и время от времени оттуда выскакивал один из участников побоища, вспархивал на забор и с него сердито орал, выкатывал грудь, поскакивал туда-сюда, а потом камнем кидался обратно в куст, чтобы продолжить драку. Почему-то воробьи дрались всегда в жасмине.
Красота.
– Танюш, ты встала?
– А?!
– Господи, что это ты такая красная?!
Домработница Ритуся с клубничной грядки смотрела вверх, приставив ладонь козырьком ко лбу.
– Я говорю, с днем рождения, Танюшенька!
– Чтоб он провалился, этот день рождения!
– Да ладно тебе! Сейчас я завтрак тебе подам. Яичницу сделать или кашу сварить?
– Не хочу я кашу!
– Кашу по утрам есть полезно!
– Пойдите в задницу, – под нос себе пробормотала Таня.
Домработница верой и правдой служила у нее лет десять, и они нежно обожали друг друга.
– Я тебе подарочек приготовила!
– А Колечка дома?
– Дома, – ответила Ритуся, как показалось Тане, с неохотой. – Он уже позавтракал.
Ну да, все правильно. Сердит и неприступен, как скала. Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает!
Таня как раз желала пощады.
За ее спиной зазвонил мобильный телефон, и она с неохотой стащила себя с подоконника и взяла трубку.
– Танечка, деточка моя, с днем рождения, золотая, яхонтовая, бриллиантовая!.. – затараторила редакторша и сама засмеялась.
– Спасибо тебе, Ирина Михайловна!
– Да погоди ты, за что спасибо, я еще и не начинала даже!
Таня тоже засмеялась, дернула балконную дверь и вышла на теплую плитку, изо всех сил оттягивая время, когда нужно будет идти объясняться с Колечкой.
– Слушай, все поздравления на потом, ладненько? А звоню я тебе, чтоб сказать, что у нас тут шум на весь мир! Какой-то писатель книжку издал, а там и про президента, и про Сосницкого, и про Белоключевского та-акое написано! И про дефолт, и про заказные убийства!.. И все фамилии настоящие, и события подлинные!..
Таня, которая начала внимательно слушать, как только редакторша стала перечислять фамилии, перебила ее:
– Постой, Ирин! А что за писатель-то? Какой-нибудь бывший помощник депутата?
– Да я его и не знаю! Какой-то Грицук! Или Грищук, что ли! Танюш, давай его на программу позовем, а? Я справки наведу, откуда он и что собой представляет, и ты с ним поговоришь! Кстати сказать, отличная тема – правда и ложь в книгах!
Таня подумала немного.
– Ну давай, – согласилась она. – Зови. Только справки обязательно нужно навести.
– Не первый день замужем, – фыркнула редакторша. – Ну давай, давай, пей свой кофе и приезжай скорей! Мы все от нетерпения замучились!
Таня сунула телефон в задний карман джинсов и пропела фальшиво на мотив из «Карнавальной ночи»:
– Сорок лет, сорок лет! Сорок лет – совсем не страшно!..
Страшно, что сейчас нужно выйти из спальни – в джинсах, а не в халате, как положено! – и начать объясняться с любимым! Ох, вот это страшно!
Телефон опять зазвонил, и Таня, обрадовавшись тому, что еще можно потянуть время, схватила трубку.
Номер был незнакомый.
– Татьяна? – И голос незнакомый.
– Да?
– Это Эдуард Абельман. Вы приходили ко мне на прием дней… десять назад.
Некоторое время Таня соображала, кто такой этот Абельман и на какой именно прием она приходила.
Министр?.. Вице-премьер? Спикер Госдумы?
Ах, да!.. Он врач!
– Да, да, здравствуйте, Эдуард! Рада вас слышать. – Это уж она просто так добавила, голос уж больно красивый. Завораживающий такой голос. А имя ужасное – Э-ду-ард!..
– Я поздравляю вас с днем рождения. Желаю вам…
– Подождите, а откуда вы знаете, что у меня день рождения?
– По радио услышал, когда ехал на работу. В рубрике «Знаменитости, родившиеся в этот день».
Таня смутилась. Она всегда смущалась, когда ей напоминали о том, что она – знаменитость.
– Ну да, – весело продолжал Абельман. – Так что я вас поздравляю. Из операционной на секунду выбежал, чтобы вам позвонить.
– В сортир? – уточнила Таня. – Выбежали в сортир?
– Почему? – удивились в трубке.
– Да мой сын тоже на секунду выбежал из класса в сортир, чтобы меня поздравить.
– Да нет, я не из туалета, – ничуть не смутившись, сказал Абельман. – Я так, из предбанника.
Таня переступала босыми ногами по шершавой и теплой плитке, поджимала большие пальцы и улыбалась.
Он молчал в телефоне, который прижимала к его уху операционная сестра – перчатки стерильные, рукой трубку не возьмешь!..
– А вы когда ко мне опять на прием придете? – наконец спросил он. – Или все? Больше не хотите?
Вот того, о чем ты сейчас спрашиваешь, я точно не хочу, стремительно подумала Таня. И больше никогда не захочу. Потому что хочу обратно в свою жизнь, где можно делать то, что нравится мне, – вволю работать, ходить в джинсах, спать голой и не задергивать штор!.. Где можно говорить все, что взбредет в голову, сколько угодно думать, ездить в командировки, приглашать сомнительных писателей на эфир и ни перед кем ни в чем не оправдываться.
Балконная дверь стукнула, Таня оглянулась и обнаружила у себя за спиной Колечку. Он был мрачен и надут.
Все пропало.
– Знаете что, Эдуард Владимирович? – Она приняла решение только из-за Колечкиной физиономии. – Приезжайте сегодня часам к восьми в «Баварию», это такой пивняк на Триумфальной. Знаете?
– Знаю.
– У нас там пьянка и гулянка по поводу моего дня рождения. Приедете?
– Ну, конечно, – сказал Абельман. – Что за вопрос?..
Таня сунула телефон в задний карман, еще раз посмотрела на любимого, хотела что-то сказать, но губы у нее вдруг повело, и она поняла, что заплачет. Плакать ей было никак нельзя – впереди прямой эфир, работа, что скажет гримерша Аллочка, если она явится с заплаканными глазами!..
Таня мрачно посмотрела на Колечку, обошла его, как неодушевленный предмет, и стремительно удалилась в глубину дома.
– Да потому что он меня замучил, этот Грищук! Или Грицук, что ли! Ей-богу, своими руками его придушу!
– Да что ты так разошелся-то, Константин Дмитриевич?
– Да я не разошелся, Дмитрий Евгеньевич! Я все понимаю, конечно, он с министром здравоохранения за ручку здоровается и деньги хорошие платит, но я-то тут при чем?! Он же не мне платит!
Долгов пристально посмотрел на заведующего отделением, который в запальчивости сказал явно не то, что нужно, а заведующий посмотрел на него.
Зря ты это сказал, подумал Долгов.
Зря я это сказал, подумал заведующий.
– Если ты думаешь, что я получаю за него деньги, а ты не получаешь, возьми и делай операцию сам.
Костя Хромов, заведующий хирургическим отделением, сорвал с головы невесомую операционную шапочку и кинул на стол Дмитрия Евгеньевича, заваленный бумагами и такими же шапочками.
– Ну да, делай!.. Он же у тебя хочет оперироваться, а не у меня.
– Тогда ко мне-то какие претензии, Кость?
Как всегда, когда Долгов начинал всерьез сердиться, окружающие пугались и моментально признавали его превосходство. Заведующий отделением немедленно дал «задний ход».