— Ну какой ветер? — горячился Васеньев. — Здесь преобладают северные ветры. Пока мы дождемся чего-нибудь более подходящего, нас унесет черт знает куда!
Салифанов, кажется, раскусил мою тактику. Он хитро поглядывал то на меня, то на Валеру, еле заметно усмехаясь уголками губ.
— Хорошо, тут ты прав, — легко поддался. — Но можно, пока мы в заливе, подойти к любому берегу и отсидеться на песочке.
— Подождать у моря погоды, — вставил Сергей, подсовывая Валере кончик следующей мысли.
Я даже испугался, что сейчас Васеньев разгадает мою комбинацию, и тогда с ним будет не сладить. Но Васеньев зло взглянул на Салифанова и, не задумываясь, словно безмозглый голодный ерш, клюнул, просто-таки заглотал предложенную ему наживку, хотя она была несвежая и малоаппетитная на вид. Им сейчас руководили только эмоции.
— Вот, вот! Сколько ждать этой самой погоды у этого самого моря?! — почти закричал он. — День, два? А может, неделю или три? Что вы глупости городите? К какому берегу выходить? А если мелководье? Мы уже раз сидели на баллонах. Слава богу, откопались! — Валера громил нас, выстреливая аргументы один за другим, как тяжелые стенобитные снаряды. Он был на коне! Парил над полем брани, повергал в страх своих противников. Он уже видел близкую победу, от чего получал немалое удовольствие.
— А если камыш, плавни? Как мы оттуда выберемся?
Вплавь? Я плавать не умею, — немедленно отозвалась Монахова.
— Она плавать не умеет! — трагически воскликнул Валера, ткнув пальцем в сторону Монаховой. Он многозначительно замолчал, подчеркивая несостоятельность наших предложений, а возможно, и их трагическую направленность.
— Нет, я чуть-чуть умею плавать, — испугалась Монахова.
— Чуть-чуть не считается, — отмахнулся Валера.
— А знаешь, он прав, — задумчиво сказал я. — Нельзя поворачивать!
— Хорошо разложил, профессионально! — согласился Салифанов.
— Ну вот, я же говорил! — торжествовал Валера. Его противники лежали поверженные и, подняв руки, из которых выпало оружие, молили о пощаде. Мне казалось, что из его глотки сейчас вырвется победный вопль индейцев племени команчи.
— Поворачивать нельзя, плыть надо, — повторил я. — А паек урезать!
— Зачем? — опешил Валера.
Он не хотел расставаться ни с лавровым венком победителя ораторского турнира, ни с сытными обедами.
— Ты же сам говорил, что на берегу можно сидеть и неделю, и три, — напомнил я. — Так уж лучше, рассчитав продукты на те же три недели, идти вперед.
Валера понял, что его поймали. Наглым образом заманили внутрь клетки аппетитным куском и захлопнули крышку. Он беспомощно оглянулся, ища поддержку. Но кто его мог поддержать? Он же только что одержал блистательную победу. Это он, не кто-нибудь, обосновал невозможность проведения в жизнь варианта № 3 — возвращение в Аральск. Мы, Салифанов и я, были его слабыми жертвами. Жалеть и морально поддерживать надо было нас. Валера попался. Со всех сторон его окружали красные флажки. Податься было некуда. Он должен был либо сдаться на милость победителя, либо погибнуть. Он сдался.
— Конечно, можно и вперед, — трудно расставаясь с каждым словом, проговорил он. — Но, наверное, мы встретим судно за две недели.
Сдавшись в главном, Васеньев начал торговаться в частностях. Он предпочитал лучше один раз наесться до отвала, пусть даже с риском в дальнейшем погибнуть от голода, чем немедленно, а значит, болезненно, перейти на голодный паек. Русское «авось» убеждало не спешить с выводами.
— Нет, Валера, рассчитывать будем на три недели! На три! — твердо заявил я.
Васеньев пожал плечами. На обострение не пошел. Его самолюбие, по крайней мере в собственных глазах, не страдало. Выиграв крупную битву, можно позволить себе проиграть мелкий бой.
— Решение будем считать принятым коллегиально? — подвел я итог дискуссии.
— Подписуюсь, — кивнул Салифанов.
Васеньев что-то невнятно буркнул. Девчатам было все равно. К еде, равно как и к ее отсутствию, они относились гораздо спокойнее сильного пола.
— Решение фиксирую в судовом журнале, — пугнул я. — После чего оно вводится в ранг закона!
— А если кто-нибудь нарушит? — спросила Войцева.
— Будем наказывать! — сурово, без тени улыбки, ответил я.
— Как наказывать? — вновь спросила Войцева.
— Как-нибудь.
На том и порешили.
Глава 6
Через полтора часа показался берег. Желтым блином расползся он по линии горизонта,
— Кокарал, — опустив подзорную трубу, уверенно заявил Салифанов, — больше быть нечему.
Вытащили карту. Долго вертели ее, обмеряли, шевелили губами, переводя сантиметры в километры. Действительно, все указывало на то, что лежащая впереди земля была островом Кокарал. Осматривались больше часа. Берег притягивал взгляды и мысли.
— А зачем нам Кокарал? — не к месту спросила Войцева.
— Может, там вода есть? — предположил Васеньев.
— По идее — должна, — поддержал его Сергей. — Говорят, там даже рыбацкие поселки имеются.
Воды на Кокарале, конечно, не было. Да и поселки, где можно было ее взять, давно занесло песком. Уровень моря падал с каждым годом. Сотни тысяч кубометров воды из стока Аму-и Сырдарьи выбирались на орошение пустынных земель. Земснаряды грызли дно, углубляя фарватер. Соленость воды стремительно повышалась, рыба либо гибла, либо уходила в поймы пресноводных рек и места, где били донные родники. Рыболовство хирело. Прибрежные поселки, обычно оживленные во время летней путины, разрушались, приходили в запустение. Люди перебирались на материк. Единственное, что мы смогли бы обнаружить на Кокарале — это обветшалые глинобитные стены и сгнившие остовы брошенных лодок. Делать там было нечего.
Но очень хотелось хоть ненадолго выйти на землю, поваляться на песочке, ощутить под собой что-то твердое, по-настоящему устойчивое.
Остров располагался почти по курсу, крюк составит не более пятнадцати-двадцати километров. Почему не зайти?
— Ну что, рискнем? — озорно подмигнул Салифанов. Четыре пары глаз вопросительно воззрились на меня.
— Давай! — махнул я рукой.
— Есть такое дело! — гаркнул Валера, крутнул румпель.
Остров сдвинулся влево и встал точно по курсу. Теперь миновать его мы не могли. Пока суд да дело, решили провести медицинские обследования. Это входило в каждодневные наши обязанности. Плавание плаванием, а научную программу, будь любезен, выдай. Еще дома, в стенах одного почтенного медицинского учреждения, нам популярно объяснили, что климатогеографические условия, в которые нам предстоит попасть, во многом уникальны. А влияние на организм человека жаркого климата еще до конца не изучено и упустить такие возможности было бы форменным преступлением…
— Готовьтесь! — предупредила нас Монахова, раскладывая на расправленном спальнике инструменты. — Я жду!
Ровно разложенные градусник, фонендоскоп, тонометр внушали невольную тревогу. В памяти всплывали названия безнадежных недугов и жуткие истории болезней. Хотелось сломя голову бежать в районную поликлинику просвечиваться, прослушиваться, простукиваться, спасая свою драгоценную жизнь.
— Не промок инструментик-то? — в надежде оттянуть обследование еще хотя бы на полчаса спросил Сергей.
— Все цело! — сухо успокоила его Монахова, вдела в уши трубки фонендоскопа.
Лицо ее стало вдруг многозначительным, отрешенным. Эскулап, честное слово! Даже на «ты» как-то стало неудобно называть. Какая она теперь Наташка!
— Кто идет первым? — сурово спросила Монахова и вперилась вопросительным взглядом в меня.
— Чуть что, сразу Ильичев! — возмутился я. Наташа тяжело, словно поворачивалась башня танка, перевела глаза на Салифанова. Под ее давящим взглядом тот засуетился, заулыбался заискивающе.
— Я пока в регистратуру за карточкой сбегаю! — попробовал отшутиться он.
— Салифанов, ко мне! — резко скомандовала Монахова, вспомнив, видно, что чем проще и короче приказ, тем лучше он воспринимается исполнителем.
Конечно, можно было попытаться составить фразу по-другому, не так обидно, а то получилась какая-то собачья команда. Салифанов это немедленно заметил.
— Я тебе не доберман-пинчер! — возмутился он и надел на лицо выражение крайней обиды. Теперь у него появилась формальная причина увильнуть от обследований.
— Мне что, больше всех надо? — поставила вопрос ребром Монахова.
— Наверное, больше, иначе б ты этим не занималась, — предположил Валера.
— Это ему надо, — ткнула в меня пальцем Наташа. — Я сюда ехала только плыть! — Она громко захлопнула папку с бланками тестов.
— Значит, с него надо начинать, — рассудил Салифанов.
Пришлось идти на уступки. Обследования вновь начались с меня.
Деревянными ногами я подошел к Монаховой. Если бы у меня был хвост, я, наверное, усиленно завилял бы им из стороны в сторону, выказывая свою преданность и любовь. Но хвоста у меня, к сожалению, не было, и я ограничился комплиментом:
— Значит, с него надо начинать, — рассудил Салифанов.
Пришлось идти на уступки. Обследования вновь начались с меня.
Деревянными ногами я подошел к Монаховой. Если бы у меня был хвост, я, наверное, усиленно завилял бы им из стороны в сторону, выказывая свою преданность и любовь. Но хвоста у меня, к сожалению, не было, и я ограничился комплиментом:
— Ты сегодня прекрасно выглядишь! Как академик Пирогов!
— Сядь! — не дала себя расслабить Наташа. Я безвольно опустился на настил.
— Начнем с забора крови! — зловеще известила Монахова, приподнялась и вытянула из-под себя стерилизатор.
В его металлическом нутре что-то страшно звякнуло. Я отшатнулся, но было поздно. На запястье моей правой руки мертвой хваткой профессионала-дзюдоиста сжались ее пальцы.
— Не надо дергаться! — предупредила она. — Не так уж и больно. Она вытащила ватку, смочила ее спиртом и тщательно обтерла мой безымянный палец.
— Руки надо чаще мыть, — между делом заметила она.
— Это пигментация кожи, — запротестовал я.
— Я вижу, — поморщилась Монахова и отбросила в море заметно почерневшую ватку.
Салифанов, стараясь чтобы никто не заметил, тут же, как бы случайно, макнул руку в воду и стал шаркать ею о штаны. Татьяна пристально взглянула на него.
— Пятно на штанах, вот здесь, — попытался объяснить он свои действия. — Откуда взялось, ума не приложу. — И стал тереть уже с явно показным усердием. Монахова в это время сильно сжала с боков мой палец и вытащила остро заточенную лабораторную бритвочку. Я заметно побледнел. Палец, в свою очередь, наоборот, приобрел здоровую розовую окраску. Вся кровь, схлынувшая с лица, наверное, собралась в нем. Сейчас Монахова проколет кожу и…
— Давай быстрее, — поторопил я.
Терпеть уже не было сил. Лучше уж сама боль, чем ее ожидание. В моем воображении бритвочка уже столько раз вонзалась в палец, что он стал похож на подушечку для иголок.
— Я лучше знаю, когда, кому и что делать, — нравоучительно пояснила она и еще сильнее стиснула мой бедный палец.
— Ты аккуратнее! — охнул я.
Монахова с размаха воткнула свой инструмент, кожа хрустнула и поддалась. Она для верности нажала еще раз. Наверное, с таким же садистским удовольствием свирепые янычары вонзали свои кривые ятаганы во впалые животы ненавистных противников.
— «Но в горло он успел воткнуть и там два раза повернуть свое оружие… Он завыл…» — процитировал Салифанов.
Наташа неотрывно смотрела на мой палец. Казалось, она взглядом хотела высосать из меня всю кровь.
— Ну! — с угрозой произнесла она.
— Стараюсь, — попытался оправдаться я. И действительно, старался, даже кряхтел от натуги. Крови не было! Куда она подевалась, проклятая? Я честно пытался отыскать ее в лабиринтах аорт, сосудов, вен и капилляров и направить к злосчастному пальцу. Но не мог наскрести даже жалкую каплю. Организм из чувства самосохранения не хотел расставаться со скудными запасами лейкоцитов, красных кровяных телец и т. п. Они ему сейчас были нужны внутри гораздо больше, чем на лабораторном стекле. Монахова стала недвусмысленно коситься на мой средний палец.
— Ты что задумала? — испугался я.
Наташа отщипнула еще кусочек ватки, опустила его в спирт. Я попытался выдернуть руку, но Наташа была начеку. Она еще крепче сжала палец и, то ли из-за этого, то ли из-за испуга, на желтую кожу выдавилась темно-красная капелька крови.
Наташа с сожалением взглянула на облюбованный палец и отложила ватку.
— Вот видишь, все нормально, — облегченно вздохнул я.
Монахова взяла длинную стеклянную трубочку и попыталась втянуть каплю крови внутрь. Красный столбец поднялся до середины.
— Еще надо, — строго сказала она.
— Разве я против, Наташенька, хоть всю забери. Если сможешь! — щедро разрешил я.
— Тогда не утягивай руку! — потребовала Монахова и, удобнее перехватив, стала выдавливать из пальца кровь, как из пустого тюбика зубную пасту.
— Может, его за ноги потрясти? — предложил свои услуги Салифанов.
Понемногу, трудно расставаясь с каждым миллиграммом, отдавал я свою кровь. Была она густая, вязкая и темная на вид. Никогда раньше такой не видел. Ограничение воды и жара уже начали сказываться.
— Отдыхай пока, — милостиво разрешила Наташа, выдавив из меня положенную норму. — Следующий!
— Сереженька, пожертвуй своей голубой, — широким жестом пригласил я на свое место Салифанова.
Теперь я был в лучшем, чем остальные, положении.
То, что я уже пережил, им еще только предстояло. Сергей с явной неохотой приблизился к «лаборатории».
— Слава советским ветеринарам! — приветствовал он Монахову.
Та не реагировала, мыла в спирте бритвочку. Сергей, применив испытанный лыжный способ, придуманный для согревания конечностей, стал махать рукой, вгоняя центробежной силой кровь в пальцы. Когда бритвочка проколола ему кожу, кровь прямо-таки брызнула.
— Учись, доходяга! — продемонстрировал он мне свой кровоточащий палец. — Против законов физики не попрешь!
— Ильичев, измерять температуру! Салифанов, заполнять тесты! — распорядилась Монахова.
— Васеньев, в разделочную! — в тон ей продолжил Сергей
Я послушно вытянул из медицинского чемоданчика градусник. Ртуть замерла против цифры 39.
— Опять чемодан на солнцепеке оставили! — начал ворчать я. — Сколько можно говорить Хотите, чтобы последний градусник лопнул от перегрева.
— Ильичев, займись делом, — остановила мое словоизвержение Монахова.
Я затих и сунул градусник под мышку. Во время обследований перечить Монаховой было опасно. За семь минут я остудил градусник до 37 и двух. Монахова придирчиво изучила шкалу, записала в журнале показания
— Теперь в ротовой полости! — приказала она. Я снова взял градусник, который уже нагрелся до тридцати девяти градусов, согнал ртуть вниз шкалы, обтер и, стараясь не задеть стекло зубами, сунул его в рот. Щеку подпер ладонью и приготовился ждать. Валера в это время боролся с динамометром. Зажав его в правой руке, он несколько раз шумно выдохнул воздух, будто собирался выжимать стокилограммовую штангу, и сильно сжал пальцы. Стрелка лениво скользнула вправо.
— Ну-у! — дико заорал Салифанов. — Давай, Валерка, тужься! Ломай ей пружину! — Васеньев покраснел, глаза его широко раскрылись. — Ну-у-у, — активно болел Сергей, — еще чуть-чуть. Еще. Штаны береги, а то резинка лопнет!
— Не мешай! — прохрипел Васеньев, свободной рукой попытался отодвинуть его в сторону, но Сергей быстро опустился на колени, приложил ухо к Валеркиному животу. Лицо его помрачнело.
— Все! — с ужасом сказал он. — Пупок треснул! Я слышал! Не выдержал напряжения!
Валера хрюкнул и, разом выдохнув воздух, захохотал.
— Уберите этого шута, — просмеявшись, потребовал он. — Я не могу работать в таких условиях!
— Кабы не пупок, ты бы его в лепешку смял, — пожалел Сергей
Меня тоже разбирал смех, но позволить себе проглотить градусник я не мог. Все-таки он — последний.
Васеньев, успокоившись, снова сжал динамометр, но первоначального своего результата достичь не смог. Салифанов был доволен. Теперь он становился единоличным лидером в этом оригинальном виде соревнований. Еще некоторое время Васеньев удерживал пружину динамометра в сжатом состоянии, проверяя мышечную выносливость Войцева следила за секундной стрелкой на часах.
— Все! — вздохнул Валера и разжал пальцы.
— Сорок три секунды, — продиктовала Татьяна
— Слабак! — хмыкнул Сергей. Он сидел, обложившись бланками тестов и весело чиркал одному ему ведомые цифры. — Вот сюда я поставлю плюсик, а здесь влеплю минусик, — комментировал он. — А сюда снова плюсик. Что мне, жалко, что ли.
Закончив с температурой, я тоже взял один из бланков.
«Чувствуете себя сильным или слабым?» — прочитал я первый вопрос. Как ответить? Для того чтобы работать, я слишком слаб. Для того чтобы спать, слишком силен.
Зачеркнул нейтральный нуль, что фактически обозначало «не знаю».
«Пассивный или активный?» Ну вот опять. Для того чтобы умять двойную пайку обеда, моей активности хватит с избытком, но вот, если, например, надо крутить рулем, тут я сомневаюсь. Напишу пассивный балла на два, пожалуй. Я вычеркнул цифру — 2.
Кто, интересно, умудряется придумывать такие вопросы? На любой можно ответить взаимоисключающе. Остальные вопросы касались моих надежд и разочарований, здоровья и болезней, печалей и скрытых желаний. В общем, ерунда всякая, на которую тем не менее приходилось отвечать максимально честно.
Наконец заполнил все бланки, собрал их в стопочку и сунул Монаховой.
— Андрей, готовься к пробе Штанге-Генча! — предупредила она меня.
— Наташ, помилосердствуй! — взмолился я. — Дай отдышаться!
— Ладно, перерыв пятнадцать минут, — согласилась Монахова.