Закончив мыть полы в столовой, Лида почти убедила себя, что все это, насчет шефа, ей померещилось. Правда, наутро страшновато было идти на работу, но сегодня герр Мозер был такой, как обычно: холодновато-насмешливый, сдержанный и страшно занятой.
Лида с облегчением перевела дух. А спустя несколько дней ей стало уже не до шефа: наконец-то прислали питание для рации! И Лидины позывные вновь зазвучали в эфире:
«Приступаю к работе. Жду указаний. Ласточка».
В это время операция «Багратион» развернулась вовсю, советское военное командование нуждалось в точных и широких разведданных о силах противника, их перемещении, расположении частей и техники. Из Бреста в Центр ежедневно отправлялись радиограммы:
«…В направлении Минска проследовали два эшелона пехоты и двадцать платформ с танками типа «Тигр».
…Через Брест на Бобруйск по шоссе прошла колонна из 18 автомашин, бронетранспортеров.
…По маршруту Брест — Ковель отправился эшелон саперов с понтонными лодками.
…Проследовал эшелон цистерн с горючим, станция назначения Осиповичи…»
Она получала и задания: уточнить данные, маршруты… А однажды приняла радиограмму о том, что за заслуги перед Родиной награждена орденом Отечественной войны второй степени. Ее группа также была отмечена наградами.
Наутро Ласточка летала по столовой как на крыльях. Улыбка не сходила с ее лица. Ей хотелось хохотать во весь голос. «Вы не знаете! Вы ничего не знаете!» — злорадно думала она, глядя на осточертевшие физиономии офицеров, которые собирались к обеду и ужину.
— У вас хорошее настроение, фрейлейн? — с улыбкой спросил герр Мозер, впервые за последние дни нарушив молчание.
— Да! Отличное! — не смогла сдержать она ответной улыбки, но тут же заставила себя думать про Михаила Чернова.
— Интересно, с чем это связано? — задумчиво спросил шеф, и его яркие глаза сощурились. — С успехами на фронте советских войск или с успехами на вашем личном фронте?
Лида остолбенела. Что он пристает, этот фашист? Интендантская служба, а ведет себя, будто гестаповец. Выпытывает, высматривает… Опасный человек!
— На личном, — выпалила она. — Конечно, на личном.
Мозер опустил глаза и прошел мимо.
Да ну его, непонятного! И Ласточка полетела по своим делам.
А между тем летать ей оставалось недолго…
В апреле сорок четвертого в Бобруйске случилась настоящая трагедия. Михаил Самсоник привлек к работе связным бургомистра деревни Ясень Хаустовича. Однако бургомистр был на подозрении у фашистов, и когда он поехал в город, за ним следили. Хаустович зашел к матери одного из партизан, Барковской, а та привела его к Марии Левантович — за новыми разведданными, собранными Шевчуком и его группой.
Спустя несколько дней Хаустович и Барковская с Левантович были арестованы. Против них не было никаких улик, это была операция устрашения, наудачу… Ну что ж, удача оказалась на стороне фашистов. Мария Левантович не выдержала первого же допроса. Ей пообещали сохранить жизнь за признание, и она выдала членов Бобруйской разведгруппы, а заодно — Лиду Базанову и Александру Питкевич. Все, что знал о партизанах и их связных в Бобруйске и Бресте, рассказал и Хаустович.
После пыток, избиений, допросов (уже в июне 1944 года) Шевчук, его жена, Проволовичи и Мария Левантович в числе других узников были выведены из тюрьмы и отправлены к селу Марьина Горка. Здесь всех разделили на две группы: одна называлась «Лагерь», другая — «Германия». В эту группу попала Мария Левантович. С группы «Германия» сняли конвой и велели идти на запад. Женя Проволович как-то умудрилась перебежать из группы «Лагерь» в «Германию», только благодаря этому и осталась жива.
Группу «Лагерь» еще раз разделили. Женщин погрузили в грузовик и увезли на ближний хутор. Оставшиеся мужчины видели, стоя на холме, как их загнали в какой-то дом. Доносились звуки выстрелов, потом… потом здание запылало.
Мужчин посадили в вернувшуюся автомашину и отвезли к какому-то сараю. Когда их начали загонять прикладами внутрь, несколько человек бросились бежать. Ударился в бегство и Шевчук. По нему стреляли, но он скатился в овраг, бежал по воде, чтобы сбить собак со следа, оторвался от погони и ушел! Переночевав в ржаном поле, дошел до партизан, вместе с их отрядом соединился с частями Советской Армии. В Военной прокуратуре немедленно написал все, что знал, о провале Бобруйской разведгруппы, об арестованных в Бресте товарищах. Но в это время почти никого из них уже не было в живых.
Спиридон и Надежда Григоруки, их дочь Нина, Мария Каленик и ее дочь Лиля, Николай Кирилюк, Иван Филиппук были убиты. Александра Питкевич бежала — выскочила в окно буквально в последнюю минуту, когда фашисты уже ломились в квартиру. Отсиделась у знакомых на окраине города и спаслась.
А Лида Базанова… Ласточка… Двадцать лет ее родственники ничего о ней не знали. Ходили слухи, что перебежала к немцам и ушла с ними. А может, и погибла. Точно никто не мог сказать. Да и говорить-то боялись… Потом — потом!!! — пришла весть о том, что Ласточка погибла вместе со своей группой. Вроде бы даже кто-то видел, как ее вели на расстрел. А может, это была и не она, а другая девушка, такая же маленькая да пригожая. Много народу тогда было убито, гребли по брестскому подполью частым гребнем. А дела расстрелянных сгорели вместе с комендатурой, вот и не было толком известно о судьбе Лиды Базановой.
Итак, она геройски погибла.
Это официальная версия.
Но…
Лида вовсе не была простушкой. Среди радиограмм, отправленных Ласточкой в Центр, была одна, касающаяся герра Мозера: ищет контакта, может быть полезен при дальнейшей разработке. Ей разрешили рискнуть и передали особое задание: в контакт войти, попытаться уйти с немцами за Буг, при возможности — в Германию. Быть готовой к дальнейшей работе.
Однако установить этот самый пресловутый контакт Лида не успела: ее арестовали. Однако спустя несколько дней следователь вдруг вызвал ее на допрос. В кабинете сидел Мозер.
Лида решила, что его вызвали для очной ставки. Но она ошиблась.
— Фрейлейн, — сказал следователь. — Не знаю, имеете ли вы понятие о чести, но я прошу от вас честного слова: вы будете молчать о том, что скажет вам этот человек. Он рискует жизнью, я тоже. Но я обязан ему именно что спасением своей жизни, а поэтому… — Он выругался. — У вас десять минут. Вы даете слово молчать? Или немедленно вернетесь в свою камеру.
— Даю честное слово, что буду молчать об этой встрече, — проговорила Лида, осторожно шевеля разбитыми губами. Между прочим, этот же следователь ее и бил.
Он посмотрел на ее губы, поморщился и вышел.
Мозер тяжело вздохнул и поднялся со стула…
Это был самый странный разговор на свете. Лида ожидала, что Мозер будет вербовать ее, уговаривать выдать товарищей, показать дорогу в партизанский отряд Чернова. Однако… ни слова ни о чем подобном не было сказано. Шла речь только о… о любви.
О любви к ней!
Он просил, умолял, заклинал Лиду уйти с ним, уехать в Германию. Клялся, что у него есть возможность вывезти ее из Бреста под чужим именем, незаметно. Обещал отвезти к своим родителям, обещал даже уехать с ней в Швейцарию, куда угодно, если ей не захочется жить в Германии. Его друг подделает все документы. Лидию никто не заподозрит, ее семьи не коснутся никакие репрессии — о да, Мозер знает, что такое быть в России родственником врага народа! Но mein kleiner Vogel может ни о чем не беспокоиться. Все будут думать, что она погибла…
У Лиды мучительно болела голова. Она смотрела на Мозера широко открытыми глазами, и ей чудилось, что она видит фильм… один из тех неправдоподобных, невероятных фильмов, которые они с Аней Ильиной так любили смотреть в Калинине!
Лицо Мозера расплывалось у нее перед глазами, голос то приближался, то отдалялся.
Что он говорит?! На миг вспыхнула жалость к нему: он просто сошел с ума, он погубит свою жизнь… этот враг… этот, наверное, такой хороший человек!
Но она не может, не может согласиться… Уехать с ним — значит предать своих.
И вдруг до Лиды дошло: так ведь он предлагает именно то, что приказано ей сделать из Центра! Она думала, что этого приказа не выполнит, а получается…
* * *
На памятнике над могилой расстрелянных подпольщиков значится много имен. Однако очевидцы рассказывали, что тел там лежит гораздо меньше. Имя Лидии Базановой там тоже значится.
Это факт.
Такой же факт, что воинский эшелон, на котором эвакуировались в Германию высшие чины брестского военного командования, был вчистую разгромлен советской авиацией в пятидесяти километрах от Бреста. Погибли почти все, там была такая кровавая каша, что трупов не опознать. Да и некому было их опознавать. Кое-кто спасся, конечно, потом уехал в Германию, а уж там-то…
Кто спасся — неизвестно.
Так или иначе, Ласточка улетела. Вот только куда?
Лисички-сестрички (Лиля Брик и Эльза Триоле)
Жили-были на свете две лисички-сестрички. Вообще-то рыжей, словно лисичка, была только одна из них — старшая. У младшей были красивые белокурые волосы. Однако люди почему-то, глядя на них двоих, видели только старшую и говорили, что у сестричек Каган у обеих рыжие волосы. Элла — младшая — не обижалась. Она обожала сестру, которая была старше ее на пять лет.[24] Лиля всегда была главная — самая главная в ее жизни. Лиля была всемогущей…
Как-то раз мама повела девочек в театр. Надо сказать, что они были из зажиточной и культурной еврейской семьи. Отец, Гурий (он предпочитал называть себя Юрий, а впрочем, бог его знает, как он себя предпочитал называть, это его старшая дочка обожала свои инициалы ЛЮБ или просто ЛЮ, так что, очень может быть, она папу просто перекрестила из Гурия в Юрия, поскольку, согласитесь, ЛГБ или ЛГ — это уже совершенное не то!) — отец, стало быть, Гурий Каган, был присяжным поверенным, работал юрисконсультом в австрийском посольстве, а заодно мало-мало помогал соотечественникам, которые желали бы жить в Москве, а не в черте оседлости. Что он, что мама девочек, очаровательная Елена Юльевна, были людьми культурными и начитанными, недаром они назвали старшую дочь (которая навсегда первенствовала в их, и не только в их сердцах!) Лили — в честь Лили Шенеман, музы и возлюбленной самого Гёте. Потом уже имя несколько опростилось — девочку стали звать Лиля, но ей, вообще говоря, так даже больше нравилось. Лили — это как бы во множественном числе. А Лиля — она одна. Единственная!
Так вот — семья была и впрямь культурная. Елена Юльевна окончила в свое время Московскую консерваторию по классу рояля. Девочки тоже музицировали, получили хорошее образование, говорили по-французски и по-немецки. И очаровательная мама рано научила их быть очаровательными.
Как-то раз мама с дочками шла по Тверскому бульвару. Вдруг какой-то господин в роскошной шубе остановил своего извозчика и восторженно воскликнул:
— Боже, какие прелестные создания! Я бы хотел видеть вас вместе с ними на моем спектакле. Приходите завтра к Большому театру и скажите, что вас пригласил Шаляпин.
И мама с дочками воспользовались приглашением — для них были оставлены места в ложе.
Может быть, это было. Может быть, нет… Шаляпин в своих мемуарах о сей прелестной истории умалчивает. О ней известно только со слов Елены Юльевны. А кто знает, возможно, именно от нее унаследовали сестрички Лиля и Элла ту страсть к сочинительству, которая донимала их всю жизнь.
Лиля сочиняла свою судьбу. Элла сочиняла романы. И еще неведомо, кто был сочинительницей покруче!
А впрочем, вернемся в тот день, когда малышки с мамой пошли в театр (на сей раз не в Большой, не в гости к Шаляпину, а в драматический). Самое потрясающее впечатление произвела на сестер некая волшебница, которая взмахивала палочкой, говорила:
— Кракс! — и превращала детей в елку или в разных зверушек.
Лиля просто заболела этим волшебством! Отныне Элле не было от сестры никакого покоя.
— Элла, принеси мне яблоко из столовой, — заявила Лиля.
— Поди и сама принеси, — резонно отвечала Элла.
— Что?!
Лиля хватала, что под руки попадалось, ну хоть отвалившуюся деревянную завитушку от буфета, поднимала ее, приоткрывала рот… и Элла понимала, что сейчас Лиля скажет: «Кракс!», а ее младшая сестра превратится, например, в котенка. И она мчалась за яблоком.
— Элла, сделай то или то!
— Не хочу!
— Не хочешь?
Лиля поднимала завитушку или что там еще…
Наконец мама заметила, что младшая дочка рабски боится старшей, и Лиле здорово влетело. Но можно сказать, что уже тогда она вошла во вкус этого замечательного занятия: повелевать людьми. Правда, спустя некоторое время она уже взмахивала не деревянной завитушкой. Она обзавелась другими волшебными палочками, одной из которых стала ее ослепительно расцветшая женственность.
Через несколько лет одна особа по имени Галина Катанян впервые увидела ту, которая отбила у нее мужа. Звали разлучницу Лиля Брик, и Галина вдоволь наслушалась о ее неземной красоте и обворожительности. Ну и ждала увидеть, конечно, Афродиту какую-нибудь. И вдруг…
«Боже мой! — с изумлением воскликнула покинутая супруга (так она рассказывала, вспоминая свое первое впечатление). — Да ведь она некрасива. Слишком большая для маленькой фигуры голова, сутулая спина и этот ужасный тик. — Но трезвое восприятие длилось всего лишь несколько секунд. — Потом… Она улыбнулась мне. Все лицо как бы вспыхнуло этой улыбкой, осветилось изнутри. Я увидела прелестный рот с крупными, миндалевидными зубами, сияющие, теплые, ореховые глаза. Маленькие ножки, изящной формы руки».
То же сказочное превращение злобной ведьмы в красавицу. «Закрой глаза и открой глаза»…
Галина Катанян стала верной подругой и преданной рабыней Лили Юрьевны до конца жизни. В такого же раба они вместе превратили Василия Катаняна-младшего, сына Галины. Он написал восхищенную книгу о жизни Лили Брик — такие книги пишутся или от большой любви, или по серьезному заказу. Но невозможно не признать правды — ее любили мужчины. Любили безумно, отчаянно, верно и преданно. Она… она не любила никого, хотя и уверяла многих, что любит. Даже Осип Брик — мужчина ее жизни, как она называла мужа, — был, конечно, не возлюбленным, а именно руководителем ее жизни.
Конечно, Лиля была гениальной женщиной. Прекрасно понимая, что сама по себе она ничего не стоит — ну очаровашка, ну и что? — она видела и сильные, и слабые стороны свои. Она умела властвовать над мужчинами, но над кем властвовать конкретно? Над какими именно мужчинами? Как делать это так, чтобы они становились ее рабами и несли ей в клювике плоды своих трудов, чтобы ползали перед ней на коленях, не боясь протереть штучные брюки?
В своих воспоминаниях она потом опишет встречу с какой-то Любовью Викторовной: «Я ее спросила: «Любовь Викторовна, говорят, вы с мужчинами живете за деньги?» — «А что, Лиля Юрьевна, разве даром лучше?» Этот урок она запомнила на всю оставшуюся жизнь. За деньги — но опять же с кем?
Лилю должен был кто-то научить умению выбирать добычу. Осип (Ося) и стал таким учителем. Он отлично понимал, кем и за что надо владеть и как манипулировать. Однако сам по себе мелкий юрист и франтик Ося Брик и бездомную собаку не привлек бы к себе дольше, чем на то время, которое понадобилось ей, чтобы вылакать предложенную им чашку супа. Невкусного, пресного, постного, который можно проглотить лишь с великой голодухи… Но у него была Лиля — вот уж воистину, выражаясь языком современным, spicy girl,[25] соль и перчик враз, а также кокаин, к которому привыкали, к которому тянулись, на который накрепко подсаживались, отсутствие которого частенько становилось смертельным. Многих мужчин умудрилась эта парочка повергнуть к Лилиным ногам (а у нее и впрямь были достойные этого, прелестные ноги, которые она всегда обтягивала самыми что ни на есть дорогими шелковыми чулочками, иногда даже красными, и тщательно, даже кокетливо обувала их, уверенная, что главное в женщине — это взгляд, хорошее белье и дорогие туфли). Но, конечно, ее главной добычей был и остается великий поэт ХХ века Владимир Маяковский.
Самое смешное, что сначала заарканила его вовсе не кареглазая, яркая Лиля, а ее беленькая голубоглазая сестра — вечная вторая скрипка в этом семейном оркестрике.
Эльза (вообще говоря, ее звали Элла, Эльзой она стала лишь во Франции, где провела большую часть жизни, но как Лили сделалась Лилей, так Элла пусть уж будет Эльзой) всегда любила поэзию. И не случайно, повзрослев, с восторгом посещала поэтические вечера декадентов, символистов и, наконец, футуристов. На одной из молодежных вечеринок она познакомилась с Владимиром Маяковским.
«В гостиной, где стояли рояль и пальма, было много молодых людей. Все шумели, говорили. Кто-то необычайно большой в черной бархатной блузе размашисто ходил взад и вперед, смотрел мимо всех невидящими глазами и что-то бормотал про себя. Потом внезапно загремел громким голосом. И в этот первый раз на меня произвели впечатление не стихи, не человек, который их читал, а все это, вместе взятое, как явление природы, как гроза…» — так опишет Эльза ту первую встречу.
Огромная атлетическая фигура, несусветная одежда, бритая голова, рокочущий голос. И стихи, первые же строки которых выдавали: вот настоящий поэт.
Узнаете начало поэмы «Облако в штанах»? Она написана под впечатлением любви Маяковского к Марии Денисовой, которая разбила его сердце, с которой он никогда не знал, как себя вести: