А напротив стоял дом Кавано. Две машины на подъездной аллее, баскетбольная площадка во дворе, красный флажок над почтовым ящиком. Со стороны все было привычно и мирно. Но внутри…
Спенсер закрыла глаза, вспоминая май седьмого класса, когда прошел год после катастрофы с Дженной. Она ехала на электричке в Филадельфию, чтобы встретиться с Эли и пройтись по магазинам. Всю дорогу она строчила сообщения, переписываясь с Эли, и не сразу заметила, кто сидел в соседнем ряду. Тоби. Он неотрывно смотрел на нее.
У нее затряслись руки. Тоби весь год учился в школе-интернате, так что Спенсер давно его не видела. С падающей на глаза челкой, в огромных наушниках, он как будто и не изменился, но в тот день, как ей показалось, выглядел сильным. И опасным.
Чувство вины и тревоги, рожденное трагедией Дженны, все, что Спенсер пыталась похоронить, прорвалось наружу. «Я тебя достану». Ей захотелось сбежать из вагона, исчезнуть. Она выставила ногу в проход, но тут прямо перед ней возник кондуктор.
– Вы следуете до Тридцатой улицы или до Восточного рынка? – раздался его зычный голос.
Спенсер вжалась в сиденье.
– До Тридцатой, – прошептала она.
Когда кондуктор прошел дальше, она снова взглянула на Тоби. Тот расплылся в широкой зловещей улыбке, но уже в следующее мгновение выражение лица его стало бесстрастным, только в глазах читалось: «Вы. У меня. Дождетесь».
Спенсер вскочила с места и перешла в другой вагон. Эли ждала ее на платформе у Тридцатой улицы, и, когда они оглянулись на поезд, Тоби смотрел прямо на них.
– Вижу, кое-кого выпустили из мини-тюрьмы, – ухмыльнулась Эли.
– Да. – Спенсер попыталась отшутиться. – И он по-прежнему неудачник с большой буквы Н.
Но спустя несколько недель Эли пропала. И стало совсем не смешно.
Свисток компьютера заставил Спенсер вздрогнуть. Она установила новый сигнал оповещения о входящей почте. Взволнованная, она подошла к монитору и кликнула два раза, открывая новое сообщение.
Привет, любимая. Не говорил с тобой вот уже два дня, скучаю и схожу с ума. – Рен.
Спенсер вздохнула, охваченная нервным трепетом. Как только она увидела Рена – сестра привела его на семейный обед, чтобы познакомить с родителями, – с ней произошло что-то необъяснимое. Он словно околдовал ее, когда сел за столик в ресторане «Мошулу», глотнул красного вина и встретился с ней глазами. Британец с экзотической внешностью, остроумный и интеллектуальный, он, как оказалось, разделял и ее музыкальные вкусы. Ему нравились те же инди-группы, что и Спенсер. И он совершенно не подходил ее пресной, чопорной и безупречной сестре Мелиссе. Зато был создан для Спенсер. Она это знала… Как, впрочем, и он.
Прежде чем Мелисса застукала их в пятницу вечером, они с Реном познали незабываемые двадцать минут страсти. Но, поскольку Мелисса нажаловалась, а родители всегда принимали ее сторону, Спенсер строго-настрого запретили видеться с Реном. Она тоже безумно по нему скучала, но что было делать?
Еще заспанная, растерянная, она спустилась по лестнице и прошла через длинную узкую галерею, где мама развесила пейзажи Томаса Коула[21], унаследованные от деда. Она остановилась на пороге просторной кухни. Родители восстановили ее в первозданном виде, какой она была в 1800-х годах, разве что столешницы да ультрасовременная бытовая техника выбивались из общего стиля. Сейчас семейство собралось за кухонным столом, сервированным блюдами на вынос из тайского ресторана.
Спенсер неловко топталась в дверях. Все эти дни она не общалась с родными и даже на похороны Эли уехала одна, а после поминальной службы видела их лишь мельком. Собственно, в последний раз родители разговаривали с ней пару дней назад, когда отчитывали ее за Рена, и вот теперь они снова демонстрировали презрение, даже не позвав ее к столу. А между тем за ужином был гость. На ее месте сидел Йен Томас, бывший парень Мелиссы – и первый среди ухажеров сестры, кого поцеловала Спенсер.
– О, – вырвалось у Спенсер.
Йен, единственный из всех, поднял взгляд.
– Привет, Спенс! Как дела? – непринужденно спросил он, как если бы каждый день ужинал у Хастингсов. Спенсер и так чувствовала себя неловко оттого, что Йен тренировал школьную команду по хоккею на траве, но его появление в их доме перешло все границы.
– М-м… прекрасно, – сказала Спенсер, украдкой поглядывая на родителей и сестру, но никто не смотрел на нее и уж тем более не объяснял, с чего вдруг Йен лакомился тайской кухней у них дома. Спенсер подставила стул с угла и стала накладывать себе на тарелку курицу с лемонграссом. – Йен, так ты, значит, ужинаешь с нами?
Миссис Хастингс строго посмотрела на нее. Спенсер прикусила язычок. Ее захлестнуло горячее и липкое чувство стыда.
– Мы столкнулись на… м-м… поминальной службе, – объяснил Йен.
Его прервал вой сирены, и Йен отложил вилку. Звук, похоже, доносился со стороны дома ДиЛаурентисов. Полицейские машины дежурили там круглосуточно.
– От такого соседства и свихнуться недолго, а? – Йен пробежал пальцами по светлым вьющимся волосам. – Я и не думал, что здесь до сих пор торчат копы.
Мелисса подтолкнула его локтем.
– У тебя там, в криминальной Калифорнии, не было стычек с полицией? – Мелисса и Йен расстались, когда он уехал на другой конец страны поступать в колледж Беркли.
– Не-а, – сказал Йен.
Прежде чем он смог продолжить, Мелисса в свойственной ей манере переключилась на себя. Она повернулась к миссис Хастингс:
– Так вот, мам, цветы на службе были точно такого цвета, в какой я хочу покрасить стены гостиной.
Мелисса потянулась за журналом «Марта Стюарт ливинг»[22] и открыла его на отмеченной странице. Она только и говорила, что о ремонте своего нового дома; родители купили ей таунхаус в Филадельфии в награду за поступление в Уортонскую школу бизнеса Пенсильванского университета. Спенсер таких щедрых подарков никогда не делали.
Миссис Хастингс склонилась к ней, заглядывая в журнал:
– Мило.
– В самом деле, здорово, – согласился Йен.
У Спенсер вырвался недоверчивый смешок. Сегодня прошла панихида по Элисон ДиЛаурентис, а они как ни в чем не бывало обсуждали цвет стен в гостиной?
Мелисса повернулась к Спенсер:
– Что это было?
– М-м… я хочу сказать… – пролепетала Спенсер. Мелисса выглядела обиженной, как будто Спенсер задела ее своей грубостью. Она нервно крутила в руке вилку. – Забудь.
Снова повисло молчание. Казалось, даже Йен уже побаивался ее острого язычка. Отец сделал щедрый глоток вина.
– Вероника, ты видела там Лиз?
– Да, и даже поговорила с ней, – ответила мама. – По мне, так она выглядела сногсшибательно… учитывая обстоятельства.
Спенсер предположила, что родители говорили об Элизабет ДиЛаурентис, моложавой тетушке Эли, жившей неподалеку.
– Должно быть, это ужасный удар для нее, – торжественно произнесла Мелисса. – Даже не могу себе представить.
Йен что-то промычал, выражая участие. Спенсер почувствовала, как задрожала ее нижняя губа. «Послушайте, а как насчет меня? – хотелось крикнуть ей. – Вы часом не забыли? Я была лучшей подругой Эли!»
С каждой минутой Спенсер все сильнее чувствовала себя лишней за этим столом. Она ждала, что кто-нибудь спросит, как она справляется с горем, предложит ей кусочек темпуры[23] или хотя бы скажет «Будь здорова» в ответ на чих. Но они по-прежнему наказывали ее за то, что она целовалась с Реном. Даже сегодня, в столь скорбный день.
Ком подступил к горлу. Она привыкла быть всеобщей любимицей: учителей, тренеров по хоккею, редактора школьного ежегодника. Даже личный парикмахер Ури называл Спенсер любимой клиенткой, потому что ее волосы замечательно впитывали краску. Она выиграла тонны школьных наград, в «Майспэйс» у нее насчитывалось 370 друзей, и это не включая музыкантов. И пусть она не была любимицей родителей – затмить Мелиссу врял ли представлялось возможным, – но мысль о том, что они ее ненавидели, была невыносимой. Тем более сейчас, когда все в ее жизни казалось таким шатким.
Йен извинился и вышел из-за стола, чтобы сделать телефонный звонок. Спенсер глубоко вздохнула.
– Мелисса? – Ее голос дрогнул.
Мелисса подняла голову, но тотчас опять уткнулась в тарелку, продолжая ковырять тайскую стряпню.
Спенсер прочистила горло:
– Пожалуйста, поговори со мной?
Мелисса еле заметно пожала плечами.
– Я хочу сказать, я не могу… Мне больно оттого, что ты ненавидишь меня. Ты совершенно права. Насчет… сама знаешь. – У Спенсер так тряслись руки, что пришлось зажать ладони между ног. Она нервничала от такого унижения.
Спенсер прочистила горло:
– Пожалуйста, поговори со мной?
Мелисса еле заметно пожала плечами.
– Я хочу сказать, я не могу… Мне больно оттого, что ты ненавидишь меня. Ты совершенно права. Насчет… сама знаешь. – У Спенсер так тряслись руки, что пришлось зажать ладони между ног. Она нервничала от такого унижения.
Мелисса коснулась обложки журнала.
– Извини, – сказала она. – Это не обсуждается.
Она встала из-за стола и понесла свою тарелку к раковине.
– Но… – Спенсер едва не задохнулась от возмущения. Она перевела взгляд на родителей. – Мне очень жаль, правда… – Она почувствовала, как слезы закипают в глазах.
Что-то промелькнуло в лице отца, какой-то проблеск сочувствия, но он тотчас отвернулся. Мама, невозмутимо выкладывая кусочки курицы с лемонграссом в пластиковый контейнер, пожала плечами.
– Ты сама устроила себе веселую жизнь, Спенсер, – сказала она, убирая остатки ужина в массивный холодильник из нержавеющей стали.
– Но…
– Спенсер, – произнес мистер Хастингс тоном, не терпящим возражений.
Спенсер зажала рот рукой. Йен вернулся на кухню с глуповатой улыбкой на лице. Он почувствовал напряженную атмосферу, и улыбка завяла.
– Идем. – Мелисса взяла его за руку. – Десерт съедим в городе.
– Конечно. – Йен хлопнул Спенсер по плечу. – Спенс? Хочешь с нами?
Спенсер не очень-то хотелось – да и Мелиссе тоже, судя по тому, как она подтолкнула юношу к двери, – но ей все равно не дали слова. Миссис Хастингс поспешно произнесла:
– Нет, Йен, Спенсер останется без десерта. – В такой же манере она обычно отчитывала собак.
– Но все равно спасибо, – сказала Спенсер, сглатывая слезы. Чтобы хоть как-то отвлечься, она сунула в рот кусок манго в соусе карри. Он проскочил внутрь, прежде чем она сглотнула, и густой соус обжег горло. Она долго и громко откашливалась и наконец выплюнула все в салфетку. Когда в глазах прояснилось, она увидела, что рядом никого не было. Родители даже не обеспокоились тем, что она может задохнуться, и просто ушли с кухни.
Спенсер вытерла слезы и уставилась на противный кусок сморщенного манго в салфетке. Он выглядел в точности так же, как она себя чувствовала.
6. Несладкая доля волонтера
Во вторник днем Ханна, переодевшись после школы в футболку сливочного цвета и мешковатый кашемировый кардиган, решительно поднялась по ступенькам к двери клиники пластической хирургии и послеожоговой реабилитации. Те, кто лечился здесь от ожогов, называли клинику «Уильям Атлантик». Для тех, кто приходил сюда на липосакцию, привычнее было название «Билл Бич».
Здание клиники стояло в глубине леса, и сквозь кроны величественных деревьев проглядывал лишь кусочек голубого неба. В воздухе разливался аромат диких цветов. В такой дивный денек ранней осени Ханна предпочла бы развалиться у бассейна в загородном клубе и смотреть, как парни играют в теннис. Или устроить многокилометровую пробежку, чтобы сбросить жирок, накопленный за ночь, пока она заедала чипсами волнение, вызванное неожиданным визитом отца. А то и просто понаблюдать за муравейником или присмотреть за соседскими шестилетними двойняшками-сорванцами. Да чем ни займись – все было лучше вынужденного волонтерства в ожоговой клинике.
Для Ханны волонтерство было сродни ругательству. В последний раз она занималась этой ерундой в седьмом классе, когда они устроили благотворительный показ мод в роузвудской школе. Девчонки нарядились в дизайнерские шмотки и дефилировали по сцене; зрители делали ставки на их наряды, и вырученные деньги шли в благотворительный фонд. Эли щеголяла в роскошном платье от «Кельвин Кляйн», и какая-то худющая вдовушка взвинтила на него цену аж до тысячи долларов. Ханна надела чудовищное платье от «Бетси Джонсон» – неонового цвета, с оборками, – в котором выглядела еще толще. Единственным, кто поставил на ее наряд, оказался ее родной отец. Неделю спустя родители объявили о разводе.
И вот теперь отец вернулся. Вроде того.
Когда Ханна вспоминала вчерашнее появление отца, на нее разом накатывали головокружение, тревога и злость. С момента своего чудесного преображения она мечтала о встрече с отцом и воображала, как предстанет перед ним – стройная, популярная, уверенная в себе. В ее мечтах он всегда возвращался вместе с Кейт, располневшей и прыщавой, и на ее фоне Ханна выглядела еще краше.
– Эй, полегче! – крикнула она, когда кто-то резко распахнул дверь, едва не заехав ей по лбу.
– Смотреть надо, – услышала она в ответ.
И тут Ханна подняла взгляд. Она стояла у распашных стеклянных дверей рядом с каменной пепельницей и большим вазоном с примулой. Из клиники вышла Мона.
У Ханны отвисла челюсть. Такое же удивленное выражение промелькнуло на лице Моны. Какое-то мгновение девушки разглядывали друг друга.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Ханна.
– Навещала мамину подругу. Она сиськи сделала. – Мона перекинула через веснушчатое плечо прядь белокурых волос. – А ты?
– М-м, та же история. – Ханна недоверчиво взглянула на Мону. Встроенный детектор лжи подсказывал, что Мона привирала. Впрочем, и Мона могла заподозрить обман с ее стороны.
– Ладно, я пошла. – Мона затеребила ручки бордовой сумки-тоут. – Позвоню.
– Хорошо, – хрипло произнесла Ханна. Они разошлись в разные стороны. Ханна обернулась и посмотрела на Мону, убедившись в том, что и Мона тоже поглядывала на нее через плечо.
– А теперь – внимание, – сказала Ингрид, дородная, деловитая старшая медсестра-немка. В смотровом кабинете она учила Ханну чистить мусорные ведра. Подумаешь, премудрость какая!
На стенах кабинета, окрашенных в зеленый цвет гуакамоле, висели зловещие плакаты на тему кожных болезней. Ингрид поручила Ханне уборку палат амбулаторного отделения; со временем, если Ханна справится, ей могли доверить палаты стационара, где лежали пациенты с серьезными ожогами. Слава богу, до этого пока не дошло.
Ингрид вытащила из ведра мешок с мусором.
– Это идет в синий контейнер на заднем дворе. И еще ты должна убирать инфекционный мусор. – Она жестом показала на точно такое же ведро. – Такой мусор всегда собирается отдельно. Да, и обязательно надень это. – Она протянула Ханне пару латексных перчаток. Ханна посмотрела на них так, словно они уже были заразны.
Ингрид вывела ее в коридор.
– Здесь еще десять палат, – объяснила она. – Очистишь мусорные ведра, протрешь везде тумбочки, потом найдешь меня.
Зажав нос – ее тошнило от больничных запахов, – Ханна направилась в кладовку за мешками для мусора. Она оглядела коридор, пытаясь угадать, где находились палаты стационара. Дженна ведь тоже лежала в этом отделении. Слишком многое напоминало о Дженне в последние дни, хоть она и гнала от себя непрошеные мысли. Но одно не давало покоя – сознание того, что кто-то знал эту историю и мог рассказать.
Да, возможно, Дженна стала жертвой несчастного случая, однако Ханна все чаще задумывалась о том, что это было не совсем так. Эли придумала Дженне прозвище: Белоснежка, как в мультике, потому что Дженна до боли напоминала диснеевскую героиню. Ханна тоже считала, что Дженна похожа на Белоснежку – но в хорошем смысле. Не настолько изысканная, как Эли, миловидная Дженна все-таки обращала на себя внимание. Однажды Ханне пришло в голову, что сама она тянет только на гнома Соню из той же сказки.
И все же Дженна оставалась излюбленной мишенью для насмешек Эли. Ханна помнила, как в шестом классе она нацарапала непристойную шутку о сиськах Дженны под диспенсером бумажных полотенец в школьном туалете для девочек. А перед уроком алгебры налила воды на стул Дженны, чтобы после урока та встала с мокрым пятном на брюках. Она высмеивала деревенский акцент Дженны на уроках французского… Поэтому, когда парамедики вытащили Дженну из домика на дереве, Ханне стало не по себе. Ведь это она подхватила идею Эли разыграть Тоби, решив, что, если прокатит с Тоби, можно будет посмеяться и над Дженной. Она как будто хотела, чтобы все это случилось.
В конце коридора распахнулись автоматические двери, и Ханна очнулась от воспоминаний. Она застыла на месте, сердце забилось сильнее, предвкушая появление Шона, но чуда не случилось. Разочарованная, она достала из кармана сотовый телефон и набрала его номер. Включилась голосовая почта, и Ханна нажала отбой. Она позвонила еще раз, подумав, что он просто не успел взять трубку, но снова попала на автоответчик.
– Привет, Шон, – защебетала Ханна после сигнала, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно. – Это снова Ханна. Хотела поговорить с тобой, в общем… м-м… ты знаешь, где меня найти!
Сегодня она оставила ему уже три сообщения, но Шон так и не ответил. Интересно, не заседал ли он в «Клубе Д»? Недавно Шон дал обет целомудрия, поклявшись не вступать в сексуальные отношения никогда. Может, перезвонит, когда освободится? Или нет. Ханна сглотнула – ей даже думать об этом не хотелось.