Выкинуть все лишнее из головы. Получилось. Еще раз сконцентрироваться на задании, сформулировать его кристально ясно, чтобы суть глубоко въелась в сознание. Сделать глубокий вдох. Открыть глаза.
Нет. ну это черт знает, что такое... Снова та же самая пустыня под черным небом. Так не бывает. Случается изредка, что новый Тоннель чем-то, какими-то отдельными деталями смутно напоминает один из хоженых ранее, но здесь совпадение было полным. Ярко-желтый, словно нарисованный песок. Бездонное, непроницаемо-черное, без единой звездочки небо. Отличная видимость до самого горизонта без намека на какой-либо источник света. Я как будто и не уходил из того тяжелого сна, где, обглоданный пираньями и едва не сожранный акулой, сумел коснуться вожделенной белой поверхности...
Меня внезапно охватила паника, бешеная, животная, вцепившаяся в горло мертвой хваткой. Вызванная вовсе не воспоминаниями об оскаленной акульей пасти и боли от укусов. Я вдруг почувствовал себя попавшим в какой-то чудовищный цикл. Вот сейчас я пойду налево, в сторону моря, успею прыгнуть в него, пока берег не исчез у меня под ногами, поплыву вниз и, преодолевая знакомые препятствия, дотянусь до Белого шара... И очнусь в рабочем кабинете Якова Вениаминовича, в тот самый вечер почти двухнедельной давности.
Скажу ему заклинание, которое сможет восстанавливать текст из фрагментов, и пойду домой. По дороге магический фонарь ослепит меня... В общем, вернусь в прошлое, воспоминания о двенадцати прожитых днях начисто исчезнут из моей памяти, я проживу их заново и снова надену на голову обруч уже у Якова Вениаминовича дома. Чтобы цикл повторился еще и еще раз.
Пожалуй, это был не страх, не боязнь возможности ужасных последствий, я с холодной беспощадностью почувствовал, что именно так все и будет. Неизбежно. Вне зависимости от моих желаний. Я даже не мышь в лабиринте, я — электрон на орбите, совершающий свое вращение по воле незыблемых законов природы. Умеет ли электрон удивляться тому, что раз за разом оказывается на одном и том же месте?..
Успокоиться! Взять себя в руки! Это совсем не просто, но хотя бы на несколько секунд — чтобы как следует подумать. И, наконец, у меня это получается. Прежде всего я пытаюсь посмеяться над собой, осознать дикую абсурдность свалившейся на меня страшилки. Безнадежно. Вера в реальность придуманного сценария непоколебима. Мысленно я отвешиваю себе увесистую оплеуху... когда это не помогает, повторяю это действие на самом деле. От души, аж в ушах звенит. Идиот, говорю я себе, в какой бред ты умудрился поверить! Ты хоть понимаешь, что это антинаучно?
Увы, переспорить себя не удается. Антинаучно? — я криво усмехаюсь. А Белый шар, значит, научно? Маги, заклинания — научно? Может, скажешь еще про законы природы? Так я отвечу, что не тебе о них судить, уже почти четыре года как понятно, что ты ни черта в них не смыслишь...
Почувствовав, что паника возвращается, я попробовал подойти к задаче успокоиться с другой стороны. И преуспел, как ни странно.
Хорошо, — продолжил я шизофренический диалог, — ты не хочешь отказываться от своего бреда, твое право. Но подумай вот о чем: предупрежден, значит, вооружен. Твои воспоминания при тебе, так пользуйся ими! С какой стати тебе повторять путь, однажды проделанный в этом Тоннеле? Еще раз вспомни слова Томашова — здесь нет правильных путей. Свои пути ты придумываешь сам, так придумай другой! Море слева, поэтому иди направо.
Не дав себе времени поразмыслить и поискать изъян в этой логике, я решительно зашагал в сторону, противоположную выбранной в прошлый раз. У этой вторичности Тоннеля есть и положительная сторона — мне не требуется тратить время и усилия на погружение. Мир вокруг и так словно родной... чтоб ему пусто было. Чтобы заглушить ненужные мысли в голове, я даже принялся насвистывать какую-то бравую мелодию. Главное, ни на секунду не забывать, что море — сзади, следовательно, я удаляюсь от него все дальше.
Впереди не может быть бесконечная пустыня, раз море позади, передо мной наверняка очень скоро откроется что-то... горы, например. Или нет, горы были бы заметны издалека, скорее, лес. Лес, наверняка лес. дремучий и полный опасности.
Вообще-то, думать так непозволительно для курьера, мне это было очень хорошо известно. Но пугать меня сейчас какими угодно лесными чудовищами было все равно, что пугать тонущего горящей спичкой. Я, можно сказать, жаждал опасностей. Любых, лишь бы отличия от того Тоннеля проявились четче и рельефней. В конце концов, я ведь мог просто выйти...
Эта мысль заставила меня сначала сбиться с шага, а затем и вовсе остановиться. А почему бы, черт меня возьми, не выйти? Это было бы кардинальным решением проблемы... Я несколько раз глубоко вздохнул. Тогда уж лучше было не ходить совсем. Дело даже не в том, что я добровольно откажусь от своих планов и не поговорю с Томашовым. Если я выйду сейчас, когда мне не угрожает ничего, кроме расшалившегося воображения, я просто никогда больше не войду в Тоннель. Не смогу. Закончусь как курьер окончательно и бесповоротно. А такого решения я еще не принял, и принимать его хочу будучи самим собой — там в реальном мире.
Так что продолжил я путь. Только свистеть перестал. Надоело потому что.
Через минуту-другую я начал осторожно убеждать себя, что уже чувствую далекий запах леса. Раздувая ноздри, я принялся с шумом втягивать в себя воздух. Увы, прежде чем я сумел что-либо унюхать, я увидел...
Та же сплошная стена пустоты, что в прошлый мой приход сюда наступала на пятки, заставляя быстрее войти в воду, теперь смотрела мне в лицо. И наступала, с неспешной неотвратимостью, словно хищник, уже загнавший жертву в угол и понимающий, что торопиться некуда. Слева и справа, от горизонта до горизонта абсолютное Ничто надвигалась на меня, отнимая у песчаной пустыни метр за метром.
Несколько секунд я стоял неподвижно, завороженно вглядываясь в этот чудовищный процесс. Затем сумел встряхнуться. Развернулся и пошел в обратном направлении, оглядываясь через каждые несколько шагов. Пошел, не имея четкой цели или хотя бы представлений о ней, просто убегая от пустоты. Уже на ходу я пытался собраться с мыслями и разобраться в двух простых вещах: что я делаю сейчас и что мне делать дальше.
Мои мысли были прерваны. Не просто прерваны, а разорваны в клочья и развеяны по ветру, которого не было... Я вышел к морю. Тому самому. Не увидел издалека, не приблизился постепенно, а вдруг оказался прямо на знакомом песчаном берегу, и линия прибоя почти касалась носков моих кроссовок.
Ну что, электрон, горько усмехнулся я про себя, сошел со своей орбиты? Победил законы физики? Всего- навсего короткий миг торжества, когда ты решил, что способен делать выбор, и кто-то сверху, вдоволь натешившись (а. может, просто умильно улыбнувшись) над твоими забавными потугами, аккуратно подтолкнул мизинцем в нужную сторону. Тебе сюда и только сюда, по проторенному пути...
— Иди к черту! — с веселой злостью сказал я вслух. Не знаю, кому, Белому шару, стоящему за ним по версии Роберта чужому разуму или господу Богу.
В море я не пойду ни за что. Хотя бы потому, что кроме, возможно, придуманного мной самим страха попасть в петлю времени, есть опасность и вполне реальная. Этот страх может помешать мне, лишить уверенности и целеустремленности. И тогда я не успею открыть жемчужину на дне, позволив сожрать себя акуле или пираньям. Так что я ухожу...
— Я вернусь! — крикнул я так громко, как только мог.
Море в ответ подобралось еще ближе, по щиколотки обдав меня теплой белой пеной набежавшей волны. Пустота за спиной была в каких-то двух десятках метров. Я закрыл глаза.
Расслабил тело, успокоил дыхание. Явственно увидел себя, сидящего в кресле с обручем на голове. Раз... Два... Глаза можно открывать.
То, что произошло, когда я разлепил веки, потрясло меня неимоверно.
Потому что ничего не произошло.
Я не вернулся в реальный мир. я по-прежнему стоял на морском берегу, а пустота была совсем рядом. Времени на панику не оставалось, на размышления о причинах сбоя тем более. Просто попробовать еще раз, теперь наверняка получится.
Глаза закрыты, дыхание ровное. Я сижу в доме Якова Вениаминовича, в комнате Вадима. Кресло старое, чуть продавленное. Руки покоятся на деревянных подлокотниках с поцарапанной местами полировкой. На голове — обруч. Песок, море, пустота, весь этот дурацкий Тоннель — просто игра моего воображения. Дурацкий сон, который я сейчас покину. Раз... два...
Море под ногами. До пустоты — рукой подать, практически буквально. Если сейчас забежать в воду, пустота исчезнет. Это единственный выход, ведь правда?
Правда. Единственный. Поэтому я им и не воспользуюсь. Это — мой Тоннель, и пути в нем прокладываю я, и выйти могу когда захочу.
Еще раз закрываю глаза. Те самые пресловутые две секунды — как раз они у меня и есть. Через две секунды я сниму с головы дурацкий обруч и с виноватым видом пожму плечами. Потом попрошу Якова Вениаминовича сделать еще чаю. Удивительный чай все-таки. И варенья айвового попробую, вон как Роберт его наворачивал. Раз...
Еще раз закрываю глаза. Те самые пресловутые две секунды — как раз они у меня и есть. Через две секунды я сниму с головы дурацкий обруч и с виноватым видом пожму плечами. Потом попрошу Якова Вениаминовича сделать еще чаю. Удивительный чай все-таки. И варенья айвового попробую, вон как Роберт его наворачивал. Раз...
Пустота настигает меня. Накрывает с головой. Она совсем не страшная, оказывается, она не душит и не давит, она не делает мне больно. Она просто поглощает меня, проникает сквозь уши. сквозь закрытые глаза и сквозь кожу. Она не холодная и не горячая, не сухая и не влажная. Она никакая, и я ее ощущаю каждой своей клеткой...
Два...
Пустота вокруг меня. Пустота внутри меня. Я — пустота... Страха больше не было. Сознание не отключилось, оно мягко растворилось в пустоте.
Глава двадцать четвертая
Темнота и тишина.
Это были первые образы, вяло колыхнувшиеся в моей голове. Темно и тихо — я умер? Это можно считать первой мыслью, которую я смог для себя сформулировать. Она не вызвала даже отголоска страха. Умер, значит умер. Значит, так и надо. Здесь темно, тихо... и спокойно. Спокойно — это очень хорошо, я не могу представить себе ничего лучшего. Здесь хорошо...
А где это — здесь? Эта мысль была неправильная. Подобно брошенному в тихий пруд камню она нарушила мое спокойствие, сделала темноту пугающей, а тишину— тревожной.
Где я? Что со мной?
Но даже как следует испугаться сил не было. Камень лег на дно, погрузившись в мягкий ил, муть осела, круги на воде разошлись. Снова все спокойно...
Собрав всю волю в кулак, я постарался заняться неимоверно трудным делом — подумать. В ушах зазвенело от напряжения. Итак, себя я помню? Да. Имя. фамилия... все помню достаточно четко. Уже неплохо. События последнего дня... вспоминаются. Не скажу, что без труда, медленно, кадр за кадром, но восстанавливаются.
Дождь. Был дождь, это я почему-то увидел мысленным взором ясно и в деталях. Мокрая мостовая, рябь на лужах. Звонок... Включилась быстрая перемотка. Квартира Якова Вениаминовича, чай, разговор... Тоннель!
Слово ударило в голову подобно тяжелому молоту. Картина Тоннеля всплыла внезапно и полностью, вплоть до самого последнего момента. Так что. я в самом деле умер?!
На этот раз мысль эта оказалась отнюдь не успокаивающей. Я попытался сосредоточиться на ней. Нет... ерунда. Уже то, что я мыслю, говорит о том, что я не мертв. Или смерть сильно отличается от моих о ней представлений. Я усмехнулся...
Черт, я действительно усмехнулся! Почувствовал слабое движение губ, напряжение лицевых мышц. Жив! Может, и не живее всех живых, ну так на это я никогда и не претендовал. Но почему так тихо? Так темно?
Ага... а если глаза открыть? Вдруг поможет? Радуясь своей мудрости и превозмогая слабость, я разлепил веки. И тут же снова зажмурился. Не от ужаса увиденного — я вообще ничего увидеть не смог — а от полоснувшего по глазам яркому свету. Ну-ка, еще раз, только осторожнее. Одного глаза для начала будет достаточно... и по чуть-чуть. Приподняв веко буквально на миллиметр, я постепенно расширил щелочку до приемлемого размера.
Что-то белое... Белый шар? Чушь, какой шар, передо мной плоскость. Когда мне удалось проморгать мешавшие слезы, я определил, что плоскость во-первых, не белая, а, скорее, светло-светло-серая, а во- вторых, разделена на ровные квадраты. Потолок. Точно, потолок, теперь уже вне всяких сомнений. А я, соответственно лежу. На кровати, судя по всему. И несомненно не дома. У Якова Вениаминовича? Нет. у него потолок другой...
Мысли ворочались с трудом, неуклюже. Как онемевшие конечности, которые необходимо сначала размять. Вполне естественно, что тут я постарался пошевелить руками-ногами, и... не смог. Парализован?! Прокатившаяся по сознанию искра ужаса придала на короткий миг сил, и я едва заметно шевельнул сначала пальцами на руках, а потом, с невероятным трудом, и на ногах. Ничего, все нормально. То есть, не то, чтобы нормально, но в неподвижную статую я не обращен. Просто неимоверная слабость. Я что, пролежал здесь месяц, и все это время меня не удосужились покормить хотя бы внутривенно?
Где это здесь? — мысли вернулись к началу круга, но уже. можно сказать, на новом уровне. Шевелить извилинами стало чуть легче, восприятие окружающего мира приблизилось к нормальному. Если не выдумывать ничего невероятного, то я в больнице. Я открыл оба глаза — свет уже не казался нестерпимо ярким — и, не поворачивая головы, обвел взглядом окрестности. Получилось это, кстати, на удивление легко.
Стены примерно такого же «веселого» цвета, что и потолок. Белые двери. Белое окно, в которое заглядывает предполуденное, скорее всего, солнце. Точно больница. Палата небольшая, и кроме моей, других кроватей в ней нет. Тумбочка и стул, на котором сложена моя одежда, вот и вся спартанская обстановка. Правда, дверей две, и если одна точно входная, то вторая почти наверняка в маленький персональный санузел. Одиночная палата в неплохой больнице. В какой именно, не могу сказать. Бог миловал, никогда в сознательном возрасте не лежал в больнице, да и навещать кого-либо не приходилось очень давно. Только в детстве, когда папа лежал с аппендицитом...
Сюда меня «сгрузили» Яков Вениаминович с Робертом, тут двух мнений быть не может. А вот что со мной — над этим стоит подумать. Ну, Тоннель меня не убил, это во-первых и в-главных. Но шандарахнул по башке здорово. Это пусть будет во-вторых. А вот насчет в-третьих что-либо сказать сложно. Успел я таки в последний момент выйти? Или меня выкинула та самая накрывшая меня пустота, проявив похвальное милосердие? У кого искать ответы? Если я сам не могу точно сказать, то Тоннель разговаривать не умеет. Да и не тянет меня что-то пока с ним общаться...
Размышляя подобным образом, я не терял времени даром. Работая над своей подвижностью, я достиг немалых успехов — научился не только вертеть головой, но и, откинув покрывало, дотянуться дрожащей рукой до лица и почесать нос. Щеки, кстати, небритые. Однако бороды не наблюдается. Можно по этим факторам сделать вывод о продолжительности моего здесь нахождения, или за мной тут ухаживают?
Ерунда! — меня как током ударило. Будь я здесь больше трех дней, вот на этом самом стуле сейчас сидела бы моя мама. Осунувшаяся и заплаканная. Разыскала бы. Не знаю, как. но разыскала. Пара-тройка не отвеченных звонков — и механизм тревоги запущен. Так, где мой мобильник? Почему, черт возьми, он не лежит на тумбочке? Мне нужно посмотреть дату и позвонить родителям. Обязательно позвонить и поговорить... хоть о чем-нибудь.
Ладно. Я дал себе команду отставить суету и успокоиться. Несколько минут погоды не сделают, а разговаривать с родителями я пока не готов. Физически. Мало того, чтоб телефон из рук не вываливался, желательно бы еще голосу звучать буднично и в меру бодро. Во избежание!
Я продолжил свои изнуряющие тренировки, и как раз во время очередной (неудавшейся) попытке сесть на кровати в палату вошла пожилая сурового вида медсестра. Я так решил для себя, что медсестра, хотя она, в общем-то, не представилась. Вообще ни слова не сказала, но на мои открытые глаза и какую-никакую подвижность внимание обратила. Подошла, подушку поправила, о чем я ее не просил и в чем вообще необходимости не видел. Но медперсоналу виднее, это понятное дело. После чего вышла в коридор. Ябедничать на меня врачу, наверное.
И врач действительно пришел, не прошло и пяти минут. Бесплодные потуги сесть я к тому времени пока оставил, так как мышцы пресса заявили решительный протест при помощи болевых ощущений. Что это был именно врач, мне гадать не пришлось, ибо он представился сразу и вообще, словно компенсируя молчаливость медсестры, оказался разговорчивым... очень разговорчивым.
Дмитрий Стефанович (именно Стефанович, так как папа — грек, этой ценной информацией врач со мной поделился незамедлительно) был моложав, подтянут и улыбчив. Со мной он общался как со старым другом, которого зашел проведать после вчерашней совместной попойки. Того и гляди позовет пивка тяпнуть для поправки здоровья...
Но до таких новаторских медицинских методов все-таки не дошло, доктор справлялся о самочувствии, как бы между делом, не прекращая разговора, считал мой пульс, мерил давление и, оттягивая веко, вглядывался в глаза. Думаю, если бы жить мне оставалось считанные часы, он сообщил бы мне об этом тем же веселым и беззаботным тоном.
Однако Дмитрий Стефанович сказал совсем другое, звучащее для моих ушей просто музыкой... если оставить за скобками излишне пространную форму изложения. Что родился я в рубашке, и подобных счастливчиков он видел три... нет. четыре раза в своей практике (эти случаи были перечислены). Что в принципе, я здоров как бык и очень скоро он, Дмитрий Стефанович, выкинет меня к чертовой матери из больницы, чтобы место зря не занимал. Но, с другой стороны, чтобы я все-таки с физической активностью пока не усердствовал сверх меры, потому что в таком случае мое везение вполне может очень даже внезапно закончиться. И тогда в лучшем случае мною придется уже всерьез заняться Дмитрию Стефановичу, а в худшем — Валерию Ефимовичу, а на Валерия Ефимовича еще не жаловался ни один пациент, потому что Валерий Ефимович — патологоанатом.