Как же горько оказаться в плену!
– Вот тебе и отомстил шведам, – мрачно сказал себе Степан. – Вот и поквитался с ними! Что теперь будет? Уж не сбывается ли вещий сон Лаврентия, в котором он видел себя с железным ошейником?
Когда впереди показалась морская гладь и широкое устье реки, пленникам приказали остановиться. К этому времени даже те стрельцы, которые не были ранены, валились с ног от усталости…
Всех усадили на землю, а солдаты спешились и встали вокруг. Шведский командир вытащил из сумки подзорную трубу и, широко расставив ноги, стал с пригорка глядеть в море.
Нарвский залив выглядел оживленным: виднелись паруса нескольких кораблей, бросивших якоря возле устья. Степан с Лаврентием вглядывались в них, удивляясь размерам и формам этих невиданных ими ранее судов. Привычные им поморские кочи были гораздо меньше и выглядели по-иному. Коч – корабль широкий и короткий. Из-за двойной толстой обшивки его борта выглядят пузатыми. Иначе и быть не может – двойные борта нужны для того, чтобы льды северного моря не раздавили корпус. И команда на коче редко превышала десять-двенадцать человек.
А корабли, которые поморы увидели теперь, оказались большими, раза в три-четыре крупнее самого большого коча. Они выглядели гораздо стройнее и выше, а мачт с парусами было по три штуки на каждом. Сколько же людей помещается в таком корабле? Неужели больше сотни?
Как ни странно, вид моря подействовал на Степана успокаивающе. Пусть не свое – северное, чаще всего покрытое льдом, а здешнее, но все же – море. Дух помора ободрялся при виде знакомого с детства пейзажа – бескрайняя водная гладь, а на ней – паруса кораблей!
Другие пленники смотрели на море боязливо и враждебно. Они были из Москвы или из Рязани, из Коломны и Владимира – из старинных русских земель. Они видели и знали леса, степи, а море было для них чуждой стихией…
Правда, рассматривать корабли было некогда: нужно было отдохнуть самим и перевязать заново раненого Василия. Сотник лежал на траве, запрокинув голову, и стонал, держась за пропоротую щеку.
Степан достал из сумки свою старую рубаху из небеленого полотна и разорвал ее на несколько длинных лоскутов. Ими он и перемотал заново лицо сотника. Кровь уже не текла, а запеклась вокруг раны. Хорошо бы промыть, чтоб не загноилась, но попросить воды у шведов помор не решился – больно уж те выглядели суровыми и отчужденными. Они вообще были злы на стрельцов: утренняя битва у реки получилась кровавой, шведы потеряли три десятка человек только убитыми. Никто не ожидал, что стрелецкий заслон окажет такое яростное сопротивление превосходящим силам шведского войска.
А сразу после боя плененных врагов никто не жалеет: еще слишком памятны понесенные жертвы…
– Вернемся в Москву – на службу к себе возьму, – осипшим голосом сказал сотник Василий, когда Степан с Лаврентием вдвоем перевязали ему раненую щеку. – Отцу непременно расскажу, что вы за люди оказались, а он у меня добрый: наградит вас, как положено.
В то, что боярин Прончищев такой уж добрый, поморы не слишком поверили – про отца сотника ходили в стрелецком войске разные слухи. Говорили, будто в большой чести у царя Ивана, и что крутого нрава, и на руку тяжел – любит кулачную расправу с виновными и невиновными. Словом – настоящий боярин.
Степан только усмехнулся, услышав слова Василия, и ответил:
– Добр или не добр твой отец – это мы не скоро выясним. И награда – дело хорошее, но придется ее подождать, потому что попали мы в плен, кажется, всерьез.
Шведский командир долго высматривал что-то в подзорную трубу, и спустя некоторое время стало понятно – что. От одного из кораблей, стоявшего ближе других к берегу, отвалила лодка. Весла гребцов взлетали и опускались резво, так что очень скоро нос ткнулся в песчаный берег. Низкорослый и коренастый человек в морской кожаной куртке и в кожаных штанах выскочил из лодки и зашагал к поджидавшему его кавалерийскому командиру.
Когда он приблизился, стало видно, что на голове у него повязан черный шелковый платок, а в каждое ухо вставлена тяжелая серьга. Серьги были золотые, они оттягивали мочки ушей вниз так сильно, что уши слегка оттопыривались. Человек обвел мутными голубыми глазами сидящих на земле пленников, и в лице его что-то мелькнуло – интерес, или алчность, или удовлетворение…
Между незнакомцем с корабля и командиром завязалась беседа, при которой они постоянно оглядывались на стрельцов и что-то доказывали друг другу. Ясно было, что разговор идет как раз о пленниках, но понять, о чем говорят, было невозможно – никто не понимал по-шведски.
Правда, кое-какие догадки приходили в голову. Степан наблюдал за мимикой и жестами разговаривающих, и вдруг что-то очень знакомое всплыло в памяти. Ну конечно же именно так торгуются купцы с рыбаками. Рыбаки ходили далеко в море, и вернулись оттуда с богатым уловом. А на берегу уже поджидают купцы со своими ценами. И каждая цена ровно втрое меньше той, на которую рыбаки рассчитывали. Вот тут и начинается спор, да не простой, как муж спорит с женой или товарищ с товарищем, а кровавый, до драки и порой до смертных обид. Потому что спор идет о деньгах за товар, а это – не шутки.
– Продадут нас, – мрачно заметил Агафон, тоже не отрывавший пристального взгляда от беседующих. – Как пить дать – продадут. У нас в Рязани на рынке торговцы вот точно так же орут и себя по карманам хлопают.
– Самый торг идет, – покачал головой еще один стрелец – Демид из Великого Новгорода.
– Сейчас сговорятся о цене, и прощай для нас родные края на веки вечные. Будем до самой смерти на чужбине спину гнуть да маяться.
– А тебе не все равно, где спину гнуть? – ощерился Ипат и засмеялся недобро. – Дома на боярина да на царя спину гнул. А теперь будешь на шведского царя да шведского боярина гнуть. Какая разница? Везде одно и то же.
– Это тебе, может быть, все равно, – протянул Демид, – а у меня дома жена с двумя дочками осталась, и родители еще живы, только старые. Я заработать хотел, потому и в стрельцы на войну записался, а теперь что же будет?
– Тебе же лучше, – засмеялось сразу несколько пленников, слышавших разговор. – По дурости ты на войну пошел: тут не заработаешь. Сам уж, наверное, убедился. На войне только командиры зарабатывают, а наш брат, кроме ран и увечий, других заработков не имеет. А теперь тебе ни о чем думать не надо, и заботиться о жене и дочках не надо – знай себе, иди в плен да помирай на чужбине. Милое дело!
Торг закончился. Все видели, как тяжелый кожаный кошель с монетами перешел из-за пазухи моряка в дорожную сумку кавалериста, и тотчас же пленникам велели встать и идти к лодке. Стрельцы были понуры и напуганы неизвестностью. Когда сильно нагруженная лодка закачалась на мелкой и злой вечерней волне, все принялись торопливо креститься. Лаврентий тревожно ощупывал рукой под кафтаном мешочек с волшебным камнем. И только Степан вдруг отчего-то ощутил прилив спокойствия и уверенности и, сам удивившись этому, спросил себя о причинах такой странной реакции.
Но нет, он не радовался тому, что попал в плен. Не радовался тому, что был только что продан неизвестно кому. Не в этом дело: его глаза видели море, и под ним качалась лодка, а все вместе это давало ему – моряку – силу и надежду.
Глава II Капитан Хаген
Степан впервые увидел вблизи такое большое судно. До этого во время боевых действий под Нарвой ему приходилось с берега глядеть на заморские корабли, а теперь этакая громада оказалась прямо перед глазами.
Перегруженная пленниками лодка с четырьмя матросами, сидевшими на веслах, преодолевая приливную волну, подошла к борту корабля. Степан смотрел во все глаза, стараясь понять и запомнить увиденное.
Он успел отметить, что борта корабля хорошо просмолены и что обшивка корпуса в приличном состоянии. Еще увидел необычную конструкцию парусов. Мачт здесь было две, и это не удивляло – на многих поморских кочах тоже имелось две мачты. Но паруса у поморов прямые, без всяких затей, а на этом корабле они располагались иначе и совсем по-иному крепились.
Сейчас паруса были собраны и подвязаны на реях, но непривычная их форма была очевидна бывалому моряку. Ближе к носу корабля на черном смоляном борту белыми буквами было выведено название: «STEN».
Последнее, что заметил Степан, были жерла медных пушек, торчащие над бортом корабля. Четыре штуки – совсем немало, хватит для настоящего боя. А ведь на противоположном борту, наверное, тоже четыре пушки. Да это же целая плавучая крепость!
С борта спустили веревочную лестницу, и пленники друг за другом полезли наверх.
Внутри корабль выглядел куда хуже, чем снаружи. Едва оглядевшись, Степан увидел грязную, истоптанную палубу с валяющимися кусками ветоши, обрезками веревки и другим мусором.
– Э, – мелькнула презрительная мысль, – на наших кочах такого не бывает. Палубу скребут каждый день до блеска. А тут такой красавец корабль, а моряки на нем как свиньи…
– Э, – мелькнула презрительная мысль, – на наших кочах такого не бывает. Палубу скребут каждый день до блеска. А тут такой красавец корабль, а моряки на нем как свиньи…
Эта мысль как-то укрепила Степана. Те, кому их продали, не были сверхчеловеками. Они оказались неряхами, которые не умеют следить за собственным судном. А разве можно уважать таких людей?
Пленников усадили на палубу, а команда корабля столпилась вокруг. Стрельцы и их новые хозяева получили возможность разглядеть друг друга…
Моряки были одеты по-разному и очень пестро. Головы у многих были повязаны платками, другие были в шляпах с загнутыми полями, а третьи обходились вовсе без головных уборов. Одежда в основном была кожаная, как у самого капитана.
Только сейчас стало понятно, что коренастый человек с мутными глазами и серьгами в ушах – капитан этого корабля. Члены команды громко обращались к нему, называя капитаном Хагеном.
От столпившихся моряков шел тяжелый запах. Этот запах немытых тел, чумазые лица говорили о том, что чистота здесь совсем не в почете.
– Они что – не ходят в баню? – послышался негромкий голос стрельца Демида. – Вонища-то от них какая.
– На море живут, а не моются, – поддержал Агафон. – Мне раньше сказывали – у них и бань-то нету. Я тогда не поверил, а теперь сам вижу.
– Чистые татары, – заявил Ипат. – Те тоже мыться не любят. Говорят, что кто смывает с себя грязь, тот смывает с себя счастье. Выходит, мы к татарам попали.
Появился человек в фартуке и с инструментами. Каждый шаг его сопровождал звон металла, доносившийся из мешка, который он тащил за собой по палубе.
Когда мастеровой вытащил из мешка железный ошейник и принялся прилаживать его на шею первому пленнику, Степан чуть не застонал от ярости и отчаяния. Он видел рядом округлившиеся глаза Лаврентия и знал, о чем сейчас думает его друг. Лаврентий ведь предупреждал, что если они будут держаться вместе, то их постигнет общая судьба. И эта судьба оказалась, как друзья и опасались, судьбой не Степана, а Лаврентия.
– Ошейник и цепи! – простонал Степан. – Именно то, что привиделось тебе.
– Да, – отозвался Лаврентий, – это мое видение сбылось. Потому что никакого острова и красавицы на нем я не вижу. С твоим видением придется подождать.
Капитан Хаген отдал приказ, большая часть матросов бросилась по своим местам – корабль снимался с якорей и готовился к отплытию. Видимо, капитан хотел воспользоваться усилившимся ветром…
Матросы полезли на мачты, чтобы распустить подвязанные паруса. Одни карабкались по реям, а другие прилаживали веревками концы парусов к специальным крюкам на палубе и на бортах.
Когда Степан ощутил железо ошейника, ему захотелось вскочить и сопротивляться. Вся сущность его бунтовала против рабской цепи.
Пусть Лаврентию и привиделась такая судьба, но он, Степан, потому и не испугался быть вместе с другом, что никогда не мог представить себя в таком положении. Ему казалось, что если Лаврентий останется с ним рядом, то судьба будет только та, которую увидел во время колдовства Степан – остров и красавица. Потому что с кем угодно, но только не с ним могла случиться вот эта история – ошейник и цепи.
Цепь крепилась к ошейнику, и верхнее кольцо звякало о железо, натирало шею. Когда закован таким образом оказался последний из пленников, всех по очереди спустили вниз – под палубу.
Здесь, в тесном кубрике, обшитом толстыми нестругаными досками, разместилось пятнадцать человек. Кроме десятерых стрельцов там уже были другие пленники, с которыми вновь прибывшим предстояло познакомиться.
В стены кубрика были врезаны массивные железные кольца, к которым корабельный мастер и приклепал конец цепи каждого из рабов. Длина цепи позволяла сделать два шага от стенки, но и в этом не было необходимости – вся каморка была очень тесна. Набитая до отказа людьми, она больше походила на душегубку, в которой нечем дышать и невозможно повернуться.
Окна здесь не было вовсе, и воздух затекал только через дверь, которая вела в узкий корабельный коридорчик. А учитывая, что внутри корабля вонища стояла еще хуже, чем на палубе, пленники сначала подумали, что им предстоит задохнуться насмерть. В трюме отвратительно пахло кислым порохом, человеческими испражнениями и гнилыми продуктами.
Потянув носом, Степан опять подумал о том, что его отец – кормщик поморского коча, а потом и он сам просто убили бы членов команды, доведших судно до такого состояния.
С пленниками, уже сидевшими в трюме, общий язык нашли довольно быстро. Все пятеро оказались рыбаками-эстами, которых обманом заманили на борт корабля.
– Капитан Хаген пристал к берегу возле нашей деревни, – пояснил старший из рыбаков по имени Каск, – он объявил, что хочет купить рыбы и что хорошо заплатит. Мы привезли рыбу прямо к кораблю, и с тех пор мы сидим здесь. Оказалось, что капитану нужна совсем не рыба – он торгует другим товаром.
– Каким? – спросил Степан, уже начиная догадываться…
– Людьми, – ответил Каск, растерянно шмыгнув носом. – Нас захватили на прошлой неделе, и с тех пор мы многое узнали об этом капитане. Вот уж никто из нас не думал, что окажемся рабами.
– Что он говорит? – тревожно поинтересовался у Степана сотник Василий, уже успевший слегка прийти в себя после ранения. Щека перестала кровоточить, хотя сильно болела, но все же сотник оживился:
– Ты понимаешь, что он говорит?
Степан с Лаврентием хорошо понимали эста – его язык оказался очень схож с карельским, только слова он выговаривал по-другому.
– Что с нами теперь будет? – продолжал Василий, держась за щеку, обмотанную тряпкой, пропитавшейся его кровью: – Мы пленники шведского короля? Нас могут обменять после войны, ведь так? У нашего войска ведь тоже много шведских пленников…
– Боюсь, что на это надеяться не стоит, – сказал Степан. – Кажется, мы стали вообще не пленниками, а рабами. И не у шведского короля, а у этого самого капитана Хагена.
Теперь самые ужасные подозрения оправдались. С ними случилось то, чего боятся все солдаты сражающихся армий. Попасть в плен и стать официальным пленником – это далеко не самое страшное. Пленников могут обменять в конце войны, так что кое-кто из тех, что потрусливее, даже стремятся угодить в плен. Хоть и голодно будет, и холодно, и позорно, но зато тебя не убьют, и ты спокойно досидишь до конца войны, а потом вернешься домой.
Но судьба распорядилась иначе. Видимо, командиру шведского отряда не хватало денег, вот он и решил не сдать русских пленных своему начальству, а утаить их и продать. Судя по всему, с капитаном Хагеном у командира имелась предварительная договоренность – Степан помнил, как решительно и быстро шведы погнали их подальше от Нарвы в сторону речного устья…
Что ж, командир здорово нажился, продав пленников. Правда, ему пришлось, наверное, поделиться со своими солдатами добычей. Но все равно, свой куш он отхватил.
– Спроси у него, – кивнул в сторону эста Агафон, – они тут уже люди бывалые. Скоро ль пожрать дадут? А то с утра не евши, можно и ноги протянуть.
– И так протянешь, – злобно бросил Ипат. – В тесноте, да в обиде, да с этой железякой на шее долго не проживешь. Тут дышать нечем, ноги некуда протянуть, а ты – еда, еда…
Степан вдруг заметил, что его друг совсем не принимает участия в разговоре. Лаврентий сидел рядом, привалясь к стене, и глаза его были полузакрыты. Похоже было на то, что колдун впал в забытье.
– С тобой все в порядке? – спросил Степан, легонько ткнув товарища локтем. – Не заболел? Смотри, а то здесь лечить нечем.
Лаврентий открыл глаза, и в них явственно читались испуг и растерянность.
– Камень, – сказал он, – я его все время ощущаю.
Только тут Степан заметил, что Лаврентий сидит с рукой, засунутой за пазуху. Он держал в ладони мешочек с волшебным камнем.
– Камень стал теплым, – пояснил он другу. – Ты же знаешь, камень всегда холодный, даже ледяной.
Да, это Степан помнил хорошо. Даже после лежания на раскаленной сковородке волшебный камень Лаврентия оставался как лед.
Что это могло означать? Отчего волшебный камень вдруг нагрелся?
– Когда это началось? – спросил Степан друга. – Когда ты заметил?
– Как только поднялись на борт, – ответил тот. – Сначала я думал, что мне кажется, но теперь…
Лаврентий уже давно рассказал Степану о том, что камень этот передал ему дедушка, сопроводив напутствием. Называется он Бел-Горюч камень Алатырь. Белый – это цвет камня. Горючий – оттого, что в миг совершения колдовства вдруг вспыхивает неугасимым пламенем, сам оставаясь при этом ледяным.
– Дедушка говорил, что по преданию в море-океане есть остров, – объяснял Лаврентий, – а на том острове растет огромное дерево от самого начала времен. А под тем деревом лежит в земле этот самый камень Алатырь. На камне сидит красная девица – сторожит камень, чтоб никто не подошел. Но если превозмочь девицу, то камень тот исполнит три желания – любые, какие только захочешь.