Им предстоял путь по Баренцеву морю в Англию, а оттуда самолетом через Северное море и Норвегию. Перед вылетом супруги Рыбкины обрядились в комбинезоны, нацепили парашюты и спасательные жилеты с лампочкой и свистком — «отпугивать акул в случае падения в Северное море». Но долетели они благополучно.
Советская сторона была заинтересована, чтобы Швеция и впредь оставалась нейтральной: ведь это была одна из важнейших площадок в Европе, с которой наша разведка могла вести наблюдение за противником. Требовалось также противопоставить клеветнической пропаганде гитлеровцев и их пособников в Швеции правду о жизни в СССР.
Не станем забывать, что понятие «правда» — условное, каждая сторона в противоборстве понимает его по-своему. Зоя Воскресенская утверждала понятие «русской правды», сообразуясь с тем, чему верила всю жизнь. Тем более что сводки Совинформбюро, которые сообщали в «Информационном бюллетене», выпускаемом ею на русском, шведском и английском языке, и впрямь соответствовали действительности.
Вначале тираж бюллетеня не превышал тысячи экземпляров, но скоро возрос до двадцати, а после парада 7 Ноября на Красной площади, с которого солдаты ушли прямо на фронт, — и до тридцати тысяч. У витрины Интуриста на Вокзальной площади всегда стояли читатели. Здесь печатали карикатуры Кукрыниксов. Шведские газеты публиковали очерки, статьи и рассказы Алексея Толстого, Константина Паустовского, Ильи Эренбурга.
Потом для пресс-бюро подобрали помещение с кинозалом, и статус «экстерриториальности» позволил показать жителям Стокгольма советские картины: трилогию Донского о Горьком, «Мечту», «Цирк»…
Услышав по радио «Ленинградскую симфонию» Шостаковича, Зоя Ивановна попросила выслать партитуру, передала ее Гетеборгскому симфоническому оркестру. Убедила сыграть. Симфония имела такой успех, что заключительные аккорды завороженная публика слушала стоя.
Официально «Ирина» значилась пресс-атташе, но продолжала основную работу — разведывательную…
Павел Судоплатов писал в своей книге «Разведка и Кремль»: «В дипломатических кругах Стокгольма эту русскую красавицу знали как Зою Ярцеву, блиставшую не только красотой, но и прекрасным знанием немецкого и финского языка. Супруги пользовались большой популярностью в шведской столице».
Благодаря этой популярности Зое удалось добиться, например, подписания контракта на поставку из Швеции в СССР высококачественной стали, столь необходимой для советского самолетостроения, особенно в военные годы.
Постоянно велось наблюдение за немецким военным транзитом на территории Швеции. Агенты Зои Воскресенской регистрировали переброску немецкой военной техники, воинских частей, следили за шведско-германскими поставками, за транспортами из пограничных Дании и Норвегии, оккупированных Германией.
На территории этих стран было много лагерей для военнопленных. Бежать из плена им помогала норвежская организация Сопротивления, которую курировала Зоя Воскресенская.
От одной из своих агенток, Альмы, она узнала о том, что немцы готовят сверхсекретное оружие, способное «уничтожить все живое». «Тяжелую воду» для него вывозят из Норвегии. В Центр пошла информация.
Вскоре поступило задание — искать контакты с людьми, которые способствовали бы выходу Финляндии из войны. И вслед за этим — новое: срочно необходим человек, которому можно доверить передачу уже упомянутой «Красной капелле» нового шифра и кварцев для радиостанции.
Кому поручить такое опасное дело? Нужно было отыскать человека, который имел бы деловые связи с фашистской Германией, регулярно ездил из Стокгольма в Берлин… Зоя познакомилась с женой шведского промышленника, русской по национальности, и вопрос был решен. Муж слишком любил свою жену, и, когда «агенты НКВД» начали угрожать расправиться со всеми ее родственниками, оставшимися в России и во Франции, он решил плюнуть на все, но выполнить их задание. Только один раз!
Вряд ли ему удалось бы потом так скоро отвязаться от русских, однако так уж сложились обстоятельства, что Директор — такую кличку дали этому человеку — и впрямь не заработался на разведку. Правда, выполнил он не одно, а два задания, но это сути не меняет.
Итак, Зое предстояло передать шифр для радиостанции. Но как его провезти? Она взяла кусок тончайшего белого шифона и приклеила кончики воздушной материи к листу бумаги, вставила эту комбинированную прослойку в пишущую машинку и напечатала на ней шифр, порядок пользования им и условия работы радиостанции. Затем срезала куски шифона и сняла его с бумаги. Напечатанный текст оказался совершенно незаметным: прочесть его можно было, только наложив шифон на белый лист бумаги. Затем Зоя купила два совершенно одинаковых галстука, распорола один из них и вырезала из его внутренности часть фланели, которая прилегает к шее. Ее-то она и заменила сложенным раз в восемь шифоном с текстом, напечатанном на машинке. В этом галстуке Директор и отправился в рейс. Кварцы для рации были виртуозно замаскированы в предметах косметики. Поездка прошла удачно, и в этот, и в следующий раз тоже.
И тут грянул гром. Вскоре все члены «Красной капеллы» были арестованы и казнены. Зоя и Борис Аркадьевич первым делом заподозрили Директора, однако не было оснований подозревать его, не было! Они были правы: уже после окончания войны выяснилось, что «Красную капеллу» провалил абверовский агент.
Работа продолжалась, и можно сказать, что благодаря усилиям Кина и Ирины Швеция до конца войны так и осталась нейтральной, а Финляндия до срока (20 сентября 1944 года) вышла из гитлеровской коалиции.
Теперь можно было возвращаться в Москву… к безусловному ущербу для работы. Один из агентов Зои в Стокгольме (Карл) наотрез отказался работать с новым резидентом. Причина оказалась самой простой: агент был без памяти влюблен в свою начальницу — Ирину, и не было ему никакого дела до родины социализма и ее побед. Так его и не смогли уговорить продолжить работу, и этот источник был для Москвы потерян.
Зоя на сей раз возвращалась в Россию морем. «Свирепый шторм, мертвая зыбь, сказочные хрустальные дворцы, в которые превратились палубы с обледеневшим такелажем, потом разрывы глубинных бомб и торпед, разломившиеся корабли» — вот что запомнилось из этого путешествия. Потом, много позднее, впечатления от поездки ей очень пригодятся для новой работы.
Возвратившись домой, Ирина обнаружила, что ее близкие выжили в войну просто чудом. А между тем она переводила матери всю зарплату в валюте и считала, что они с сыном хорошо обеспечены. Но обмен на рубли по твердому курсу давал им лишь добавочное ведро картошки (хотя в Швеции за эту месячную зарплату можно было бы купить отличную шубу). Ну что ж, они хотя бы остались живы! А брат Рыбкина погиб в бою, родителей же — они находились на оккупированной территории — расстреляли фашисты за то, что сын их — «важный комиссар в Москве».
После окончания войны Бориса Аркадьевича назначили начальником отдела Управления внешней разведки, потом он был офицером связи со службами безопасности союзников на Ялтинской конференции в феврале 1945 года. Зоя стала заместителем начальника отдела в другом управлении. Она занималась привычной аналитической работой.
В сентябре 1947 года супруги Рыбкины впервые за двенадцать лет совместной жизни получили отпуск…
«Мы бродили по окрестностям Карловых Вар, — вспоминала Зоя потом, — и мечтали, что, уйдя в отставку, попросим дать нам самый отсталый колхоз или район и вложим в него весь наш жизненный опыт, все, что познали в странствованиях: финскую чистоплотность, немецкую экономность, норвежскую любознательность, австрийскую любовь к музыке, английскую привязанность к традициям, шведский менталитет, в котором объединились благоразумие, зажиточность и тот внешний вид, когда трудно определить возраст — от 30 до 60. Мы ничего не нажили — зато у нас была великая жажда познания. А еще в те дни мы пережили взлет влюбленности. «Это наше, хотя и запоздалое, свадебное путешествие», — смеялся Борис».
Идиллию, «медовый месяц» неожиданно прервала срочная телеграмма, и супруги разъехались. Борис Аркадьевич отправился в Баден, на встречу с курьером, а Зоя Ивановна — домой, в Москву.
«Я очень редко плачу. Но в ту ночь рыдала, не знаю отчего… На аэродроме Борис сунул мне в карман какую-то коробочку. Догадалась: духи «Шанель». Знала, что в Москве буду искать в перчатках, в пижамных карманах, в несессере записку: крохотный листок с объяснением в любви он обычно упрятывал в моих вещах.
— До скорого свидания, — сказал он.
А мне кричать хотелось: все, мы больше не увидимся!» — призналась она позднее, вспоминая тот день.
Любящее сердце — вещун…
Работать Борису Рыбкину теперь предстояло в Чехословакии.
Любящее сердце — вещун…
Работать Борису Рыбкину теперь предстояло в Чехословакии.
Несмотря на различия в общественном строе, еще в 1935 году СССР и Чехословакия подписали секретное соглашение о сотрудничестве разведок. До сих пор остается тайной роль тогдашнего президента Эдуарда Бенеша в смерти маршала Тухачевского. Некоторые документы свидетельствуют, что Бенеш внес свою лепту в дискредитацию Тухачевского в глазах Сталина.
После войны советская госбезопасность развернулась в Чехословакии особенно широко. Вербовка граждан велась столь нагло, что даже Клемент Готвальд не выдержал. Он жаловался Сталину: «Зачем вы это делаете? Ведь можете получить от нас какую угодно информацию».
В Праге Борис Рыбкин создал нелегальную резидентуру, действовавшую под прикрытием экспортно-импортной компании по производству бижутерии, используя ее в качестве базы для возможных диверсионных операций в Западной Европе. Чешская бижутерия известна во всем мире, и это облегчало Рыбкину задачу создания дочерних компаний-«дистрибьюторов» в наиболее важных столицах Западной Европы и Ближнего Востока. (В задачу Рыбкина входило также использование курдского движения против шаха Ирана и правителей Ирака, короля Фейсала Второго и премьер-министра Нури Саида.) И хотя 27 ноября Борис Рыбкин погиб под Прагой в автомобильной катастрофе, его организация уже начала активно действовать.
«28 ноября, на работе, я просто не находила себе места, — писала спустя много лет Зоя Воскресенская. — Когда меня вызвали к начальнику управления, первой мыслью было: «Борис звонит по ВЧ».
— Звонил? — спросила я с порога.
Начальник затянулся сигаретой, помолчал.
— Ты прошла все: огонь, воду, медные трубы. Ты баба мужественная… Борис погиб. В автомобильной катастрофе под Прагой.
2 декабря меня привезли в Клуб имени Дзержинского. Гроб был в цветах, было очень много венков. Я склонилась над Борисом. Лицо не повреждено, руки тоже чистые, ни ссадин, ни царапин. Но когда я хотела поправить надвинувшуюся на щеку розу, то увидела за правым ухом зияющую черную дыру…
(Темная это была история, вызвала немало предположений, в том числе и откровенно бредовых: насчет устранения своего резидента своими же, и так далее. Спекулировали и на национальности Рыбкина. Однако Зою Ивановну всю жизнь волновала мысль: померещилось ли ей отверстие от пули, или оно было на самом деле?)
…Урну с прахом захоронили на Новодевичьем кладбище, поверх нее насыпали могильный холм… Каждое воскресенье мы с сыном ездили туда. В парк культуры, объясняла я, сажать цветы на нашей клумбе. Отец для него долго оставался живым, он ждал его каждый день».
А Зоя писала письма любимому и жила со страшным ощущением, что некая ледяная мгла вот-вот накроет и ее. Именно тогда родилась эта ее знаменитая фраза: «Я живу, словно иду сквозь ледяную мглу». В каждую служебную командировку она теперь ездила как в последнюю. Она бы рада была соединиться с мужем, но что станет с сыном?…
Весной 1953 года умер Сталин. Ощущения Зои были сходны с ощущениями всей страны: чувство невосполнимой потери и освобождение от страха.
В это время Зоя Ивановна находилась в Берлине, куда вылетела для выполнения специального задания. В то время Берия, выступая против форсированного строительства социализма в Восточной Германии, планировал создание единого немецкого государства, которое бы придерживалось политического нейтралитета. Он искал пути для переговоров с канцлером ФРГ Конрадом Аденауэром. В частности, предусматривал для выполнения этого плана привлечь немецкие контакты Ольги Чеховой, киноактрисы русского происхождения и своего личного тайного агента.
26 июня 1953 года Рыбкина встретилась с Чеховой. После беседы Зоя Ивановна по спецсвязи сообщила Судоплатову, что контакт возобновлен. Но предпринято ничего не было: именно в тот день Берию арестовали. Судоплатов, ничего не объясняя Рыбкиной, приказал немедленно возвращаться военным самолетом.
В Москве тем временем начались аресты тех, кто участвовал в расправах 1937–1938 годов. На Лубянке поспешно освобождались от старых кадров, увольняли, как это обычно у нас делалось, всех подряд. «Под подозрение брали каждого», — напишет позднее Зоя Ивановна.
Следом за Берией был арестован начальник 4-го управления НКВД генерал-лейтенант Павел Судоплатов, который был непосредственным начальником Воскресенской в Особой группе в первые месяцы войны. На отчетно-выборном партийном собрании, где Зою Ивановну выдвигали в партком Управления внешней разведки, она взяла самоотвод, объяснив это тем, что с Судоплатовыми дружила семьями.
Вскоре после этого ей объявили об увольнении «по сокращению штатов». До пенсии (стаж разведчика должен быть 25 лет) ей не хватало года, а приказ о двухлетнем пребывании в Китае не смогли разыскать. Полковнику Воскресенской предложили доработать в Воркутинском лагере для особо опасных преступников в качестве начальника спецотдела. Она согласилась с мрачным юмором: сколько бывших товарищей были увезены сюда принудительно, было время, и они с Борисом ждали ареста, а вот теперь она добровольно едет в это страшное место!
— За что вас в бандитский лагерь? — с ходу полюбопытствовал у Зои Ивановны местный начальник спецотдела.
— Меня прислали не за что-то, а для работы, — ответила она.
Появление Воскресенской в Воркуте произвело сенсацию. В свои сорок восемь лет она была по-прежнему красива.
«Оказалось, что во всей Коми АССР, — вспоминала потом Зоя Ивановна, — появился единственный полковник, да и тот — женщина! Даже министр внутренних дел был майором, а начальником внутренних войск — подполковник. В местных парикмахерских втрое увеличилась клиентура, в парфюмерном магазине раскупили весь одеколон. Под разными предлогами в мой кабинет заходили начальники и сотрудники других отделов. Перед совещанием руководящего состава офицеров особо инструктировали: вместо «ссучиться» (что означало работать на администрацию) говорите «сотрудничать».
Сначала ей приходилось тяжело. На четвертый день работы случился тяжелейший сердечный приступ: сказалась нехватка кислорода. Потом она привыкла, проработала необходимых полгода (год службы здесь шел за два), но вместо того, чтобы уйти на пенсию, задержалась еще на двенадцать месяцев. Выезжала в качестве лектора-международника в воинские части, бывала у заключенных, работавших в шахтах. По привычке обращалась к присутствовавшим: «Товарищи!» Ее поправляли: «Мы не товарищи, а зэки и каэры» (заключенные и каторжане). «Но вы будете товарищами!» — уверенно отвечала эта неисправимая идеалистка.
«Два года в Воркуте стали для меня большой жизненной школой, — рассказывала она потом. — Я познакомилась с тысячами изломанных, исковерканных судеб. Видела и пыталась помочь тем, кто наказан несправедливо. Самым большим подарком считаю белоснежный букет флоксов, выращенных для меня заключенными-шахтерами. Его принесли в квартиру в сорокаградусный мороз. Таких душистых цветов я никогда не встречала!»
В 1955 году Зоя Ивановна вышла в отставку, получив пенсию МВД, а не КГБ. В пятьдесят лет она оказалась не у дел. Ох, как ей было обидно! Но… полковник Рыбкина осталась в прошлом, зато появилась писатель Воскресенская.
Только за период с 1962 по 1980 год ее книги были опубликованы тиражом в 21 миллион 642 тысячи экземпляров! Трилогия о Ленине, знаменитый рассказ «Сквозь ледяную мглу», повести «Старшая сестра», «Девочка в бурном море» — любимые книги советского детства! Великолепные книги.
Зоя Ивановна стала лауреатом Государственной премии, писала новые и новые книги. В их числе были исповедальные: «Под псевдонимом «Ирина», «Теперь я могу сказать правду»… Рукописи их нашли после ее смерти — так же, как и те шесть писем о любви:
«Солнце души моей! Померкло мое солнце. Я живу как птица с поломанными крыльями. Как мне не хватает тебя!»
Шпионка, которая любила принца (Дарья Ливен)
— Дорогой друг мой, спешу сообщить, что небезызвестный Вам М. сейчас находится в крайне затруднительном положении. Как я Вас уже информировала, он выступал против законопроекта тори[62] о смертной казни для ткачей, умышленно ломавших недавно изобретенные вязальные машины. Не получив ожидаемой поддержки в палате, он обрел неожиданного союзника в лице служителя муз Б., фигуры более чем одиозной. Сей Б. даже посвятил одно из своих знаменитых стихов жестокому законопроекту! Обрадованный поддержкой любимца светской публики (коя любит равным образом и его поэтическую, и скандальную славу), М. ввел Б. в свой дом — надо сказать, с одобрения своей достопочтенной (только по титулу,[63] но отнюдь не по поведению!) матушки, которая была настолько увлечена вышеназванным поэтом (а ведь он годится ей не просто в сыновья, но в сыновья младшие!), что, по слухам, не раз и не два навещала Б. в его весьма эпатирующем жилище, где я в данный момент имею глупость находиться…»