Дмитрий Евгеньевич все пять дней пребывал в отвратительном настроении. Настолько отвратительном, что как раз сегодня утром, после очередной ссоры, Алиса объявила ему, что жить так больше невозможно и они должны расстаться.
Долгов, которому было совершенно не до Алисы и не до расставания с ней, сказал, что у каждого человека должен быть выбор, и жить или не жить вместе – как раз и есть вопрос этого самого выбора, и уехал в свою больницу.
Больной Грицук умер от остановки сердца – ничего особенного не случилось, и вскрытие лишь подтвердило диагноз, поставленный и дежурным врачом, и главным, и Долговым, который после ночного звонка дежурного примчался в клинику.
Ничего из ряда вон не случилось – бывает, что люди умирают, и врачам об этом известно лучше, чем кому бы то ни было, – но Дмитрий Евгеньевич чувствовал себя виноватым, словно это он уморил больного.
Ничего особенного не произошло – умер и умер, ни предсказать, ни поправить этого нельзя, и кардиолог, смотревший сердце на самом лучшем, самом современном, самом точном аппарате, про который говорили, что следующая стадия обследования – это только открыть грудную клетку и посмотреть сердечную мышцу глазами, уверял, что беды ничто не предвещало!.. И все-таки Дмитрий Евгеньевич чувствовал, что в смерти Грицука виноват он – и только он!
Больной был неприятным человеком, извел врачей, сестер и весь остальной персонал, брюзжал, ругался, обещал всех отдать под суд, говорил, что вот-вот умрет, – и его никто не слушал, так он всем мешал!
Нужно было слушать, говорил себе Долгов. Ты же врач, ей-богу! Что это за врач, который не слушает жалобы больного?! Тебе противно было его слушать, потому что он говорил неприятные вещи, а он взял и помер!
А еще ты не слушал, желчно говорил себе Долгов, потому что тебе вечно некогда, и ты уже почти уверовал в то, что ты на самом деле «первый после бога», и потихоньку забываешь тот главный принцип, о котором когда-то толковал начинающим докторам профессор Потемин на кафедре факультетской хирургии, – главное, сомневаться, сомневаться во всем! Врач должен и может сомневаться! Если он не сомневается, если уверен в каждом своем слове – значит, сапожник он, а не врач! Это у сапожников все просто – вот каблук, вот подошва, а вот, скажем прямо, и голенище! Перепутать невозможно! А врачу должно сомневаться!
Не уверен – посоветуйся с кем-нибудь! Не знаешь – спроси у того, кто знает. Не понимаешь – изучи вопрос со всех сторон, не решай ничего кавалерийским наскоком. Кавалерийский наскок врача может дорого обойтись больному!
А вышло так, что Дмитрий Евгеньевич ни в чем не сомневался, больного не слушал, когда тот жаловался, призывал себя к христианскому смирению и мечтал сбыть его урологам!
Теперь, в присутствии адвоката в дорогом полосатом костюме, который говорил очень круглыми фразами и смотрел Долгову в глаза очень внимательно, Дмитрий Евгеньевич чувствовал себя ужасно. Можно было сто раз сослаться на занятость и отправить его сразу к главврачу, но именно из-за чувства вины Долгов решил, что доведет дело до конца – хоть это сделает, раз уж он упустил больного!
А он на самом деле считал, что упустил.
Другой его учитель, хирург Матушкин, отличный врач и просто хороший человек, учивший его в клиническом городке Екатеринбурга вырезать аппендициты, говорил, что во всем и всегда виноват врач. Больной не может быть ни в чем виноват. Он не виноват в том, что заболел, и тем более не виноват в том, что умер!
– Дмитрий Евгеньевич, мне не хотелось бы терять время. Его и без того потеряно немало. Есть обстоятельства, которые заставляют меня торопиться.
– Да, – сказал Долгов, с усилием возвращая себя к реальности. – Что я должен сделать?
Адвокат пожал плечами.
– Да, собственно, ничего особенного. Я надеюсь, что проблем с главным врачом не будет, и вы просто дадите распоряжение своему персоналу, чтобы мне выдали бумаги. И я освобожу вас от своего присутствия.
– Хорошо. – Телефон у Долгова в кармане, поставленный на виброзвонок, не переставая трясся, и профессор подумал, что места на автоответчике может не хватить. – А… что там за бумаги?.. Он же писал книжки, насколько я понял?
Адвокат посмотрел на Долгова, как тому показалось, с сожалением.
– Евгений Иванович Грицук в свое время был руководителем одного из подразделений Госплана, еще в советские времена. Потом, в перестройку, довольно… удачно поучаствовал в приватизации, получил небольшую текстильную фабрику, которая работала по госзаказу, никогда не бедствовала и приносила хорошую прибыль. Лет пять назад он отошел от дел и сделался литератором. Он писал фэнтези, знаете такой жанр?
Долгов кивнул.
– Его издавали, и достаточно успешно. Корифеем он не стал, но у него были свои читатели.
Почитать, что ли, этот самый фэнтези, подумал Долгов с тоской. Или эту самую?..
– А здесь, в больнице, у него рукопись, что ли, была? Я ни разу не видел, чтобы Грицук писал, хотя он у нас пробыл довольно долго!
На предположение о рукописи адвокат ничего не ответил. Он вообще держался довольно высокомерно, и в другое время Долгов такой тон ни за что бы не принял, но сейчас он слишком не любил себя, чтобы обращать внимание на тон.
Сообщив, что вернется, как только подпишет у главврача разрешение на изъятие бумаг, полосатый костюм с достоинством удалился, а Долгов схватился за телефон.
Больную с вырезанным желчным пузырем нужно обязательно проконсультировать у эндокринолога.
Вчера привезли парня после тяжелой аварии – перелом височной кости, тяжелейшее сотрясение, раздробленные кости таза, переломы обеих рук. Все бы ничего, но его долго лечили в районной больнице, куда привезли сразу после аварии, и чуть не залечили до смерти. Уж и операцию назначили, герои, местные районные врачи!.. Хорошо, его жена в последний момент позвонила Алисе, с которой когда-то училась в институте, плакала и умоляла, чтобы посмотрел Долгов. Долгов ничего не понимал в травмах, но вмешался, и больного перевезли в триста одиннадцатую, где неврологи, реаниматологи и травматологи в один голос сказали, что об операции не может быть и речи – нельзя давать наркоз! Долгов вызвал давнего приятеля Степу Андреева из ЦИТО. Степа задумчиво посмотрел на больного и сказал, что раздробленные кости могут подождать еще недели три, а после этого начнутся необратимые изменения. Но три недели на то, чтобы восстановить кровообращение мозга, у них есть. Долгов должен сегодня обязательно переговорить с Марией Георгиевной и по этому поводу тоже, а потом созвониться с женой больного. Препараты, которые ему вводят, все новые и очень дорогие, а есть ли у него такие мелочи, как медицинская страховка, к примеру, Долгов даже не поинтересовался.
И на следующей неделе заседание хирургического общества, где он делает доклад, а у него еще конь не валялся, к докладу он даже не приступал! И хорошо бы рукопись по гнойной хирургии сдать – из «Медицинской книги» еще не торопят, но уже вежливо осведомляются, когда же все будет готово.
И Алиса сегодня утром объявила, что так жить она больше не может, и ни разу за день не позвонила.
Значит, все серьезно. Значит, на самом деле не может.
– Ты ужасный человек, Долгов, – говорил ему давний приятель Миша Савичев. – Тебя никто и ничто не интересует, кроме твоей драгоценной медицины. Если бы я был твоей женой, я бы тебя отравил толченым стеклом во вторую брачную ночь. Потому что первую брачную ночь ты бы, как пить дать, провел в больнице, а не в койке с дорогой супругой!
Долгов на это обычно отвечал, что вот именно поэтому Миша Савичев и не его дорогая супруга, и дискуссия о семейной жизни на этом сама собой увядала.
И Грицук помер, и адвокат – как его фамилия? – разговаривал с ним невыносимо высокомерным тоном. И Долгов никак не мог отделаться от мысли, что где-то он этого адвоката уже видел, только вот где?..
– Можно, Дмитрий Евгеньевич?..
Договаривая по телефону, Долгов посмотрел на дверь. Человек, топтавшийся на пороге, был ему совершенно незнаком.
– Вы по какому вопросу?
– Да я… это… к вам.
– Сейчас, секундочку, – скороговоркой сказал Долгов в телефон. – Вы больной?
– Я? – удивился незнакомец. – Я здоровый! Но все равно это… я к вам по вопросу жизни и смерти.
Елки-палки, подумал Долгов.
– Тогда заходите. Я сейчас освобожусь.
В крохотном кабинетике, где ему и одному было тесно с его бумагами, компьютерами, папками и книгами, наваленными на столе, где переодеваться приходилось за дверью, и здоровенный Долгов там решительно не умещался, и вешалка, на которую он пристраивал костюм, обязательно обрушивалась с грохотом, а для того, чтобы натянуть хирургические штаны, приходилось присаживаться на узкую кушетку так, что голова оказывалась почти в раковине, а ноги доставали до стола, сразу стало еще теснее и запахло чем-то, то ли рыбой, то ли бензином.
– Вы кто?
– Да вы не знаете меня. – Человек переступил с ноги на ногу и исподлобья посмотрел на Долгова. – Я работаю тут. На автосервисе.
– На каком автосервисе? – тягостно поразился Долгов. Под столом он посмотрел на часы и обругал себя за это. Только что поедом себя ел, что невнимателен к людям, и вот опять считает свои драгоценные минуты!
– На том, – человек кивнул на окно, видимо, таким образом объясняя, что где-то там, за окном, есть автосервис, на котором он работает. – Мы ваш джип в прошлом году открывали. Помните, когда в морозы у вас замок заело?
Замок и морозы Долгов помнил, а этого человека нет.
Видимо, никакого воспоминания не отразилось у Долгова на лице, потому что мужик вдруг смешался, и надежда, с которой он смотрел на профессора, сменилась крайним замешательством.
– А вы что хотели?
– Да нет, раз вы меня не помните…
Телефон опять зазвонил.
– Да, – сказал Долгов в трубку.
– Дмитрий Евгеньевич, это Мария Георгиевна. Зайдите к нам. Мы хотели больного Воропаева сегодня в отделение переводить, и вы должны на него взглянуть.
– А какие сегодня сутки?
– Третьи после операции.
– Ну, так у него все в порядке?
– По нашим показателям, да. Стабилен, и динамика приличная.
– Вы считаете, что можно переводить?..
– Я пойду, – сказал мужик из автосервиса и сделал движение, чтобы идти. – Извиняюсь!
– Мария Георгиевна, я зайду, но только не сию минуту. А палата для него готова, можно отправлять, да?
– Да, да, все в порядке.
– Но я все-таки посмотрю, – сказал Долгов.
– Тогда я вас дождусь.
– Подождите, – велел Дмитрий Евгеньевич мужику, который уже взялся за ручку двери. – Вы о чем со мной хотели поговорить? О моей машине? Или о чем?
– Мать болеет, – выговорил тот с усилием. – Я думал, вы помните, что я вам машину открывал!.. Я думал, может, вспомните, если забыли. А так… Извиняюсь, короче…
– Чем болеет ваша мать?
– Да непонятно, – сказал мужик и посмотрел на Долгова с тоской. – Никто ж не понимает ничего! Ну, никто не понимает, доктор!.. А человек того… пропадает человек совсем!
– Это вы зря так говорите, – строго сказал Долгов из соображений корпоративной, цеховой и черт знает какой этики. – Понимающих врачей очень много.
– Да, может, их и много. Только матери моей все хуже и хуже, а она… веселая такая! Молодая еще. А они говорят, диагноз нельзя поставить.
– А симптомы какие?
Мужик мигнул.
– Как болезнь проявляется? – Телефон на столе у Долгова опять зазвонил, он посмотрел номер и не стал отвечать.
Звонила Алиса, которая утром объявила ему, что жить так больше не может, а Долгов ей ответил, что это – свободный выбор каждого.
Он все равно не стал бы разговаривать о жизни и любви. Он терпеть не мог таких разговоров, а сейчас было особенно невмоготу!..
– Ну, температура у нее. Слабость. Раньше еще ничего, а теперь она почти не встает.
– Какая температура?
– Высокая, доктор. Когда тридцать девять, а когда тридцать девять и пять. – Мужик вдруг с размаху сел на стул и посмотрел на Долгова горестно. – Что делать?!
– А давно такая температура?
– Да уж с месяц.
– Месяц температура тридцать девять и пять?! Каждый день?!
– Ну да.
– А она в больнице? В какой?
Номер больницы ему ни о чем не говорил.
– А давно она лежит?
– Недели три как лежит! Нет, три с лишним! Доктор, – вместе со стулом парень подался к нему, налег грудью на стол, – про вас тут все говорят, что вы понимающий!.. Наш хозяин так сказал! Вы его оперировали, так он говорит, что вы все можете! Вылечите мать, доктор! Христом богом вас прошу! Хотите, на колени встану?!
– Не надо, – быстро ответил Долгов. – Вы сможете ее привезти?
– Конечно, смогу! Конечно, доктор, вы только ее посмотрите! Она же не болела никогда, а тут вдруг ни с того ни с сего!.. Раньше хоть вставала, а вчера я приехал, так она меня даже не сразу узнала! А она молодая, доктор, веселая! Пятьдесят два года всего! Она еще и не жила совсем! На курорте никогда не была, а ей все в Ялту охота! Так я ей и сказал – мамань, ты того, давай собирайся летом в Ялту. Я теперь зарабатываю хорошо. Она обрадовалась, платье какое-то пошила, специальное, курортное, а тут напасть такая!.. Вылечите ее, доктор!
Посетитель еще приналег на стол, бумаги поехали и обрушились на пол, и он стал подбирать их – большими, неловкими, не умеющими обращаться с бумагами руками, – и Долгов начал подбирать, и какое-то время они вместе ползали на крохотном пятачке между столом и окошком.
– Я же не знаю, чем она больна, – объяснил Долгов, вылезая из-под стола. Парень веером держал в руке помятые бумаги и не отводил от него глаз. – Привозите ее, мы посмотрим, что можно сделать.
– Я заплачу, вы не думайте, – заявил парень твердо. – Сколько нужно, столько я и заплачу.
Долгов взял у него из руки бумаги и положил на стол.
Он не мог сказать этому просителю, что вряд ли его денег хватит на то, чтобы оплатить услуги доктора медицинских наук и профессора. И госпитализацию на коммерческой основе он тоже вряд ли потянет. И дело не в запредельной дороговизне, а в том, что страна устроена так погано – обычный работающий человек не может себе позволить коммерческую медицину, ну, за исключением нескольких вполне коммерческих пломб в зубах!
Он не мог сказать этого мужику, который тревожно и искательно смотрел ему в глаза, даже дышать старался тише – из уважения! – и весь взмок со страху, что ему сейчас откажут, рухнет последняя надежда, и мать останется помирать от неизвестной болезни. А она молодая, веселая, в Ялту собралась!..
Долгов быстро прикинул, как ему пристроить больную на общих основаниях и по обязательной страховке. Главврач разрешит, он отличный, все понимающий мужик. Только бы место нашлось.
– Сможете завтра ее привезти? Только не с утра, я буду в другом месте. Часам к трем. Вы мне позвоните и приходите с ней прямо в приемный покой, я предупрежу. И завтра же мы ее посмотрим.
– Доктор, спасибо вам…
– Подождите, – перебил Долгов. – В какой она больнице, скажите еще раз!
Нужно будет позвонить, попросить анамнез, просить, чтоб отпустили и чтоб не обижались.
Кто тут первый после бога?.. Должно быть, никого нет!..
Пятясь и не отводя от Долгова глаз, парень вышел из кабинета, и дверь сильно хлопнула за ним. Долгов потер лицо.
Что-то было неприятное, он пытался вспомнить и вспомнил не сразу.
Алиса звонила, а он не ответил. Она утром от него ушла.
Он посмотрел на трубку.
Выяснять отношения он не умел и не любил и искренне не понимал, почему женщин так тянет их выяснять!.. Впрочем, сказал себе справедливый и объективный Дмитрий Евгеньевич, Алису как раз не особенно тянуло. Она редко досаждала ему специфическими дамскими выступлениями. Но, черт возьми, неужели непонятно, что сейчас ему вообще не до нее?! Она все знала про больного Грицука и про чувство вины, замучившее Долгова, и про хирургическое общество, и про то, что рукопись нужно сдавать в «Медицинскую книгу»! Все знала и тем не менее утром сказала ему, что больше так жить не может! А он не может жить по-другому. И что выходит?..
Тренькнул больничный телефон, и Долгов схватился за него радостно – работать ему всегда было легче и приятнее, чем мучительно раздумывать о жизни и любви! На работе, по крайней мере, все было ясно и понятно, и проблемы можно было так или иначе решить. Как решать проблему жизни и любви, Долгов никогда не знал.
– Дмитрий Евгеньевич, – сказал в трубке главврач, – вы можете подойти ко мне на минутку?
– Могу, Василий Петрович. Что-то случилось?
– Ничего особенного, но мне хотелось бы, чтоб вы взглянули.
В кабинете главврача был давешний «полосатый» адвокат. Глебов его фамилия, неожиданно вспомнил Долгов. На столе аккуратно разложены какие-то бумаги, а на стуле пристроен раздутый, как бегемот после кормежки, пакет, видимо, с одеждой. Глебов сидел несколько в сторонке со скромно-торжествующим, как показалось Долгову, лицом, и на коленях у него была толстая записная книжка, в которой он что-то, не отрываясь, строчил. Он лишь мельком взглянул на Долгова и продолжал строчить.
Позер, мрачно подумал про него Дмитрий Евгеньевич.
– Вы не в курсе, что это такое?..
В пальцах у главного врача, красных от постоянного мытья, с коротко остриженными, крепкими ногтями, оказалась какая-то крохотная трубочка, которую он осторожно взял со стола и держал очень аккуратно за торцы, как будто боялся испачкать.
Долгов посмотрел на трубочку, а потом на главного.
– Это нитроглицерин, – сказал он бесцветным тоном, – ну, по крайней мере, так написано на флаконе!..
– Больной Грицук страдал какими-то формами сердечной болезни? – тут же осведомился адвокат. – Я правильно понял?..
Но врачи не обратили на него никакого внимания.
– Да вы взгляните, взгляните, Дмитрий Евгеньевич! – И главный тряхнул стеклянную трубочку, так что таблетки внутри ссыпались на одну сторону. – Какой это, к богу, нитроглицерин!..