— Но при чем здесь комитет? — вставил я.
Яков Вениаминович посмотрел на меня с легкой укоризной.
— Неужели вы не видите? Вы просто не хотите открыть глаза! Комитету не нужна никакая идеология, ему хватит одной силы. Такого еще не было никогда. Никогда, понимаете! Это будет неограниченная власть, огромные возможности при полном отсутствии сдерживающих ограничений.
Я протестующе поднял руку.
— Подождите, Яков Вениаминович! Вы же сами буквально несколько минут назад говорили, что большие возможности неизбежно связаны с жесткими ограничениями. Вы ведь противоречите сами себе!
Глаза старого мага были очень грустными.
— Вадик, мальчик мой, так это противоречие меня как раз и пугает.
Глава двадцать вторая
Нельзя сказать, что слова Якова Вениаминовича не произвели на меня совсем никакого впечатления, но чтобы я ими проникся до глубины души — этого тоже не было. Комитет не вызывал у меня ни малейшей симпатии и, возможно, после аргументов старого мага стал еще чуть более неприятен. Но плечи мои не поникли под гнетом нависшей над миром глобальной катастрофы. Не верю я в основополагающую роль идеологии в ограничении власти. Как мне представляется, власть имущие чем вмещать свои действия в рамки идеологии, скорее поступятнаоборот: натянут идеологию на нужные им действия. И касается это не только мелких шалостей с вопросами морали, но и куда более серьезных вещей. Вроде миротворческих бомбардировок больниц, например.
Конечно, возможности растягивания границ допустимого не бесконечны, окна Овертона могут смещаться быстро, но не мгновенно... и все же в полной мере я страха Якова Вениаминовича не разделял. К тому же, с чего он взял, что КОМКОН обойдется без идеологии? Это вообще возможно? Мне почему-то кажется, что какая ни есть идеология дается любой власти в нагрузку, даже если эта власть об этом не задумывается. И КОМКОН — если опасения Якова Вениаминовича небезосновательны, и комитет действительно придет к власти на всей планете — не исключение. Вот только какой она будет, эта идеология?
Я попытался себе представить, как будет выглядеть мир под управлением группы магов, вся сила которых в мощи заклинаний. Получалось плохо. Точнее, совсем не получалось. Эх, мало я фэнтези в юности читал, наверняка там подобные примеры описаны.
Возможно, ближайшим аналогом будет феодальное общество, с магами в роли новой аристократии? Обычные люди, понятное дело, плебс, а курьеры? Классовая прослойка? Я поежился от подобных мыслей, прослойкой почему-то быть совсем не хотелось. И слово какое-то неудачное, и роль мне не больно импонировала.
Но тут ведь другой вопрос есть. Как быть с теми, кто находится у власти сейчас? Я не только и не столько президентов и министров имею в виду. А всех тех, кто владеет реальными деньгами, а значит — реальной властью. Легко ли они отдадут рычаги управления, легко ли смирятся с ролью черни? Смешной вопрос с очевидным ответом... И вот тут уже мне лично виделись вещи пострашнее полуабстрактных построений Якова Вениаминовича про силу и идеологию.
Да полно, под силу ли вообще кучке магов, пусть очень мощных, опрокинуть этакого колосса — сложившуюся, устоявшуюся, исправно функционирующую систему Власти Денег? Нет, не верю...
Я подался чуть вперед, чувствуя, что ухватил за хвост важную мысль.
— Яков Вениаминович, мне кажется, в одном вы ошиблись.
— В чем же, Вадик? — старик посмотрел на меня с неподдельным интересом.
— Вы сказали, что комитет при ВАМ — это пустые слова, не имеющие под собой реальной почвы. Я так не считаю. Не сможет комитет сам по себе стать всепланетным правительством.
Яков Вениаминович какое-то время всматривался в мое лицо, словно рассчитывая там прочитать все мои аргументы. Но все же спросил:
— Почему?
— Кишка тонка, — просто ответил я. — При всей их силе, которая, верю, велика. Только ведь не в одной силе дело. Чтобы взять в руки власть, недостаточно завладеть дворцом и залезть на трон. Нужно еще — как там по классике — почты, телефон, телеграф...
Роберт тихонько засмеялся, а Яков Вениаминович хмыкнул:
— Ох, Вадик, какие-то у вас аналогии революционные...
— Конечно! — я встал и заходил по комнате, придавая энергии течению мысли. — А о чем мы вообще говорим? Разве не о революции? Я не знаю — и боюсь узнать, если честно. — насколько она будет бескровной, но нарисованная вами смена миропорядка — это именно революция. Не дворцовый переворот, который можно осуществить кучкой заговорщиков и который меняет только вывеску власти, не изменяя сути. Мы не знаем численный состав комитета, но он явно невелик. Для ниспровержения действующей власти им элементарно не хватит массовости!
Я ждал возражений от Якова Вениаминовича, но неожиданно оппонентом выступил Роберт.
— Действующей власти, вы говорите? — переспросил он. — Ваши рассуждения были бы безупречны, Вадим, имейся таковая в наличии. Но ведь на данный момент никакого всепланетного правительства просто не существует. Комитет, если папа прав, конечно, просто займет пустующую нишу. Или, скажем так, создаст ее для себя. Возможно, в таком случае революция необязательна?
Сделав еще круг по комнате, я вернулся на место и покачал головой.
— Отсутствие всепланетного правительства не означает, что нет мировой власти. Пусть в неявной форме, пусть раздробленная на фрагменты, но она есть. И, полагаю, вполне устойчива к возможному воздействию самых различных комитетов.
Яков Вениаминович задумчиво кивал в такт не то моим словам, не то каким-то своим мыслям.
— И к чему это все приводит вас, Вадик? — спросил он.
Мне показалось, что собственные выводы он уже для себя сделал, и теперь хочет просто сравнить их с моими.
— Я не думаю, что ВАМ — один из инструментов комитета. Мне кажется наоборот, комитет — что-то вроде передового отряда Ассоциации. Острия копья.
Яков Вениаминович пожевал губами с некоторым сомнением.
— А это ничего, что копье ничего не знает о своем острие? — спросил он.
— Ничего, — легко ответил я. — На первоначальном этапе это даже полезно, наверное. В целях сохранности определенной информации от общества в целом. Массы, вероятно, будут подключены в нужный момент. Не думаю, что это будет невыполнимой задачей...
Яков Вениаминович сгорбился как-то совсем по-стариковски, подперев ладонью подбородок.
— Даже если вы правы, Вадик, что это меняет принципиально? Сотня правителей или миллион — вы видите разницу?
— Вижу. — признался я. — Миллион — это уже не правительство, это правящий класс. Новый класс, с иголочки. А комитет вполне может быть той самой верхушкой айсберга...
Я щедро поделился соображениями о грядущей магократии, извинившись за свое невежество в вопросах соответствующих фэнтезийных миров. Яков Вениаминович к моему удивлению оказался здесь более сведущим, и какое-то время мы посвятили построению более или менее потрясающих воображение моделей мироустройства.
Вывел нас из этого захватывающего диспута осторожное, правда, не без доли ехидства покашливание Роберта.
— А не слишком ли мы увлеклись, а? — мягко сказал он, и я не мог не отметить деликатное «мы». — Живое воображение — вещь без сомнения хорошая, но в умеренных дозах. Не стоит отрываться от реальности так уж сильно. Еще немного, и мы буквально по годам распишем все грядущее человеческой цивилизации, имея в качестве оснований всего лишь парочку фактов.
Слегка остыв, я склонен был согласиться с Робертом. Действительно, возможно, нас немного занесло. Меня, в первую очередь. Хотя и с подачи Якова Вениаминовича. Старый маг тоже выглядел немного сконфуженным.
Стараясь быть предельно осторожными и трезвыми в суждениях, мы наметили факты, которые можно считать бесспорными. Их оказалось не так уж много. Факт номер раз — само существование комитета. Факт номер два — его возможности, заметно превышающие возможности обычных магов. Все-таки версию о том, что телепортация — единственное ценное заклинание, которым владеет комитет, мы отвергли как необоснованную. В скептицизме тоже не стоит перегибать палку. Третий факт, тесно связанный со вторым
— закрытость комитета. И, наконец, четвертый — серьезный вес комитета по крайней мере в правоохранительных органах нашей страны. Утверждать, что в других точках планеты дела обстоят подобным же образом, у нас железных оснований не имелось. Хотя обратное виделось малоправдоподобным.
В качестве существенного примечания к последнему факту мы отметили потрясающую воображение скорость достижения комитетом своего нынешнего положения. Ведь даже по самым предельным оценкам КОМКОНу все равно меньше четырех лет...
Мы дали друг другу слово все последующие гипотезы строить, не теряя тесного контакта с задокументированными нами только что фактами. И... замолчали. Ничего, кроме уже придуманного, мне лично в голову не лезло. Прервав затянувшееся молчание, Яков Вениаминович в какой-то степени подтвердил мои соображения.
Мы дали друг другу слово все последующие гипотезы строить, не теряя тесного контакта с задокументированными нами только что фактами. И... замолчали. Ничего, кроме уже придуманного, мне лично в голову не лезло. Прервав затянувшееся молчание, Яков Вениаминович в какой-то степени подтвердил мои соображения.
— Как хотите, молодые люди, но любая организация создается с определенной целью. И я не вижу иной цели — только власть. Причем, прошу заметить, существенные шаги уже сделаны именно в этом направлении.
— Ну, хорошо, — сказал я, — эту версию мы уже рассмотрели. Давайте попробуем отложить ее в сторону и выдвинуть какие-нибудь другие предположения.
— Например, счастье человеческое, — улыбнулся Роберт.
Яков Вениаминович крякнул и посмотрел на сына с нескрываемым удивлением.
— Ты в это веришь, Роб?
— Нет, — спокойно ответил Роберт. — Но не исключаю существование в мире вещей, в которые я не верю.
— Демагогия, сын. — поморщился Яков Вениаминович. — Ты всегда любил играть словами, но давайте не будем становиться на этот путь. К результатам можно прийти внушительным, только вот цена таким результатам...
За время их короткого спора с мыслями удалось собраться мне.
— Знаете, — сказал я, — даже если Роберт в чем-то прав, даже если комитет преследует добрые, высокие, да хоть святые цели, для их достижения ему все равно потребуется власть. Неизбежно. А значит для меня концепция не меняется.
— Благими намерениями?.. — с заметной иронией спросил Роберт.
— Да, — ответил я, глядя ему в глаза. — Вы готовы оспорить эту древнюю мудрость?
— Оспаривать не буду, — сказал Роберт. — Но ведь там не говорится, что любые благие намерения обязательно ведут в ад. Часто это зависит оттого, кто мостит дорогу.
Я энергично мотнул головой.
— Так ведь я и говорю, что комитет... Подождите! — я перебил самого себя, так как одна мысль тяжелым тупым предметом шмякнула меня по темени. — Мне кажется, что когда Томашов говорил о моих так называемых работодателях, он имел в виду как раз-таки этот самый комитет!
Яков Вениаминович с Робертом обменялись взглядом, значения которого я сразу не понял.
— Вадик, так вы поняли это только что? — спросил Яков Вениаминович, и удивление в его голосе не могло меня не задеть. — Для меня это стало практически очевидно сразу после того, как Александр Константинович представился. Судя по всему, Роберт, сам того не желая, в чем-то наступил на пятки всемогущему комитету. Не без вашей помощи, смею заметить. Возможно, Роберт и кустарь, как выразился наш общий друг, но и кустарь иногда способен — на каком-то узком участке, конечно, — опередить солидных изобретателей.
Что ж, возможно, очень возможно... Но говорить о комитете мне уже надоело — не то, чтобы эта тема была лишена интереса, просто, на мой взгляд, на текущем нашем уровне информированности мы уже высосали из нее все, что можно. И, быть может, кое-что сверху. А вот Томашов — объект для обсуждения свежий и, сдается мне, фигура не менее загадочная, чем весь комитет вместе взятый.
Одна его возможность встретиться со мной в Тоннеле не просто поражала воображение — она не укладывалась в голове. Представьте себе, телепортация — укладывалась, а это нет. То есть, я ни физически, ни технически не мог осмыслить, как сие возможно. А ведь он еще каким-то образом следил за моими похождениями в Тоннеле... За Белым шаром прятался, что ли?
Кстати, одна его фраза... Я воспользовался окончанием (или паузой) в спиче Якова Вениаминовича, за которым, признаюсь, следил не слишком внимательно, и вставил свое слово:
— Я, по-моему, в тот раз не упомянул об одном любопытном аспекте моего разговора с Томашовым. Когда я спросил, кто из людей становится магом, и почему маги не становятся курьерами, он сказал, что это один и тот же вопрос.
Яков Вениаминович выслушал меня с явным интересом, вроде бы даже повторил услышанное про себя и, судя по сосредоточенному выражению лица, погрузился в раздумья. А вот Роберт, как мне показалось, чувствовал себя слегка неловко. Принялся поудобней устраиваться на своем месте, побарабанил пальцами по колену... Потом, словно решившись на что-то, довольно резко кивнул.
— Да, я пытался работать над этой проблемой и тоже пришел к аналогичному выводу. Разумеется, полной уверенности мне взять было неоткуда, но самым логичным представлялась мне некая шкала, на одном полюсе которой маги, на противоположном — курьеры. А между полюсами, в условно нейтральной зоне — обычные люди, которые не стали магами, но и курьеры из которых, вероятно, получатся слабые. Или не получатся вовсе...
До чего же интересно жить на свете... Я ведь задавал этот вопрос Роберту, и он тогда ушел от ответа. Что изменилось теперь? Я стал более достоин доверия? Или Роберт считает неловким врать в присутствии отца? В любом случае, ситуацией надо пользоваться.
— И что же это за шкала, разрешите узнать? — спросил я, не успев изгнать из голоса нотки обиды.
Но Роберт только сделал виноватое лицо.
— Вот как раз этого понимания я не достиг. Посмотрите на нас с вами, Вадим. Я — маг, причем, неслабый, вы — один из лучших курьеров. Если эта пресловутая шкала существует, мы с вами должны находиться на разных полюсах. По крайней мере, достаточно близко к ним. И что вы мне сможете сказать по этому поводу? Нет, я не спорю, различия между нами имеют место. Но, как мне представляется, не больше, чем между двумя произвольно взятыми гражданами. Я могу назвать магов, которые на меня похоже меньше, чем вы, Вадим. Вероятно, я не ошибусь, если скажу, что и вы среди курьеров легко найдете кого-нибудь, никак не подходящего на роль вашего двойника...
Конечно, он был прав. Наши встречи курьеров вовсе не походили на вечеринку клонов.
— И насколько ты продвинулся в своей работе на данном направлении? — вступил в разговор Яков Вениаминович.
Роберт развел руками.
— Не очень далеко. Вернее, настолько недалеко, что не стоит об этом и говорить. Я искал пресловутый критерий, понимаете, то различие между магами и курьерами, которое значимо, которое характерно для всей массы этих групп, но очень сложно искать непонятно что. Необходима более или менее приличная выборка для построения хоть каких-то статистических гипотез. И над созданием этой выборки я работал. Общался с магами и курьерами, по возможности стараясь узнать их получше, и заносил в картотеку все, что только возможно. От состава семьи до вредных привычек. Пока результатов нет, — Роберт пожал плечами. — Какие варианты антагонизма я только не пробовал: флегматик — холерик, сангвиник — меланхолик, интроверт — экстраверт, визуалист — аудиолист... Это напоминает стрельбу с завязанными глазами. Возможно, я в шаге от открытия, а возможно, бесконечно долек.
Яков Вениаминович покачал головой.
— Ты и вправду кустарь, Роб. Полагаю, у комитета было гораздо больше возможностей для проведения подобных исследований. Больше того, сильно подозреваю, что ответ им уже известен.
Я сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку дивана. Пытаясь максимально расслабить все мышцы тела и одновременно напрячь волю, я собирался с силами, чтобы произнести следующие слова. Удалось мне это через минуту, пожалуй.
— Роберт, я готов попытаться достать заклинание для алфавита Белого шара, — выстрелил я на одном дыхании. — Прямо сейчас.
Яков Вениаминович, похоже, на время онемел, а Роберт смотрел на меня в полном недоумении.
— Но... почему? — только и смог произнести он.
На этот вопрос отвечать мне не хотелось. Само по себе заклинание не заинтересовало меня настолько, чтобы ставить на кон собственную жизнь. Но я твердо знал три вещи. Первое — мне просто необходимо поговорить с Томашовым. Второе — поговорить с ним я смогу, только отправившись за этим заклинанием. Ну и третье... если я не решусь сейчас, позже я не решусь уже ни за что.
— Вадик, подумайте хорошенько, что вы делаете, — умница Яков Вениаминович сумел совладать с собой и говорил мягким и спокойным тоном.
Он хорошо знал меня, видимо, мог представить, чего стоило мне принять решение отправиться в Тоннель, и понимал: буквально пара минут взвешенного диалога без подкачки эмоциями — и моя решимость испарится. Вот только и я это понимал.
— Я готов. Роберт, — повторил я. глядя только на него.
Потом, когда вернусь, я обязательно попрошу прощения у Якова Вениаминовича за свою невежливость...
— Да о чем мы говорим! — старик воздел руки кверху. — У меня дома и обруча-то нет!
— У меня в комнате есть обруч, — не глядя в глаза отцу, сказал Роберт. — И ноутбук, разумеется, тоже...
Глава двадцать третья
Глаза мои были закрыты, а в ушах еще звучали слова Якова Вениаминовича о том, чтобы я непременно выходил при появлении малейшей опасности... Смешные слова, тогда в Тоннель вообще заходить не стоит, причем касается это Тоннеля любого, а не только такого сумасшедшего, в который сунул свою дурную башку я.