Если существование языческих капищ в Мани обнаружилось в июне, и именно тогда брат де Ланда задумался впервые об истреблении индейских идолов и книг, как же могло получиться, что он отправил мой отряд в секретную экспедицию, явственно приуроченную к аутодафе, за целых два месяца до этого?
La Fiebre
В том, что поручение у отряда было секретным, сомневаться не приходилось. Я внимательнейшим образом прочитал всё, что Э. Ягониэль имел сказать по поводу аутодафе в Мани, но нигде не смог найти какого бы то ни было упоминания о том, что Диего де Ланда пытался подготовиться к нему раньше июня. Несколько костров в разных селениях, в которых сожгли с десяток идолов, не имели никакого отношения ни к истории с большим аутодафе, ни к самому де Ланде. Разумеется, он знал об этих происшествиях, но прямых приказов не отдавал.
Если же предположить, что мантию инквизитора настоятель монастыря св. Антония в Исамале примерял на себя ещё задолго до случая с ключником и его псами… Воспользовался ли он им просто как предлогом для начала наступления на язычников? Инсценировал ли он его сам? Тогда вполне можно было допустить и то, что причины, изложенные им командирам моего отряда, тоже являлись всего лишь отговорками. Солгавши единожды, кто тебе поверит? Фигура брата де Ланды казалась мне всё более неоднозначной.
Опасаясь пускаться в построение паранойяльных гипотез без наличия серьёзных доказательств, я решил остановиться на той версии, что де Ланда действительно просто заботился о вере и отечестве, а свою операцию спланировал ещё задолго до лета 1562 года, дожидаясь только, пока всё будет готово и появится повод для начала «военных действий». Я даже не исключал, что вся история с монастырём св. Михаила-архангела и его любопытным ключником была частью этого плана, и о существовании некой пещеры с идолами брату де Ланде было прекрасно известно и раньше, но он приберегал её до нужного дня.
Поскольку сам де Ланда предпочитал отмалчиваться, а Ягониэль считал вопрос исчерпанным, у меня оставалась только одна надежда найти объяснение этому несоответствию. Я должен был заполучить следующую главу дневника и перевести её.
Ни утром, ни днём заснуть мне так и не удалось, хотя я честно отлёживался в кровати с закрытыми глазами. Не знаю, что больше мне мешало забыться — то ли, что моё бедное тело окончательно запуталось в часах, отведённых ему на сон и на бодрствование, или же лихорадочные мысли, несущиеся со всех сил, словно зверёк в колесе, но не находившие выхода и остававшиеся на месте.
Тем не менее, на вылазку в контору я решился только после обеда. Словно на рыбалке, я боялся спугнуть заветную рыбину излишней суетой. Чем докучать надменному хлыщу за компьютером, лучше чуть подождать… Пусть каждая минута терпения даётся мне с трудом, пусть нужно всё время отвлекать себя от желания встать и пойти наконец в треклятое бюро, зато за эти шестьдесят секунд возрастает вероятность того, что кожаная папка с новым заказом уже будет ждать меня там. Вынимать сети, чтобы поглядеть, кто в них заплыл, я отправился часа в четыре, хотя изначально собирался сделать это буквально перед самым закрытием бюро.
В последние дни сильно похолодало, и дожди шли всё реже, но сейчас случился как раз один из тех пасмурных вечеров, когда свинцовые капли, падающие со свинцового неба, обещали неминуемый ливень. Зонта я с собой, как назло, не захватил.
За полсотни шагов до конторы меня вдруг охватило нехорошее предчувствие. Больно кольнуло в виске, и я отчего-то подумал, что никакой главы сегодня не получу. Дорого бы я теперь отдал, чтобы всё ограничилось только этим.
Когда я приоткрыл дверь и проскользнул внутрь офиса, сотрудник бюро вздрогнул так, будто увидел привидение. На нём просто лица не было: глаза нервно бегали по сторонам, руки бессмысленно ворошили кипу бумаги, сваленную на столе, а волосы были всклокочены.
— Что с вами? — спросил он меня.
— Со мной? — опешил я, собираясь задать тот же вопрос ему.
— Вы себя в зеркале видели? Нет, серьёзно, у вас всё в порядке?
Нешуточная тревога, которая послышалась мне в его голосе, заставила меня подойти к окну и взглянуть мельком на своё отражение. В зеркало я не смотрелся уже довольно давно. Последние бессонные дни сказались на моей внешности не самым лучшим образом: глаза ввалились, подбородок и щёки покрыла растущая клочками щетина, да и о причёске я, естественно, тоже не подумал.
— Плохо спал, — признался я, вернувшись к его столу.
— Понимаю, — заверил меня клерк. — Ну а вообще… Ничего такого… Плохого… — он осторожно, как нащупывающий дорогу сапёр, подбирал верные слова, стараясь не сказать слишком много.
Наткнувшись на мой подозрительный взгляд, он умолк в нерешительности, а потом, собравшись всё-таки с духом, разом закончил:
— Ничего странного с вами не происходило в последнее время?
— Что вы имеете в виду? — я изобразил на лице наивное недоумение, насколько мне это позволяли моя сомнительная щетина и глаза разбуженного в неурочный час вампира.
— Ну и слава богу, — он предпочёл не вдаваться в подробности. — Неважно, это всё ерунда… — его блуждавшие зрачки остановились на какой-то отдалённой точке в пространстве и расфокусировались, он замолчал.
— Я вообще-то зашёл узнать, нет ли у вас следующей части этого заказа, помните, архивные материалы, — подождав с минуту, сказал я.
Он снова дёрнулся, словно дотронулся до обнажённого электропровода, и уставился на меня так, как будто видел впервые.
— Следующей части заказа, — повторил я, надеясь, что моя настойчивость всё же выведет его из этого околокоматозного состояния.
С ним явно недавно случилось что-то очень неприятное, но моё любопытство было пригашено чудовищной усталостью и желанием во что бы то не стало заполучить следующую главу книги, поэтому пускаться в расспросы я не стал.
— Нет! — выпалил он.
— И вы даже не знаете, когда приблизительно будет? — кусая губу, спросил я.
— Больше не будет. Мы больше не работаем с этим заказчиком, — моргнув, медленно, словно слова давались ему с большим трудом, выговорил клерк.
Перед моими глазами вспыхнули маленькие звёздочки, и пол поехал в сторону, пытаясь свалить меня с ног, так что мне пришлось ухватиться за прилавок. Глубоко вдохнув, я тряхнул головой и постарался собраться с мыслями.
— То есть как это не работаете?
— Вообще. И вам не советую. Сегодня милиция приходила, — он снова задумался.
— При чём здесь милиция? — подхлестнул его я.
— И не просто милиция, а уголовный розыск. Начали расспрашивать, какими переводами мы занимаемся, так всё издалека, не бывает ли каких-то непонятных заказов, может быть, оборонных документов, или ещё чего-нибудь в этом роде…
— Кто же сдаёт секретные бумаги переводить в обычные бюро? — я улыбнулся, рассчитывая немного разрядить атмосферу, но он вовсе не был настроен на веселье; а, может, улыбка на моём измождённом лице выглядела так зловеще, что производила обратный эффект.
— Я то же самое сказал. Тогда они стали допытываться, как давно у нас работал наш испанист, что за человек он был, общались ли мы с ним не по работе, насколько быстро он обычно возвращал готовые переводы, не было ли к нему нареканий у заказчиков, и так далее.
— С ним всё-таки что-то случилось, с вашим испанистом? — наконец догадался я.
— Пропал без вести. За день до того, как вы пришли за второй частью перевода.
— И что милиция говорит?
— Но я это только вам, конфиденциально, хорошо? И то, потому что вы к этому отношение имеете. Вообще-то оперуполномоченный меня тут заставил расписку дать… — рассеянно сказал клерк. — Ну да ладно, вы же не станете… В общем, жил этот переводчик один, поэтому в тот же день его не хватились. Через некоторое время родные стали дозваниваться — к телефону никто не подходит. Пришли домой — дверь не заперта, имущество нетронуто, а человека нет. Милиция сразу не стала заявление о пропаже принимать, они обычно с такими делами неделю ждут, вдруг сам объявится. Не объявился.
— Ну а причём здесь вы и я?
— Основная версия — работа. Личной жизни у него никакой не было, врагов тоже, должен он никому не был, ограбить его не ограбили, деньги и вещи все на месте… Почти все.
— Что значит «почти»?
— Когда я этому оперу сказал про его последний перевод… Нет его там, вот что. Только человек исчез и папка эта проклятая. И никаких следов. Вот они от меня и добивались — кто заказывал, как выглядел, почему столько платил, что было в папке.
— И что?
Он долго не отвечал, с сомнением оглядывая меня, а потом, понизив голос, сказал:
— Я про вас им ничего говорить не стал, учтите. С вами же всё в порядке… А мне неприятности не нужны. Они тут и так собираются наблюдение устанавливать, среди клиентов уже слухи поползли из-за всей этой чертовщины. Так что вы больше сюда не ходите, пока не уляжется. Может, они его найдут…
— Я про вас им ничего говорить не стал, учтите. С вами же всё в порядке… А мне неприятности не нужны. Они тут и так собираются наблюдение устанавливать, среди клиентов уже слухи поползли из-за всей этой чертовщины. Так что вы больше сюда не ходите, пока не уляжется. Может, они его найдут…
Рассказанная им история меня не испугала. Мало ли, что с человеком могло случиться? Вышел из дома за сигаретами, попал под автобус. Лежит себе где-нибудь тихонечко с биркой на большом пальце ноги. При чём тут моя книга?
— А у вас не осталось никакой информации об этом клиенте? Бланк заказа или, может, визитка с адресом? — мне уже было всё равно, посчитает ли клерк подозрительным мой чрезмерный интерес к работе, или нет.
— Оставалось, но милиция всё изъяла, — нахмурившись, отозвался тот, — вы же не собираетесь…
— Но вы хотя бы можете сказать, как он выглядел, этот заказчик? — я уже и сам не знал, зачем мне это было нужно.
— Пожилой такой, в очёчках, интеллигент… Ничего особенного, — клерк вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони. — Господи, да зачем вам это? Не караулить же вы его будете? Он сюда, может, не придёт больше никогда. Вчера сразу после вас заходил, папку забрал, а новой не оставил.
— А передать ничего не просил? Помните, в прошлый раз он говорил — хорошо, мол, что рукопись у меня оказалась. Может, ещё что-нибудь в таком же духе? — я искал любую зацепку, не желая расставаться с надеждой добраться до продолжения дневника.
Он некоторое время колебался и несколько раз даже приоткрывал рот, словно собираясь что-то сказать, но в конце концов только отрицательно помотал головой.
— Мне, наверное, в милицию надо обратиться, сообщить им про мой заказ, — аккуратно запустив пробный шар, я постарался придать лицу встревоженное выражение. — Раз тут такое дело… Зря вы им сами сразу всё не сказали, теперь и к вам вопросы возникнут.
Я притворно вздохнул, украдкой выглядывая в его перекосившихся чертах признаки скорой капитуляции. Разумеется, о том, чтобы самостоятельно отправляться к следователю, не было и речи, но несговорчивость клерка подталкивала меня к шантажу.
— Конечно, понимаю вас, — мягко добавил я, — репутация фирмы поставлена на кон, работу можете потерять…
— Да дьявол с ней, с работой, — не выдержал он. — Мне ведь этот старик запретил о вас говорить! Заказчик ваш. Прямо перед уходом, словно знал, что на следующий день милиция заявится.
— И что же вы, старичка послушали, а уголовный розыск не послушали? — удивился я.
— Вам этого не понять, — его глаза уткнулись в стол, а руки снова зарылись в ворох бумаг. — Он так это сказал, что ослушаться нельзя было… Страшно так сказал…
Больше мне не удалось выдавить из него ни слова. На все мои вопросы и понукания клерк только мелко тряс головой и что-то невнятно шептал, кажется, заново переигрывая свои разговоры с заказчиком и со следователем. Я бесплодно пытался представить себе, чем предположительно тихий, интеллигентного вида старичок сумел так напугать этого самоуверенного типа.
Отчаявшись добиться от него объяснений, я зло хлопнул дверью и вышел наружу.
Возвращаться домой не хотелось. Хотя я оставался на ногах уже почти сутки и давно следовало лечь спать, стоило представить себе возвращение в квартиру, гулкую пустоту которой я и сегодня не мог заполнить работой, как мне делалось до того тоскливо, что я предпочёл шататься по улице, пока меня держали ноги.
Никакой определённой цели или маршрута у меня не было; я больше смотрел себе под ноги, чем по сторонам, отчего несколько раз налетал на возмущённых прохожих, и старался забраться как можно дальше в самые глухие переулки, какие ещё только остаются в центре Москвы. Я брёл и брёл, не обращая внимания на пронизывающий ветер, на начинающийся дождь; тем временем смеркалось — и снаружи, и в моей душе. Дома стали всё больше походить один на другой, сливались в сплошную стену, улица обращалась заколдованным ущельем, и серая полоска неба над головой всё больше тёмнела. Почему-то люди, жившие в этих домах, не спешили зажигать свет, их окна оставались слепыми и чёрными; это было противоестественно, и мне становилось всё более неуютно.
Мне почудилось, что стены этого ущелья, как в древнем мифе, начали сходиться, и могут схлопнуться в любой момент, растерев меня в порошок. Подчиняясь безумной мысли, что мне необходимо успеть проскочить между ними, я шагал всё быстрее, потом перешёл на бег. Пальто расстегнулось, косой и жёсткий ноябрьский ливень ударил меня прямо в грудь, а ледяной ветер облепил рубашкой мокрое тело. Но я не стал застёгиваться, я боялся остановиться и бежал, пока не увидел вдалеке несколько горящих окон. Дождь заливал мне глаза, и преломлённые водными линзами сияющие точки играли, переливались, превращались в звёзды, указывавшие мне путь.
Когда я наконец добрался до здания со светящимися окнами, то понял, что стою перед той самой детской библиотекой, в которой размещалось теперь моё переводческое бюро. Дорога домой отсюда мне была знакома. Простояв на пороге конторы минут десять, я наконец пришёл в себя, запахнул пальто, и, ссутулившись, побрёл к себе.
Хотя, отперев входную дверь тяжёлым медным ключом, я первым делом отправился принимать горячую ванну, уберечься от болезни мне не удалось. Всю ночь меня преследовали душные видения: я то оказывался под палящим солнцем в бескрайней пустыне, в которой, сколько ни иди по раскалённому песку, не получается сдвинуться ни на шаг вперёд; то вдруг вяз в болоте посреди тропического леса. В один из особенно страшных моментов, когда мне начало казаться, что воздух в этом мире скоро закончится, и я непременно умру, кошмар чуть ослабил свои тиски, и я, задыхаясь, с трудом выплыл из пучин сновидения на поверхность.
Постель была мокрой насквозь. Меня била дрожь, лоб горел, а в горле пересохло. Собрав все оставшиеся силы, я еле откинул придавившее меня одеяло и несколько долгих минут просто лежал на кровати, не в состоянии подняться на ноги. В ушах мерно стучала кровь, и звук её биения рисовал в моём воображении роты солдат, маршем проходящих мимо трибуны, с которой я принимал парад. Стоило мне прикрыть глаза, чтобы получше рассмотреть это призрачное воинство, как водоворот сна опять затянул меня с головой.
В следующий раз я очнулся от сильнейшего холода, который пронизывал всё моё тело. Озноб колотил меня так, что нелегко было даже поднести ко лбу руку, чтобы проверить температуру. Я попробовал было дотянуться до пола и подобрать сброшенное одеяло, но достать его никак не получалось. Пришлось пойти на риск: устроившись на самом краю кровати, я качнулся и свалился вниз. Теперь выбора у меня больше не оставалось: чтобы не провести остаток ночи на холодном паркете, надо было заставить себя встать и, нащупав одеяло, по меньшей мере, укрыться снова, а если получится — то и выбраться на кухню за аспирином.
Однако всё произошло совсем иначе, чем я предполагал. Когда я ещё стоял на четвереньках на полу, пытаясь нашарить в кромешной темноте невесть куда запропастившееся покрывало, в глубине комнаты мне послышался чей-то отчётливый вздох.
Окна оставались плотно зашторены, небо было совсем чёрным из-за пасмурной погоды. Было, наверное, четыре или полпятого ночи — глухое время, когда последние гуляки уже разошлись по домам, а честные труженики досыпают в своих койках последние сладкие часы, фонари погашены, и улицы города пусты, как при чумном карантине. В комнате моей царил полный мрак, который растворил в себе и очертания мебели, и чёрный прямоугольник прохода в коридор, и пол, и потолок со стенами. Поэтому разглядеть того или то, что находилось, если полагаться на слух, всего в нескольких шагах от меня, не было никакой возможности.
При всей невероятности услышанного мной звука, мной овладела полная уверенность в том, что он мне не почудился. Я прижался спиной к кровати и, боясь быть застигнутым врасплох, выставил вперёд руки. Потом сглотнул и хриплым голосом (лишь бы он не сорвался в истерический визг!) спросил:
— Кто это?
Сейчас я понимаю, что всерьёз рассчитывал услышать ответ. Вздох был настолько настоящим, что я не стал даже задаваться вопросом, как неведомый гость сумел проникнуть незамеченным в мою квартиру, а просто воспринял это как данность. Я так и сидел на полу, слепо поводя перед собой дрожащими от усталости и напряжения руками, сдерживая рвущееся из груди дыхание и напрасно вслушиваясь в тишину. Больше не раздалось ни единого шороха; но только проведя в такой нелепой позе ещё добрых десять минут, я смог убедить себя в том, что послышавшийся мне звук был, очевидно, отставшим кусочком сна. Это помогло мне набраться храбрости и, поднявшись наконец с пола, на ощупь найти кнопку настольной лампы. Вспыхнувший свет ещё раз доказал, что моё воображение просто разыграло меня. В комнате никого не было. Решительным броском я достиг настенного выключателя и на трясущихся ногах осмотрел всю квартиру, особенно внимательно изучив то место, откуда, как мне казалось, шёл звук.